Шарль Бодлер - Цветы зла

В стране, ласкаемой лучами и душистой,
Там, где раскинули пурпуровый шатер
Деревья и в тени всё дышит ленью мглистой,
Креолку я знавал и помню до сих пор.

На шее царственной и смугло-золотистой
Волшебницы цветет тяжелых кос убор;
Она идет легко, Дианою лучистой,
С улыбкой тихою, и чист открытый взор.

О, если бы могли вы в край уехать славный
И над Луарою иль Сеною державной
Там в замке царствовать, в тиши его гербов,

То стали бы для вас, в садах, жары не знавших,
Сонеты расцветать в груди поэтов, ставших
От блеска ваших глаз покорнее рабов!

Душа твоя порой стремится ли, Агата,
Над морем мерзостным глухих домов взлетев,
К волнам иных морей, где всё лазурь и злато,
И глубь прозрачная, как очи юных дев?
Душа твоя порой томится ли, Агата?

Безбрежный океан нам отдых от трудов.
Кто хриплому певцу, бушующему морю,
Под громогласный вой разгневанных ветров
Высокую дал власть баюкать наше горе?
Безбрежный океан нам отдых от трудов.

Развейтесь, паруса свободные фрегата;
Умчите вы меня от здешних зол и слез.
Скажите, просит ли печальная Агата
Порою: «От обид, и ран, и жгучих грез
Умчите, паруса свободные фрегата».

Как далеки луга душистые твои,
Эдем, где всё кругом полно любви и света,
Где любим лишь одно достойное любви
И сердце негами блаженными согрето.
Как далеки луга душистые твои,

Рай зеленеющий, страна любви невинной,
Объятья, песни, бег и запахи цветов,
Дрожащих скрипок зов за рощами долины,
Вино по вечерам под кущами садов.
Рай зеленеющий, страна любви невинной,

Обитель тайных нег, безгрешный, светлый Рай,
Ужели отошел ты далее Китая,
И может ли наш стон вернуть тот дивный край;
Наполнит ли опять песнь наша молодая
Обитель тайных нег, безгрешный, светлый Рай?

Как ангелы, чей взор грозится,
Я проберусь в твою светлицу
И тихо проскользну по ней
К тебе, с толпой ночных теней.

Я подарю тебе лобзанья
Морозней лунного сиянья
И подколодною змеей
Стан обовью дрожащий твой.

Когда рассвет настанет бледный,
Я от тебя умчусь бесследно.
Вмиг опустеет твой покой.

Как друг живой — любовью нежной,
Хочу над юностью мятежной
Царить я страхом и тоской!

Мне говорят глаза, прозрачные как лед:
«Мой друг, чем объяснить твое ко мне влеченье?»
Ласкайся и молчи! Душа среди мучений
Лишь памятью о днях безоблачных живет

И тайну грешную делить не позовет
Подругу, чья рука готова дать забвенье.
Я темной повести сотру изображенье.
Мне ненавистна страсть, и ум меня гнетет.

Люби меня без слов! Любовь, таясь за тенью,
Уж вынула стрелу и верный лук берет.
Мой ум старинные те стрелы узнает:

Безумье, ужас, смерть. — Цветок ты мой осенний,
В обоих нас заря последняя встает,
О белое мое, холодное виденье.

Луна ленивее обычного мечтает;
Как дева юная среди густых теней
Рукою легкою рассеянно ласкает
На ложе, перед сном, округлости грудей,

Она, предавшись вся мечтам и вожделенью,
На тучах шелковых лежит средь темноты,
Свой устремивши взор на белые виденья,
Взошедшие кругом в лазури, как цветы.

Когда на этот шар, в истоме молчаливой,
Слезу порой луна роняет сиротливо,
То верный ей поэт, бессонных друг ночей,

В ладонь берет слезу, сияющую бледно
Опалом, и в груди ее, как дар заветный,
Он прячет, далеко от солнечных лучей!

Рабы седых наук и страстных вожделений
Равно скучали бы на склоне зрелых дней
Без кошек царственных, хранительниц огней,
Враждебных, как они, морозам и движенью.

Взалкав познания и сладострастных нег,
Они взлюбили тишь и тени ночи черной.
Коль иго перенесть могли б они покорно,
Их в упряжь бы свою взял бог подземных рек.

Задумавшись, они немеют величаво,
Как сфинксы древние на пепелищах славы,
Что забываются невозмутимым сном.

Шерсть плодовитых чресл их странно шевелится,
Вся в искрах сказочных, и золотым песком
Покраплены слегка их вещие зеницы.

Под тисами, привычной сенью,
Сидят седые совы в ряд,
Как будто боги, и глядят
Кровавым глазом, полным лени.

Они, застыв недвижно, ждут
Часов томительно-печальных,
Когда вослед лучей прощальных
Ночные тени подойдут.

И мудрецу пример те птицы,
Что в мире должен он страшиться
Движения и суеты;

Ведь смертный, грезой опьяненный,
Всегда наказан за мечты
Души, в скитания влюбленной.

Я трубка автора; меня
Он курит день и ночь, и стала
На черных женщин Сенегала
Я походить, цвет изменя.

Когда он мучится, кляня
Судьбу, дымлюсь, как домик малый,
Где будет ужинать усталый
Крестьянин на исходе дня.

Его качаю в синей сети,
Рожденной в огненных устах.
В туманных, сладостных мечтах

Всё забывает он на свете.
На сердце — мира торжество,
И отдыхает ум его.

Порой по музыке, как по морю, плыву!
К бледному светилу
Сквозь очарованный туман иль синеву
Мчат меня ветрила;

Надувши легкие, как паруса, и полн
Смелости и силы,
Несусь я по хребту нагроможденных волн,
Темных, как могила;

Мятежных кораблей я чувствую в себе
Муку, дрожь и страсти;
Лечу над бездною безбрежною, в борьбе

С бурей, в час ненастья.
— Иль стихнет ветер вдруг, и сны мои видны
В зеркале волны.

Коль ночью темною и сонной
Один из верных вам друзей
Труп похоронит отлученный
В развалинах, среди полей,

Там, в час когда, светя невинно,
Уходят звезды на покой,
Паук протянет паутины
И змей заблещет чешуей.

Слышны вам будут чередою
Над осужденной головою
Вой раздирающий волков,

Голодный шабаш ведьм шумливых,
Забавы старцев похотливых
И совещания воров.

На лбу нелепого и жуткого скелета
Корона золота сусального надета,
Порфиру и венец державный заменя.
Без шпор и без хлыста измучил он коня,
Такого же, как он, костлявого, и в пене
У клячи ноздри все, и гнет она колени.
Проходят так они простором мировым,
Вселенную топча копытом роковым;
Угрюмый всадник меч пылающий возносит
Над безымянною толпой и жатву косит,
И, словно князь сады родимого дворца,
Обходит кладбища, которым нет конца
И где лежат, в лучах безрадостного света,
Народы Ветхого и Нового Завета.

Средь виноградников, над мирною рекой,
Могилу вырою, поглубже да посуше,
Где мог бы уложить я кости на покой,
Забвенье прежних дней ничем уж не наруша.

Не надо гроба мне, ни жалости людской;
Слезы я не прошу сочувственной, и лучше,
Чем мне унизиться до слабости такой,
Позволю воронам клевать живую тушу.

О черви! Палачи без слуха и без глаз!
Веселый сходит к вам мертвец на этот раз!
Ползите, мудрецы, рожденные гниеньем,

Питаясь без стыда развалиной моей
И, если сможете, последним став мученьем
Для тела без души и мертвого мертвей!