Гарик Сукачёв - Моя бабушка курит трубку

На снегу лежат следы
Словно плеши, словно плеши.
Поперек следов – столбы,
На которых свет повешен,
Он растерзан и раскис
Полосатый, как тельняшка,
Свет беспомощно обвис
На троллейбусных растяжках.
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Только ночь, ночь, ночь…
Я, как будто малый гном,
Еле видный мальчик-с-пальчик,
По дороге в гастроном
Лишь неясно обозначен.
И, не нужен, прохожу,
Словно тень я, словно тень я,
В зеркала окон гляжу,
Не имея отраженья
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
Где забытый светофор
Встрепенется ритмом «Reggae»,
Как стрельнут в меня в упор
Злые мысли о побеге,
И сожмет виски в тиски
Боль до умопомраченья,
Я завою от тоски
Без сомненья и стесненья.
А когда отступит страх
На секунду, миг короткий,
Я как взмою на крылах
Над бульваром и высоткой,
И, над Яузой летя,
Звонко свистнув что есть мочи,
Пронесусь дугой шутя
В черной ночи, между прочим.
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…
В эту ночь, ночь, ночь…

Серенькие ежики маленькие ножики
Будут осторожненько по улицам гулять
Востренькими ножиками раненьких прохожиков
Серенькие ежики будут ковырять
Черные да красные, синие да разные,
Дамы не заразные в шелковых трусах.
Возьмут под ручку ежиков с маленькими ножиками,
И пойдут по улице, по улице гулять.
Подворотни потные с мордами поблеклыми
Встретят их так радостно, как родниньких гостей
И в этих подворотинках ежики и тетеньки
Будут делать страшненьких ужасненьких детей
Ужасненьких детей
Будут делать страшненьких ужасненьких детей
Ужасненьких детей
Будут делать страшненьких ужасненьких детей.

Я часто вижу его по утрам, когда бреюсь.
Он плюет мне из зеркала прямо в лицо.
И тогда я опасною бритвою режусь,
Чтоб увидеть на нем след кровавых рубцов.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.
У него те же глаза, и та же улыбка,
У него в левом ухе по отдельной серьге.
Он смолит мой «Житан» и с соседскою Лидкой
Он давно и надежно на короткой ноге.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но я явно не он.
Это я, а не он, когда жизнь на излете,
Умею крылами Луну подметать.
И несясь сквозь парсеки в таранном полете
Насмерть биться о землю, но снова вставать.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, но опять не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.
Людоед пойман…
Людоед пойман, но не пленен.
Людоед пойман, людоед пойман,
Людоед пойман, и я явно не он.

Я иду Арбатом к мужикам в гараж,
У меня под глазом перманентный бланш.
А моя наколка – ветер и броня,
Не видала в жизни толка – полюби меня.
Я курю отборный, сборный табачок
Пиджачок мой черный чешет ветерок.
И бульварным морем проплываю я,
Не видала горя, полюби меня!
И в бульварном море пропадаю я,
Не видала горя – полюби меня!
Взгляд от подбородка, я весел и суров,
А моя походка мелет пыль дворов.
Я исполнен страсти жаркого огня
Не видала счастья – полюби меня!
Я исполнен страсти, воли и огня,
Не видала счастья – полюби меня!

Струна отзвенела, уснул саксофон,
Он неловко укрылся плечами.
Аккуратно закашлялся аккордеон,
И тарелки, озябнув, смолчали.
Контрабас как-то нежно взглянув на трубу,
Вдруг вздохнул еле слышно бемольно.
И когда дозвучал самый маленький звук,
Стало больно, очень больно.
И когда дозвучал самый маленький звук,
Стало больно, очень больно.

Твой взгляд – словно бритвой по глазам,
А ласки твои рвут и душу и тело на клочья.
Отдав всю себя этим грубым рукам,
Ты выпьешь по капле меня этой ночью.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.
И мы это оба прекрасно знаем.

Сгорая дотла в жаркой страсти своей,
Мы прокляты будем навеки, навеки.
Ты будешь глядеть из-под мокрых кудрей
На то, как дрожат мои ноздри и веки.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в аду, мы в аду.
И мы это оба прекрасно знаем.

