Виктор Боков - Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения

На крышку гроба
Глины талой
Бросил я.
И охнула в ответ
Устало
Мать-земля.

— Прощай, отец! —
Гремят лопаты
Со всех сторон.
Я дожил
До печальной даты,
До похорон.

Ты рядом
С матерью улегся,
Вот дела!
И как, отец, ты
Ни берегся,
А смерть
Пришла.

Мы, дети,
Перед ней бессильны,
Ты нас прости!
Тебя и солнцу
В небе синем
Не спасти!

Она и нас
Возьмет когда-то
И не отдаст.
И влезет
Острая лопата
В тяжелый пласт.

Уж вырос холм
Земли февральской,
Отец, он твой!
И жизни —
Ни земной, ни райской
И никакой!

— Здравствуй! Прилетел?
— Ага! —
И, сучок сломив древесный,
Он в раздетой донага
Синеве орет небесной.

— Ты потише, милый мой! —
Говорю тебе, как другу.
— Намолчался я зимой.
А теперь молчать не буду!

Для того ли я спешил,
Выбирая путь окольный,
Чтобы кто-то запретил
Мне высказываться вольно?!

И орет, орет, орет,
Как открытый паром клапан,
Ноты низкие берет
Так свободно, как Шаляпин!

Трава луговая по пояс,
Кого мне, скажите, спросить:
— Зачем это я беспокоюсь
И думаю: «Время косить!»

Кто тихо под локоть толкает —
Что мешкаешь? Косу готовь!
Никак во мне не умолкает
Крестьянская, древняя кровь.

Она протестует: — Ну что же,
Ну что ж ты косы не берешь?
На что это, милый, похоже,
От нашего ль корня идешь?

И вот, нажимаючи пяткой,
Под корень я режу траву,
И волосы легкою прядкой
Задорно летят в синеву!

Летел я над морем,
Летел я над полем,
Летел я над рисом,
Летел я над лесом.

Летел я над ширью,
Летел я над синью,
Летел над садами
И над городами.

Летел над железом,
Летел над бетоном,
Над праздником света,
Над будничным стоном.

Летел над системами
Орошенья,
Летел над страною
Надежд и лишенья,

Богатства и бедности,
Блеска и буден,
Где солнце не всем
И где хлеб многотруден.

Я видел Японию
В бронзовом Будде
И в том, как настойчиво
Трудятся люди.

В сверкании башен,
В кружении чисел…
Ни разу свой голос
Нигде не возвысил.

Глядел потихоньку
Туристом безвестным,
Скрипел в самолете
Ремнями и креслом.

И стало однажды мне
Невыносимо,
Когда я увидел
Тебя, Хиросима.

Так было мне больно,
Так было мне жутко,
Что вскрикнул:
— Судите лишенных рассудка!

Судите любителей
Джина и виски
За семьдесят тысяч,
Что вписаны в списки.

Судите за тех,
Кто в агониях муки,
Рыдая, несли
Обгорелые руки.

Которые пепел,
Которые спите,
Что я потревожил вас криком —
Простите!

Но люди как люди
На кладбищах плачут,
И слез не стыдятся,
И горя не прячут.

Уснуло под вечер
Мятежное море,
Волна улеглась,
Не уляжется горе.

И сколько я жить
На земле этой буду,
О Хиросиме
Не позабуду.

Ну, что я на земле на этой делаю?
Вхожу в число по имени — народ.
Барахтаюсь, борюсь, планету целую
Хочу поднять, шторм в море побороть.

— Ужо! — ей говорю. — Попомнишь, подлая!
С тобой сведу я счеты наяву. —
Она меня тотчас бросает под ноги
И топчет, превращая в трын-траву.

А я, как подорожник, снова голову
Тяну под неумолчный стук копыт,
И нянька-жизнь меня, младенца голого,
В корыте детском пробует топить.

А я живу — горластый, несдающийся,
Щетинистый, игольчатый, стальной,
Как хмель, под кручей нежно-нежно вьющийся,
Как телеграф с гудящею струной.

Ночь накрыла всю землю орлиным крылом,
Отступила она перед вечным огнем,
У огня тополя часовыми стоят,
В честь тебя он горит, неизвестный солдат.

Протяну свои руки к святому огню,
Свою голову тихо к огню наклоню,
А слеза упадет, ты прости, слышишь, брат,
Я скорблю по тебе, неизвестный солдат!

Где-то Волга волнуется у берегов,
Не забыла она, как мы били врагов,
Как дрожала земля от стальных канонад,
Как кричал ты «ура!», неизвестный солдат.

Незакатный огонь днем и ночью горит,
Он с тобой, неизвестный солдат, говорит,
В тишине он к тебе обращается, брат:
— Лучший памятник — жизнь,
            неизвестный солдат!

Я русский. Я универсален,
Я то долины, то холмы,
То Ломоносов, то Державин,
То Пушкин — это все ведь мы.

Я топором рубил соборы
Без графика, за семь недель!
Как хороши они собою —
Замечено из всех земель.

Я русский. Но зачем кичиться
Великостью своей? Я прост!
Моя мечта, как тройка, мчится,
Она теперь у самых звезд.

Я и Титов, я и Гагарин,
Я и в тени и на виду,
Над дымом мартовских прогалин
Бьет крыльями мой гимн труду.

Я все могу. На все умелец.
Когда по мне фашист палил,
На что уж был я погорелец,
А города восстановил.

Кому колодец нужен — вырою,
Понадобится — дом срублю.
Все потому, что землю милую,
Свое отечество люблю.

Я то орловский, то московский,
То комбайнер, то инженер,
То Туполев, а то Твардовский.
Я — Русь и я — СССР!

Над водою бегущей,
          лесной,
              безымянной
Я стою и пою,
       соловей постоянный.

Неизменный в любви
К родникам этим звонким,
К водяным, белопенным,
Опасным воронкам.

К глубине омутов,
Что соседствуют с хмелем,
К шуму тихих лесов,
Где береза — мой терем!

Нагибаюсь к реке,
К царству дремлющих лилий.
Вот они и в руке,
Дышат свежестью: — Милый!

А крапива стеной
Обступила и жалит мне ноги.
Не боюсь! Боже мой,
Перенес не такие ожоги!

Может, меня бросить в смолу?
Может, меня отдать на золу?
Может, меня кинуть в котел,
Чтобы, как в сказке, стал лучше потом?
Нет, не надо меня на смолу,
Нет, не надо меня на золу,
Нет, не надо меня в котел,
Будь что будет, но это потом!