Хорхе Борхес - Алгорифма

Род протестантских пасторов и род
Солдат Южной Америки, терновник
Пустыни чей, напыщенный сановник,
Как зеркало, каков у тебя рот,

Сразу являл: сеньор наоборот
Предпочитает, новых войн виновник,
Презрительно «годо» наименовник —
Достоин ты солдатских лишь острот!

Ибо танцуешь с гринго ты фокстрот.
Ваша блюбовь слышна на весь свиновник,
Но в тайное твоё я всё равно вник,

Хоть дома моего ни вор, ни крот
Не подкопали. Гея окорот
На Юге крут: «Курни, одежд обновник!»

Есмь и не есмь род истинный Мой. Кто
Его Мне изъяснит? Отцовский голос,
Его походка, нос, глаза и волос.
И это у нас общее, и то.

Но я также и мать моя. Да что
Тут, спросят, удивительного? — Колос.
Флаг на луне, что многозвёзднополос,
Как развиваться мог? Красив зато

Стяг, выглядящий долларов на сто!
Сотряс зарядом ядерным так кто Лос —
Анжелос, если не на вид сам полоз,

Но это аспид? — Жалит как никто!
Что общего у Будды с псом? — Ничто!
Но факс отправил пёс. Мног он, укол ос!

Музыку Свинбурна отец оставил
В наследство мне и фолианты скуки,
Которые прочесть хотя б в докуке
Я так себя, увы, и не заставил.

И что нашли аборигены в Куке?
Наверное, он так себя поставил:
Кукух, а издавал кукушки куки,
Досаду вождю племени доставил.

Есмь то, что я прочёл: философемы,
Судьба и случай, эти два названья
Тайны, которой не постигли все мы,

Но я в себе услышал зов призванья.
Философом став, но и богословом,
Я разъясняю, что добро, что зло вам.

Вот родины мои: Буэнос Айрес,
Две Кордовы, Исландия, Женева,
Нара, хотя там прожил одноднево,
Но не Нью-Йорк, не Вашингтон, Венс Сайрос.

Сон вогнутый того, кто одинок, я,
Себя где потерял или считаю
Потерянным. Весь день сижу, читаю,
И некому звонить мне, фирма «Нокья».

Низкопоклонства солнц, ветхие утра
И в первый раз увиденное море
Или луна… Нет, я не в Балтиморе

В авто зачат был цвета перламутра.
Без своего Вергилия во мгле я
Бреду на ощупь и без Галилея.

Я длительного времени миг каждый,
Каждая ночь бессонного рассвета…
Из накажды клубился дым накаждый,
Когда народ шёл Ветхого Завета.

Как физики закон самодокаждый
Церковное имел в виду их veto,
Так алгорифмы принцип самоскаждый
Используем отнюдь не для навета.

Каждый канун и каждое преддверье…
Вот Библии очеудостоверье,
А вот ваше церковное преданье,

Которое вредней, чем суеверье:
Георгием на смерть змея преданье
Есть ложь. Змей был хитрей половозверья.

Я есмь мнимая память о гравюре,
Что в комнате висит и моё зренье
Не слабое ещё видит de jure,
De facto же — слепящее прозренье.

И снилось мне: её Лаптеву Юре
Я заказал, а он, есть подозренье,
Драконов татуирует, на сюре
Помешанный, к реальности — презренье!

Неужто об офорте память ложна?
Реальность ли за сон я принимаю?
Смотрю, и ничего не понимаю,

Как если б явь была не внеположна:
Смерть, Всадник и Дракон. На помощь, Боже!
Как же я вижу? Зрение слабо же…

Иной я некто, видящий пустыню
И видящий себя видящим вечно.
Нагой, врагам я выставлен на стыню.
Кат любит поступать бесчеловечно.

Мой пращур Аввакум за двуперстыню
Сожжён был мотыльком церковносвечно,
А я, его потомок — за сластыню
Мальчишескую душеизувечно

К позорному столбу прикован цепью
И надо мной столицы чернь глумится,
И чашу с калакутой я в конце пью,

И белый свет в очах моих затмится.
Я зеркало. Я эхо. Я метафор
Творец и лжекультуры эпитафор.

