Александр Новиков - Симфонии двора (сборник)

А ну-ка, девочки – на то вы и кордебалет —

Станцуйте нам местами выпуклыми хором.

Танцуйте, девочки. Я не был здесь так много

лет —

Ушел на миг всего, а возвратился так нескоро.

Под ваши каблучки и под вагонный перестук

Летела жизнь и набирала обороты.

Танцуйте, девочки. В любой из вас я вижу ту,

Что без моих цветов в чужих цветах искала

что-то.

Не мешайте.

Я хочу запастись наперед.

Не лишайте.

Жизнь и так у нас их отберет.

А ну-ка, девочки – на то вы и кордебалет —

Станцуйте так, чтоб на свече металось

пламя!

Танцуйте, девочки. Пусть вечер будет как

куплет —

Сегодня мы споем, а завтра – то же, но не

с нами.

Как на душе сверчки, скребут смычки мотив

простой.

И я пою. И как хочу, и как умею.

Танцуйте, девочки. Но пусть останется у той

Гитара пыльная с печальным бантиком

на шее.

Не мешайте.

Я хочу запастись наперед.

Не лишайте.

Жизнь и так у нас их отберет.

Ручку мну до боли в кулаках,

Хочется писать о дураках.

Жил, водился, изводился как

Чистый и непуганый дурак.

Разнесчастна дуракова жизнь —

Умных опиши, хоть запишись.

Дураков – ни-ни! – попробуй тронь,

Дураки, они имеют бронь.

Помню, встарь схлестнутся дураки

И с трибуны чешут языки.

Шпарят без запиночки с листка —

Любо посмотреть на дурака.

А потом ударятся в хлопки —

Очень уважали дураки,—

Бьют в ладоши аж до синяка —

Во мозоль была у дурака!

А захочет кто не по листку —

Главному доложат Дураку.

– Выяснить немедля, кто таков! —

И напустят полудураков.

Подцепить, да чтоб не слез с крючка,

Малого запустят дурачка —

Эти были малые ловки, —

Даром, что считались – дураки.

Выяснили: этот самый фрукт

В стильный наряжается сюртук,

Без «текстильшвейторга»-ярлыка,

Чем, конечно, ранит дурака.

И тотчас большой дурацкий хор:

– «Негодяю мы дадим отпор!

Запретить заморские портки,

Раз не носят это дураки!»

И собранье, выкатив глаза,

Все – стоймя, двумя руками – за!

– Да, пора посбить им каблуки,

Всех – в ремки, и – марш на Соловки!

Да в дорогу надавать пинков —

Дольше будут помнить дураков —

И держать до самого звонка,

Чтобы стал похож на дурака!

В общем, стали численно крепки

И зажили крепко дураки.

Стали даже каждый стар и млад

На свой лад вносить научный вклад.

И пошли несметные труды

О целебных свойствах лебеды,

И корову дергать за соски

Втрое чаще стали дураки.

Но в три раза больше молока

Не текло на душу дурака.

И запил тогда в большой тоске

Алкоголь дурак на дураке.

И пошла их жизнь хромым-хрома,

И пришло к ним горе от ума,

И ученый ихний умный весь

Кликнул: «Братцы, это же болезнь!

Вроде СПИДа или трипака —

Коллективный вирус дурака!

А коли так, дела наши плохи,

Разбегайтесь, братцы-дураки!»

И пошел меж ними сброд и смут,

Притащили дурни свой талмуд,

И искали, где же та строка,

Выяснить, как лечат дурака?

Но в талмудном ихнем том труде

Про «лечить» не сказано нигде.

В нем про «Счастье на вовек веков

Для счастливых равных дураков».

А в конце приписка от руки:

«Надо верить. Если дураки».

Она цветочки продавала —

Простые радости земли.

А жизнь моя была – букет из серых

дней.

Тянуло, как из поддувала

Меня на подвиги мои,

И повстречались как-то раз глазами

с ней.

В душе шипели будто кобры

Денечки прежние мои,

Я покупал ее цветы и говорил,

Что я в душе разбойник добрый

И что течет в моей крови

Огонь красивей тех цветов, что

подарил.

Ах, эта жизнь – как книга с полки,

В которой вырваны всегда

Страницы глупостей больших и темных

дел.

Их не выводят, как наколки

И не теряют, как года,

И как по-новой не пиши – слова не те.

