Лев Кобылинский - Стихотворения

Утратив безвозвратно Солнца Град,
бесплодно мы в веках уж вечность бродим
и не дано вернуться нам назад.

Расширив взор, мы смело вдаль уходим,
тысячекратно пасть присуждены,
и вкруг следы отчаянья находим

искавших прежде Солнечной страны,
и солнечная наша кровь струится
из ран тысячелетней старины…

Вдали Огонь священный чуть змеится;
усталый дух в весенней мгле ночной
забылся сном, — больному сердцу снится

под звездным небом Город Золотой…
По кряжам гор охотник за орлами
блуждает там бестрепетной стопой,

влекомый вдаль неверными следами…
О, Солнца Град, где храмы Красоты
на золотых полях встают пред нами,

куда неслись все мысли, все мечты!
Ужель ни меч, ни ков не открывает
заветных Врат, и недоступен Ты?!.

Но древнее преданье нам вещает:
единый раз в тысячелетний срок,
Сын, Королем потерянный, вступает

стопой невинной в Золотой чертог!..
О Солнца Град, стеною золотою
ты опоясан, злато — твой порог,

и злато Врат сияет пред Тобою!

Время молитвой ответить угрозе,
смело взглянуть в пустоту.
Это — служение Розе!
Это — покорность Кресту!

Время раскрыть загремевшей стихии
рыцарски-братскую грудь,
тайно: «Мария, Мария, Мария!»
сердцу больному шепнуть!

Мимо ночные видения бреда,
мимо безумия вяжущий хмель.
Свыше была нам указана цель,
свыше дарована будет победа!

В сердце суровый обет пилигрима,
Крест на щите, на мече, на груди,
сзади пустыня, но там, впереди
стены Иерусалима!

Белую Розу из пасти Дракона
вырвем средь звона мечей!
Рыцарю дар — золотая корона
вся из лучей!

Прободено светило дня
невидимым копьем…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»

Высокий факел преклоня,
звезда поет псалом…
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»

Се — три креста, и вздох, стеня,
пронесся на одном:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»

И, жизнь погибшую кляня.
я пал перед Крестом:
«О Боже! помяни меня
во Царствии Твоем!..»

О лебедь белый Лоэнгрина,
ты мне приснился в поздний час,
когда свершилась дня кончина,
свет гаснул, гаснул и угас.

Повсюду, как в покое царском,
торжествовала тишина,
и о Людовике Баварском
грустила верная Луна.

Но там, где в стройную колонну
сливался золотой поток,
не выплыл ты, влача по лону
свой зачарованный челнок.

Ты, раненый стрелой заката,
широко крылья распластал
и в славный замок Mons-Salvata
с прощальной песней отлетал…

Тогда в безмолвии великом,
распавшись, замок потонул,
но тайно Кто-то, светлый ликом,
в окне высоком мне кивнул.

И грудь лаская и печаля,
пронесся шепот впереди;
«Мы ждем иного Парсифаля,
и близок час… Молись и жди!»

Да, ты не знал любви, но полный умиленья,
не грезы сладостной ты жаждал, а виденья,

и, падая не раз средь горнего пути,
ты жаждал не в слезах, а в звуках изойти!

И видел я не раз, пылая злобой адской,
как на твоем челе звенел колпак дурацкий,

наброшенный рукой завистливых друзей,
но верь, ты в этот час мне был всего милей!

Ты претворил лучи в созвучья золотые.
что заклинания в себе таят святые.

Поэта-Ангела в тебе зажжен восторг,
ты Ницше плачущий, поющий Сведенборг!

Ты, мыслью ко кресту безумно пригвожденный,
не зная имени, склонялся пред Мадонной.

Пока смеялись мы, ты ради нас сгорал,
и в урну тихую свой пепел сам собрал.

Для нас, склонившихся в безумьи над пучиной,
Ты, свыше посланный, был почтой голубиной.

Пусть песни всех других для нас мгновенный плен,
кипящим золотом твой стих запечатлен.

Ты свергнул мир, смеясь, с неимоверной кручи
и распылил его в каскад живых созвучий,

и, вдруг изверившись, провидя всюду ложь,
ты превратил его в ритмический чертеж.

Ты встал над родиной, сияя и свиреля,
как над Ренатою виденье Мадиэля,

обвила грудь твою, безумствуя, она,
ты графом Генрихом очнулся ото сна.

И долго ты скользил в своей пустыне синей,
как одинокий серп, как сирота святыни.

Был свыше дан тебе в часы твоей тоски
один родимый взор с улыбкой сквозь очки.

Но вновь ты поднял взор в то царство, где, пылая,
восходят белые высоты Гималая…

Сомнений нет и нет страдания,
и все навек озарено;
росой чистейшей созерцания
мое чело окроплено!

Очей крыло коснулось серое
и вот, качнувшись, унеслось,
и знаю, я люблю и верую,
я — раб и рыцарь Твой, Христос!

Пред Дамой строгой, Вечной Девою
одно колено преклоня,
я меч сжимаю дланью левою,
десницей — чашу из огня.

Я принял тайны посвящения,
я пролил кровь свою. Пора!
Я жду последнего крещения
в высоком пламени костра.

Мне внятен голос Искупителя,
знак Водолея надо мной,
зову я нового Крестителя
облечь нас новой белизной!

В дни детства чистого сквозь сонное виденье ты увидала Рай,
вот почему в тебе родит тоску презренья Апрель земли и Май.

Вот почему всегда, как сонное виденье, ты близко-далека,
мне кажешься иной чрез каждое мгновенье, как облака.

Вот почему на миг. как будто в светлом дыме. перед тобой возник,
едва твои глаза вдруг встретились с моими, давно знакомый лик.

Вот почему меня ты с детства полюбила до рокового дня,
своей изменою ты звезды оскорбила, но не меня.

Вот почему, смеясь и проклиная даже, я знаю, встретиться нам снова суждено,
в дни детства чистого взглянули мы туда же, в одно окно!

Над мертвым Городом, над вечным морем гула,
где ночью блещет свет, где днем-всегда темно,
как Царские Врата, вдруг Небо разомкнуло
узорное окно.

Бегут толпы теней вокруг в смятеньи диком,
и обернуться им в том беге не дано,
но тихо светится в безмолвии великом
узорное окно.

Над лесом красных труб, над царством мертвых линий,
где смех. безумие и смерть — одно звено,
немолчно бодрствует небесной благостыней
узорное окно.

Там кто-то молится, рыдает, умоляет,
да отвратит Господь, что небом суждено,
и, благостно светясь, весь мир благословляет
узорное окно.

О, с детства милое знакомое Виденье,
вновь сердце бедное Тобой озарено!..
Да будет жизнь моя — молитва, плач и бденье!
Да будет падший дух — узорное окно!..