Редьярд Киплинг - Избранные стихи из всех книг

Мы выпили за Королеву,
Теперь за отчизну пьем,
За наших английских братьев,
Едва ли мы их поймем,
А впрочем, они нас тоже…
Так — при свете утренних звезд
За нас, уроженцев колоний,
Наш главный, последний тост!

Не английское небо над нами,
Но всех нас учила мать
Туда устремляться сердцами
И Англию домом звать.
О жаворонках мы читали,
Что поют зеленым холмам,
Но сами кричим попугаями,
Когда скачем по пыльным полям.

Легенды старого света —
Память горя — досталась отцам
По праву их прежней жизни,
И по праву рожденья — нам!
Тут качали нас в колыбели,
В эту землю вложен наш труд,
Наша честь, и судьба, и надежда
По праву рожденья — тут!

Прошу вас наполнить стаканы
И выпить без лишних слов
За четыре новые нации[65]
И за жителей островов.
Любой атолл распоследний
Помянуть подобает нам:
Наша гордость велит нам выпить
За гордость живущих там.

За пыль от копыт неподкованных,
За рассветную душную тишь,
За дымок над кухней дворовой,
За шум жестяных наших крыш,
За риск утонуть в наводненье
И смертельной засухи риск,
За сынов Золотого Юга, За поля, где пшеница и рис.

За сынов Золотого Юга (встать!),
За привычную жизнь, что далась нам не даром,
Споем, ребята, о тех мелочах, что дороги нам,
Ответим за каждую из мелочей, что дороги нам,
На каждый удар — ударом!

За дымы пароходиков бойких,
За овец с бессчетных холмов,
За солнце, что не обжигает,
За дожди без злых холодов,
За земли, что ждут посева,
За откормленных мясом людей,
За баб плодовитых, стройных:
Чтоб — по девять и десять детей.

Чтоб по девять и десять детей(встать!),
За привычную жизнь — что далась не даром,
Споем, ребята, о тех мелочах, что дороги нам,
Ответим за каждую из мелочей, что дороги нам,
На удар двойным ударом!

За страну бесконечных прерий,
За бегущую тень облаков,
За полный амбар соседа,
За гудки ночных поездов,
За серых озёрных чаек,
За вспашку степной целины,
За зиму чуть не в полгода,
За влажный ветер весны,

За страну жутких ливней и громов,
За сухую, бледную синь,
За гигантский прибой у Кейптауна
И запах подпекшихся глин,
За скрежет тяжелых шлюзов,
За рифы и золото вод,
За карту последней Империи,
Что время еще развернет.

За наших черных кормилиц,
Чей напев колыбельный дик,
И — пока мы английский не знали —
За наш первый родной язык!
За глубокую тень веранды,
За алмазный отсвет в волнах,
За пальмы в лунном сиянье,
За ночных светляков в камышах,

За сердце Народа Народов,
За вспаханные моря,
За Аббатство[66], что славу Сада
Сплотило вокруг алтаря,
За неспешную поступь Времени,
За его золотой дождь,
За мощности электростанций
И Сити незримую мощь.

Мы выпили за Королеву,
Теперь за отчизну пьем,
За наших английских братьев —
Может, все же, мы их поймем.
Поймут и они нас тоже…
Но вот Южный Крест и зашел…
За всех уроженцев колоний Выпьем.
И — ноги на стол!

За уроженцев колоний(встать!),
За этим столом нас шесть —
За привычную жизнь, что далась недаром,
Споем, ребята, о тех мелочах, что дороги нам,
Ответим за каждую из мелочей, что дороги нам,
На удар шестикратным ударом!
За Телеграфный Кабель[67]!(взяться за руки!),
Проложенный в глубине морской,
Чтоб с мысом Горн связать Оркней[68]
Одной неразрывной петлей[69]!
Вокруг земли! Вокруг всей!
За уроженцев колоний! Пей!

«Романтика, прощай навек!
С резною костью ты ушла, —
Сказал пещерный человек, —
И кремнем бьет теперь стрела.
Бог плясок больше не в чести.
Увы, романтика! Прости!»

