Лев Кобылинский - Стихотворения

Стоял над морем я, безмолвный и унылый,
а ветер плачущий крепчал, и там в тени
струились красные, вечерние огни.
и море пеною мои уста омыло.

Пугливо льнул к волне взмах чайки длиннокрылой.
«Увы! — воскликнул я. — Мои печальны дни,
о если б тощий плод взрастили мне они,
и поле скудное зерно озолотило!»

Повсюду дырами зияли невода,
но их в последний раз я в бездны бросил смело
и ждал последнего ответа и плода,

и вот зажегся луч, я вижу, онемелый,
восход серебряный и отблеск нимбов белый,
и муки прежние угасли без следа.

На темной паперти, прекрасна и чиста,
рукою щедрою, стыдливой, благородной
ты сыплешь золото небес толпе народной
и ослепляешь всех. как яркая Мечта.

Тебя смущенные приветствуют уста,
но ты разгневана, скрываешь лик холодный,
отдернут в гневе прочь край мантии свободной,
очей потупленных померкла красота.

Но бог, чья власть во всех сердцах повелевала,
в тебе сочувствия источник пробудил,
и ты замедлила оправить покрывало;

казалось, нежный взор меня благодарил,
и дрогнул шелк ресниц роскошный и тенистый,
как будто сень листвы прорезал серп лучистый.

Тому, кто не простил Творца,
навек потоки слез!
Но радость, радость без конца.
к кому пришел Христос!

И смерть тому, кто терн венца
не взлюбит больше роз!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!

Блажен, кто слышал звон кольца
и сердце в дар принес!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!

Блажен, кому в дому Отца
быть гостем довелось!
Но радость, радость без конца,
к кому пришел Христос!

Страшней и крепче не было союза
меж Господом и смертным никогда!..
Вся жизнь твоя, многострадальный Суза,

ряд подвигов, мучений и стыда!..
Ты в каждом брате прозревал Иуду,
в плодах земных — яд райского плода,

отверженник, от колыбели всюду
ты осязал дыханье Сатаны,
едва спасенью верить смел, как чуду.

Ты вопросил, — и тайны Ада сны
разоблачили пред тобой до срока:
весь ужас неискупленной вины,

средь грешных сонмов, мучимых жестоко,
в стране Суда. где милосердья нет,
твой бледный лик твое ж узрело око,

и, пробудясь, ты страшный дал обет,
и стала жизнь твоя лишь жаждой муки,
и эти муки длились сорок лет.

Где б ни был ты, повсюду, в каждом звуке
ты слышал стук вбиваемых гвоздей,
распятые ты всюду видел руки;

ты жил один. страша собой людей,
как червь, иглой пронзенный, извиваясь,
и воплями смущая сон полей.

Но жаждал ты, слезами обливаясь,
лишь одного — продлить расплаты срок,
Отца-заимодавца ужасаясь,

и здесь отбыть положенный урок.
Итак, в гробу одной ногою стоя,
ты умирал и умереть не мог.

И было в этом знаменье благое!
Омыть в крови, как в огненной росе,
как мытарь, славословье лишь простое

ты смел шептать, простерт на колесе;
ты предал чину страшных покаяний
все деланья и помышленья все.

Ты меру превозмог земных страданий,
безумец, ты призвал на помощь ад
и преступил раскаяния грани.

Так день за днем от головы до пят
от язв гвоздиных яростно язвимый,
зажжен багровым заревом стигмат,

от смерти силой вышнею хранимый,
ты жаждал новых мук. и скорбный лик,
рыдая, отвратили серафимы.

Но ты, гася, как пламя, каждый крик,
питал под шерстяною власяницей,
как змей железных, звения вериг;

томим видений черной вереницей,
ища для язв повсюду новых мест,
страшась, чтоб сон не тяготил ресницы,

на раменах носил тяжелый крест,
утыканный дубовыми шипами,
молясь, да каждый плоть язвит и ест!

Ты шествовал запретными тропами,
бдел по ночам, по пояс обнажен,
осыпав язвы жадными клопами,

тысячекратно каждый час сожжен;
но те часы тебе казались кратки,
и вот, чтоб был Лукавый посрамлен,

ты сшил из кожи черные перчатки
и в них вонзил сто пятьдесят гвоздей,
и были сердцу их лобзанья сладки.