Если ко лбу я руку поднимаю,
Книг корешков касаюсь если нежно,
Значит я клоун в цирке и манежно
Жильё моё. Себя я обнимаю,

И все смеются! Я не понимаю,
Что тут смешного? Одиноко мне ж, но
У Стены плача будет снежно-снежно…
Я сон видеокамерой снимаю.

В Салиме выпал снег… Не принимаю
Я никого. Жить лучше безмятежно,
Имея то и это бесплатежно…

Я с паствы десятину не взимаю.
Мольбе их «исцели нас!» не внимаю.
Бреду по снегу сквозь метель бесстежно…

Из Книги я Ночей Шахеризада
И ключ в старом замке если со скрипом,
Но повернулся, то предсмертным хрипом
Да огласит вселенную из ада

Тот, автопомпу вынул кто из зада
И нюхает её больной как гриппом
Фрукт ароматный, глаз же птизным стрипом
Пылает. Оголялась не коза, да?

Если живу я над обрывом в бездну
И если боль моя невыносима,
Язык английский в навсегдаисчезну

Изыдет ныне звёздновозносимо:
Сначала с Нагасаки Хиросима,
Теперь — Бачау? Вижди тьму беззвездну!

Я вспоминаю Времени Машину
И не забыл ковра единорога…
Где в Назарете вы нашли вершину,
Чтоб свергнуться с неё? — спрошу вас строго.

Марихуану можно в автошину
Засыпать — до таможни лишь дорога,
Затем — смена колёс, да под смешину!
В каждом втором авто — пакеты дрога.

На-ка, курни. Эй, глубоко дыши, ну!
Что, худо стало? — Тогда прочь с порога.
Пойди, сшей кимоно из крепдешину

И дома в нём ходи как недотрога.
Плачет ли жезл железный по кувшину?
У жезла вид… Аж по в спине продрога!

Если меняю положенье тела
Во сне и память стих мне возвращает,
То Бог хулу на Духа не прощает.
Британия великой быть хотела…

Ого, какая глыба пролетела,
Что с облегченьем диктор сообщает,
Мимо планеты — как себя вращает
Земля ещё? — звездою проблестела!

Если меняю тела положенье
Во сне и память возвращает строки,
Ещё одна комета мчит, пороки

Чтоб наказать людские. Приближенье
Её к земле настолько же опасно,
Насколько мужеложество не спасно.

Стих этот повторён несметнократно
Во сне моём как эхо в лабиринте:
«Язык Содома поступать развратно
Учит детей — скорей его отриньте!»

Не обретая вспять стези, обратно
Не полетит комета как на спринте
Спешащая, что авторефератно
Трактат свой издаёт на ротапринте!

Не исполнитель действия иного,
Тку фабулу такую же я точно,
Которую страна, та что восточна,

Назначила и чей снова и снова
Восповторяю я десятисложник…
Из англофонов кто не мужеложник?

То говорю, что скажут мне другие,
Я те же вещи чувствую в час тот же
Абстрактной ночи и я тождотодже
В степени разной с вами, дорогие

Душ зеркала, хотя равно благие
И те, и эти, но слона ферзь ходже,
Из нескольких монет одна находже
Другой, хоть все одеты, не нагие.

Каждую ночь один и тот же ужас
Мне снится: лабиринта строгость. Жалит
Как аспид и клинком как тать кинжалит

Дракон в полёте, а на вид так уж ас.
Я зеркало с музейным слоем пыли
И огненные буквы чёрной были.

Я зеркала усталость отраженья
И пыль музея. Вещи невкушённой —
Золота мрака, девы разрешённой,
В надежде смерти жду, чая вторженья

В тайну её. Не встречу возраженья
Кастильца, с цитаделью сокрушённой
Её сравнив, мечом распотрошённой,
Чьи пуха и пера плавны круженья!

Проникнуть в тайну жизнепродолженья
Хочу теперь я перед рассмешённой
Публикою почтенной, вопрошённой:

«Над кем смеётесь, духом несолженья?»
Не почестей ищу я, но служенья.
Отдал Бог суд душе, любви лишённой.