Мы в аду, мой ангел, мы в аду.
Хоть мы называем его сладким раем.
Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду.
И мы это оба прекрасно знаем.
И мы это оба прекрасно знаем.
И мы это оба прекрасно знаем.

Твой шепот и смех, и взгляд невзначай,
А поступь, как трепет ветров,
И в теплых руках пригрелась печаль,
А в сердце, как в клетке – любовь.

Никому не скажу, как любовью храним,
Лишь тобой брежу злыми ночами.
Над твоей головой высшей святости нимб
И два белых крыла за плечами.

Обещал – не позвонил,
Или ошибаюсь я,
Где-то шлялся, пиво пил,
По друзьям таскаешься.
Обещания давал,
Все как с веток листики,
Грош цена твоим словам,
И такой софистике.
А у меня все отлично,
Просто все отлично у меня,
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
На фотку я твою смотрел,
Аж от любови корчился,
Так обнять тебя хотел,
По ночам ворочался.
Оборвал весь телефон,
Перебил все вазочки,
Но не встретил, не нашел
Твои ручки-глазочки.
А у меня все отлично,
Милый, все отлично у меня,
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
А у нас все отлично,
У тебя и у меня,
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.
А у нас все отлично,
У тебя и у меня,
Просто ты – девушка-привычка,
Девушка-привычка – это я.
Просто ты – человек-привычка,
Человек-привычка – это я.

Ах, ночной народец, странные людишки,
Все ведь не простые, каждый знаменит.
Ведь когда-то жили и читали книжки,
Заливал мне Коля с кличкою «Джигит».

Из его рассказов правды не услышишь,
Ни на три копейки, ни на червонец золотой,
Так наврет, нагонит, так ввернет, распишет,
Хлеще, чем Булгаков, глубже, чем Толстой.

Сутенер подходит – дайте Ваш автограф,
Бурная поклонница Вас жена моя.
А коль интересуетесь, так мы быстро сходим,
Фирма мы солидная, фирма мы своя.

На Цветном билетики, на Цветном букетики,
Там азербайджанцы с пивом и халвой,
А на Трубной площади девочку на лошади
Умолял о чем-то грустный постовой.

На Цветном бульваре разное случается,
И рядом, на Кузнецком, жизнь кипит рекой,
Здесь они встречаются, иногда влюбляются,
А с жизнею прощаются на почве бытовой.

Рождественка и Сретенка, это только песенка,
Я ведь парень Тушинский, хоть я здесь живу,
А ночной народец, что Неглинкой бродит,
Я странною любовью, но все-таки люблю.
А ночной народец, что здесь ночами бродит,
Я странною любовью, но все-таки люблю.

Мне жена говорит, что у нас все в моем табаке.
В табаке, в табаке, в табаке, я не буду скрывать.
Но зато я немного умею гадать по руке,
И умею часами лежать и не спать.
Я умею по кухне бесцельно слоняться в трусах,
Или гладить кота, или просто уйти на балкон.
Я умею молчать и совсем ничего не сказать
Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!
Я умею молчать и совсем ничего не сказать
Хорошо, что у нас все пропахло моим табаком!

Годы такие неправые,
Годы такие дебелые.
Кому-то колечки на правые,
Кому-то колечки на левые.
Кому-то колечки на правые,
Кому-то колечки на левые.

Слезами девчонки умоются,
Мальчики быстро состарятся,
Бабки вовек не отмолятся,
Мамки вовек не отмаятся.
Бабки вовек не отмолятся,
Мамки вовек не отмаятся.

Сядут в вагоны зеленые,
Только версты перекатные
Взгляды запомнят влюбленные,
Или вовек безвозвратные.
Взгляды запомнят влюбленные,
Или вовек безвозвратные.

А дома все будет по-прежнему,
Те же друзья да товарищи,
Только уже неизбежно им
Помнить стальные пожарища.
Только уж тем, кто остался жив,
Взглядом прочесывать местности.
Лес называя зеленкою,
Видя родные окрестности.
Лес обзывая зеленкою,
Видя родные окрестности.

Годы такие дебелые.
Годы такие неправые,
Кому-то колечки на левые,
Кому-то колечки на правые.
Кому-то колечки на левые,
Кому-то колечки на правые.