О, только раз на миг души твоей
коснулся луч и слезы умиленья
исторгнул из твоих слепых очей,

ты мирным сном забылся на мгновенье,
но снова тьма покрыла все кругом,
и вновь помчались адские виденья.

Но ты не пал, очнувшись пред Врагом,
до гроба дверь замкнул у темной кельи
и каждый луч с тех пор считал грехом,

страшась, как ада, райского веселья.
Ты голодал, спал на гнилой двери,
как зверь, в жару кровавого похмелья:

рыдая от зари и до зари,
ни на мгновенье не касаясь тела,
сказав надежде навсегда «Умри!»,

раскаянью не зная лишь предела…
И вот в виденье огненном Господь
предстал твоей душе оцепенелой,

вещая грозно: «Раб, казнящий плоть,
восстань из мрака ныне к жизни новой,
Наш гнев ты смел страданьем побороть;

восстань, гордец упрямый и суровый,
Я сам тебе отверзну райский сад,
но ведай днесь, когда б не Наше слово,

раскаянье твое пожрал бы Ад!»
Так, вняв Отцу, скончался бедный Суза,
и плоть его нетленна, говорят…

Когда ж и мы расторгнем наши узы,
и нас вернет безумье небесам
восстановить попранные союзы?..

Святой страдалец! Ты — прообраз нам,
отверженным, безумным, окаянным!
Дай мне прильнуть к твоим святым огням,

к твоим рубцам и язвам покаянным!..
Зажечь стигматы от твоих стигмат!
Да буду век безумным, сирым, странным!

Да вниду в Рай, благословляя Ад!..

Я был, как дева, робок и стыдлив,
меня бежал лукавый Искуситель,
бесплодно злую мудрость расточив.

Но не Тебе, Христос и мои Спаситель,
я в жертву сердце бедное принес,
уйдя из детской в строгую обитель.

Святая Дева дев и Роза роз,
я отдал все Тебе Одной, Мария,
без размышлений, колебаний, слез!

Я был еще дитя, когда впервые
с улыбкой благосклонной надо мной
склонила Ты свои черты святые,

и, молодость отдав Тебе Одной,
я принял целомудрия обеты
с благоговейно-строгой тишиной!

Вот детские, как сон, мелькнули леты,
и вот зарделись юности цветы,
но я хранил высокие запреты,

средь золота придворной суеты
и посреди тончайших обольщений.
Как мать, мне грустно улыбалась Ты,

живую благодать благоволений
мне в душу источая каждый миг…
Так в юности не знал я искушений.

моим щитом был Девы светлый лик.
Как мать, Ты наставленья мне шептала,
я, как дитя. к твоей груди приник,

и ревность с каждым часом возрастала…
Толпою дам придворных окружен,
ни разу я, как строгого забрала,

ресниц не поднял на прелестных жен,
страшась прочесть в их взорах знаки Ада,
к Тебе святою ревностью сожжен.

Так с ранних лет священная ограда
замкнула сердце, чуждое тревог,
и взоры упокоила лампада.

Я был во всем покорен, тих и строг,
я плоть, бичуя, изнурял сурово,
страшась вкусить плода, сорвать цветок

благоухающий иль молвить слово.
Я все забыл, друзей, отца и мать,
их взгляды встретить было б взглядам ново,

их имена не смел бы я назвать;
так каждый миг незримым внемля хорам,
я брел один, не смея глаз поднять,

по сумрачным и строгим коридорам.
и годы расточались, словно дым,
но Ты повсюду с нежно-строгим взором,

окружена сияньем золотым!..
Мать приняла сыновние моленья,
и в небо отошел я молодым.

Я шлю с небес свои благословенья
вам, девушки моей родной земли,
в Раю мне внятней ваши песнопенья,

мне ваши слезы здесь видней, вдали!
О верьте: взор святого прочитает
всю груду писем, брошенных в пыли;

когда собор поет и зацветает,
и в каждом сердце снова дышит май;
мой взор простая надпись умиляет:

«Заступнику, святому Луиджи, в Рай!»