«Ушла! — вздыхал народ озер. —
Теперь мы жизнь влачим с трудом.
Она живет в пещерах гор,
Ей незнаком наш свайный дом,
Холмы, вы сон ее блюсти
Должны. Романтика, прости!»

И мрачно говорил солдат:
«Кто нынче битвы господин?
За нас сражается снаряд
Плюющих дымом кулеврин[70].
Удар никак не нанести!
Где честь? Романтика, прости!»

И говорил купец, брезглив:
«Я обошел моря кругом —
Все возвращается прилив,
И каждый ветер мне знаком.
Я знаю все, что ждет в пути
Мой бриг. Романтика, прости!»

И возмущался капитан:
«С углем исчезла красота;
Когда идем мы в океан,
Рассчитан каждый взмах винта.
Мы, как паром, из края в край
Идем. Романтика, прощай!»

И злился дачник, возмущен:
«Мы ловим поезд, чуть дыша.
Бывало, ездил почтальон,
Опаздывая, не спеша. О, черт!»
…Романтика меж тем
Водила поезд девять-семь.
Послушен под рукой рычаг,
И смазаны золотники,
И будят насыпь и овраг
Ее тревожные свистки;
Вдоль доков, мельниц, рудника
Ведет умелая рука.

Так сеть свою она плела,
Где сердце — кровь и сердце — чад,
Каким-то чудом заперта
В мир, обернувшийся назад.
И пел певец ее двора:
«Ее мы видели вчера!»

У Бладстрит Джо на всех языках
болтают и пьют до зари.
Над городом веет портовый шум,
и не скажешь бризу: не дуй!
От Иокогамы уходит отлив, на буй бросая буй.
А в харчевне Циско вновь и вновь
говорят сквозь водочный дух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал,
а «Штралъзунд» стоял против двух.

Свинцом и сталью подтвержден, закон Сибири скор:
Не смейте котиков стрелять у русских Командор!
Где хмурое море ползет в залив меж береговых кряжей,
Где бродит голубой песец, там матки ведут голышей.
Ярясь от похоти, секачи ревут до сентября,
А после неведомой тропой уходят опять в моря.
Скалы голы, звери черны, льдом покрылась мель,
И пазори играют в ночи, пока шумит метель.
Ломая айсберги, лед круша, слышит угрюмый Бог,
Как плачет лис и северный вихрь трубит в свой снежный рог.
Но бабы любят щеголять и платят без помех,
И вот браконьеры из года в год идут по запретный мех.
Японец медведя русского рвет, и британец не хуже рвет,
Но даст американец-вор им сто очков вперед.
Под русским флагом шел «Сполох», а звездный лежал в запас,
И вместо пушки труба через борт — пугнуть врага в добрый час.
(Они давно известны всем —
«Балтика», «Штралъзунд», «Сполох»,
Они триедины, как сам Господь,
и надо петь о всех трех).