Я говорил ей это с чувством,

Хоть по долгам не заплатил,

Что жизнь выходит напрямки, и —

хорошо.

И только дождь урчал о грустном,

Когда в него я уходил.

А утром лязгнули замки, и срок пошел.

Я ваше одиночество

Попробую убить,

Мне с вами вечер хочется побыть.

Я отступать бессилен,

Пойдемте обнявшись —

Букета нет красивее, чем жизнь.

Шалманом подгребли. Шалманом навалились.

И выволокли так, как волокут в расход.

И часики мои в тот миг остановились.

И время для меня остановило ход.

Постойте, дайте, дайте попрощаться,

Я на свободе не был и трех дней,

Пока колесики на часиках пылятся,

Позвольте с ней,

Позвольте с ней,

Позвольте мне, я попрощаюсь

с ней.

Чтоб злое время не тащилось катафалком,

Гоню быстрей – но стрелочкам видней.

И только хитро ухмыляется русалка,

Когда на ней,

Когда на ней,

Когда все стрелки сходятся на ней.

Ах, часики-котлы —

С русалкой циферблат, —

Им срока моего не изменить.

Две стрелочки-стрелы

Кружатся наугад

И места не найдут, когда звонить.

Русалка та не ведьма и не дура —

Тюремный гений чистой красоты, —

В ее глазах горят огнем понты Амура —

Судьбы моей,

Судьбы моей,

Судьбы моей корявые понты.

Вышел я из метро и пошел

по центральной дороге,

И случайно в толпе уронил

свой большой кошелек.

А как поднял глаза, увидал

эти самые ноги

И я понял, что нету на свете

красивее ног.

Чулочек расписной —

Такой не спрясть ни в жисть,

А я насквозь блатной,

Вчера откинувшись.

Я сказал ей слова, и она

улыбнулась мне мило,

Как должна улыбаться однажды

злодейка-судьба.

И внутри у меня что-то больно

и сладко заныло,

И в мозгах приключилась какая-то,

прямо, стрельба.

Чулочек был на ней —

Глаз прямо не отвесть,

А я блатных блатней,

На пантомимах весь.

И пошел я за ней и глядел, и глядел

ей тайком в полу,

И она повела меня так, как

проводят слепых.

И когда чем-то твердым в парадном

мне дали по кумполу,

Эти милые ножки изящно мне

пнули под дых.

Чулочек был цветной

И фраеров – лишка,

А я, насквозь блатной,

Взял их на перышко.

И сирены вокруг, и огни замигали,

как в цирке.

А потом, как обычно, что даже

рассказывать лень.

Но когда я шагал коридором

знакомой Бутырки,

Вспоминал почему-то лишь этот

сиреневый день.

Чулочек тот смешной,

Что по ноге – плющом.

И я такой блатной —

На 10 лет еще.

Мусолил старую гармошку

Сосед по дому дядя Шплинт,

Щипал на картах понемножку

И на раздачах делал финт.

Сидел, как водится, конечно,

За убеждения, как встарь.

А первый друг его сердечный

Был циклопический кнопарь.

И говорил нам дядя строго:

«Краснеть не хочешь – не виляй.

Не можешь резать – нож

не трогай,

Сидеть не хочешь – не стреляй!»

Но это было б все – цветочки,

Когда бы не дал бог ему

Обворожительнейшей дочки,

И от другого, по всему.

И как-то раз, когда за полночь,

Он нас застукал втихаря,

Зажег огонь, сказал: «Бог

в помощь…», —

И начал резать все подряд.

И говорил нам дядя строго:

«Краснеть не хочешь – не виляй.

Не можешь резать – нож

не трогай,

Сидеть не хочешь – не стреляй!»

И с той поры своим кинжалом

Грозил до Страшного Суда.

Она из дома убежала

И не вернулась никогда.

А дядя сел. И в старой хромке,

Бог весть запроданной кому,

Пылились клавишей обломки

И так скучали по нему.

Я не бывал в Монако —

Хоть было на уме,

И черту на рогах

Я б тоже был не мил.

Зато я был, однако,

На речке-Колыме

И прямо в сапогах

По золоту ходил.

Я не бывал в Монако,

И, может, до седин

Рулетки ни одной

Мне в нем не закружить.

Зато я был, однако,

За медный грош судим,

И послан был страной

У золота пожить.

Я не бывал в Монако,

Лихой забавы для,