Сегодня «Балтика» впереди — команда котиков бьет,
И котик, чуя смертный час, в отчаянье ревет.
Пятнадцать тысяч отменных шкур — ей-Богу, куш не плох,
Но, выставив пушкой трубу через борт, из тумана вышел «Сполох».
Горько бросить корабль и груз — пусть забирает черт! —
Но горше плестись на верную смерть во Владивостокский порт.
Забывши стыд, как кролик в кусты, «Балтика» скрыла снасть,
И со «Сполоха» лодки идут, чтоб краденое украсть.
Но не успели они забрать и часть добычи с земли,
Как крейсер, бел, как будто мел, увидели вдали:
На фоке плещет трехцветный флаг, нацелен пушечный ствол.
От соли была труба бела, но дым из нее не шел.
Некогда было травить якоря — да и канат-то плох,
И, канат обрубив, прямо в отлив гусем летит «Сполох».
(Ибо русский закон суров — лучше пуле подставить грудь.
Чем заживо кости сгноить в рудниках, где роют свинец и ртуть.)
«Сполох» не проплыл и полных двух миль, и не было залпа вслед:
Вдруг шкипер хлопнул себя по бедру и рявкнул в белый свет:
«Нас взяли на пушку, поймали на блеф — или я не Том Холл!
Здесь вор у вора дубинку украл и вора вор провел:
Нам платит деньги Орегон, а мачты ставит Мэн,
Но нынче нас прибрал к рукам собака Рубен Пэн!
Он шхуну смолил, он шхуну белил, за пушки сошли два бревна.
Но знаю я «Штральзунд» его наизусть — по обводам это она!
Встречались раз в Балтиморе мы, нас с ним дважды видал Бостон,
Но на Командоры в свой худший день явился сегодня он —
В тот день, когда решился он отсюда нам дать отбой, —
С липовыми пушками, с брезентовою трубой!
Летим же скорей за «Балтикой», спешим назад во весь дух,
И пусть сыграет Рубен Пэн — в одиночку против двух!»
И загудел морской сигнал, завыл браконьерский рог,
И мрачную «Балтику» воротил, что в тумане шла на восток.
Вслепую ползли обратно в залив меж водоворотов и скал,
И вот услыхали: скрежещет цепь — «Штральзунд» якорь свой выбирал.
И бросили зов, ничком у бортов, с ружьями на прицел:
«Будешь сражаться, Рубен Пэн, или начнем раздел?»
Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож:
«Да, шкуру отдам и шкуру сдеру — вот вам мой дележ!
Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых,
А Божий закон и людской закон — не северней сороковых!
Ступайте с миром в пустые моря — нечего было лезть!
За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть».
Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки —
Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки.
По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа;
Не птичьей дробью котиков бьют — от бортов летела щепа.
Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева —
Но на «Балтике» было убито три и на «Штральзунде» два.
Увидишь, как, где скрылся враг, коль не видно собственных рук?
Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук.
Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил —
Но из тумана удар наугад обоих навек мирил.
На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице,
Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел.
А когда затихала пальба на миг — руль скрипел в тишине,
И каждый думал: «Если вздохну — первая пуля мне».

Но заговоренное ружье вслепую со «Штральзунда» бьет,
И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот.
И ухватился Том Холл за шкот, всем телом повис на нем,
Уронивши с губ: «Подожди меня, Руб, — нас дьявол зовет вдвоем.
Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет,
И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает.
Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести.
Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти!
Эй, на корме, прекратить огонь! «Балтика», задний ход!
Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!»
Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров,
И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.
И было слышно, как борта терлись шов о шов.
Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов.
Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: «Затем ли я тридцать лет
Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет?
Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб, —
Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой слеп?
Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди
Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!»
И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву,
И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву.
Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков,
И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов.
И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь
И золото гильз среди мертвецов стучало о планшир,
И мерная качка едва ворочала тяжесть недвижных тел,
И увидели вдруг дела своих рук все, как им Бог велел.
И легкий бриз в парусах повис между высоких рей,
Но никто не стоял там, где штурвал, и легли три судна в дрейф.
И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим.
«Уже отошел? — спросил Том Холл. — Пора и мне за ним».
Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской,
И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:
«Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь —
Красные палубы отмыть, шкуры грузить — и прочь!»
«Балтика», «Штральзунд» и «Сполох», шкуры делить на троих!
Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.
На земле и в морях он погряз в грехах, и черен был его путь,
Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть.
Ползти он готов из моря трудов, просоленный до души, —
На убойное поле ляжет он, куда идут голыши.
Плывите на запад, а после на юг — не я штурвал кручу!
И пусть ёсиварские девки за Тома поставят все же свечу.
Но пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах —
На отмели тихой заройте меня, как Беринга, в песках.
А рядом пусть ляжет Рубен Пэн — он честно дрался, ей-ей,
И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней!..»
Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах.
Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг — на парусах.
Путь будет прост при свете звезд для опытных пловцов:
С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов.
Свет этих вех ясен для всех, а для браконьера вдвойне
В ту пору, когда секачи ведут стаи среди камней.
В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск,
Котик ревет — сумерки рвет, кроет ледовый треск.
Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой —
Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой — с другой!
Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов,
Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.

А в Иокогаме сквозь чад твердят,
Твердят сквозь водочный дух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел «Сполох» и «Балтику» гнал,
а «Штральзунд» стоял против двух.