Редьярд Киплинг - Избранные стихи из всех книг

Господь, из тени смутных снов сей мир Ты произвел;
Все, зыбко все, я признаю — но только не Котел!
От стана до маховика я вижу всего Тебя, Бог,
Лишь Ты назначенье храповика определить, к примеру, мог!
Джон Кальвин так бы мир творил — упорен, сух, суров;
И я, взяв сажи для чернил, «Законы» писать готов.
Сегодня мне никак не уснуть — старые кости болят,
Всю ночь я нынче вахту стою — и они со мной не спят.
Машина — девяносто дней пыхтенье, шум и вой,
Сквозь Море мира Твоего скрипя, спешим домой.
Излишний скрип — ползунок ослаб — но ровен ход винта,
Уж тридцать тысяч миль — простим — такая маета.
То мрак, то — ясно, славный бриз — и мыс уже скрылся с глаз…
Три оборота Фергюсон добавил. Он пару поддаст:
Ведь Плимут близко, жена его там… (Семьдесят — один — два — три!)
Торопится к супруге старик. Уж Ты его не кори!

В любом порту любой квартал… Да… Женщин лучше нет,
Чем Эльзи Кемпбелл… Взял бы ты, что ль, назад мои тридцать лет!
(Тогда горела «Сара Сендз»). Пути предстояли нам,
От Мерихилл до Поллокшоу, с Паркхеда на Говам!
Сэр Кеннет ждет. Ох, груб мой шеф, — услышу от него:
«Мак-Эндрю, добрый день! Пришел? Как днище, ничего?»
Профан в машинах он — спору нет, но лучшей из мадер
Нальет — и я с начальством пью, как лучший инженер.
А начинал с низов… был мал, и пар был невелик,
Разрывы паклей затыкал, я к этому привык.
Давленье только десять — эх! Рукою мог зажать!
Ну, а сейчас пустить не грех и сто пятьдесят пять!
На пользу каждый агрегат — вес меньше — плавнее ход,
И вот все тридцать в час даем — (котлы не разнесет,
И ладно!)… С паром по морям скитаюсь целый век,
Привык машине доверять… А верен ли человек?
Тот, кто зачел миль миллион, пути свои любя —
Четыре раза до Луны… А сколько до Тебя?

Кто ночи, дни в волнах тянул… Припомнить первый шквал?
Пнул Капитана я, как мул, а он в салон сбежал!
Три фута в кочегарке. Там — споткнулся в луже воды,
Лбом об заслонку хрякнулся — вон, до сих пор следы.
Да что — есть шрамы и пострашней — душа черным-черна,
Пускай в машинном все окей — греховность-то видна.
Грешу сорок четвертый год, мотаясь по волнам,
А совесть стонет, как насос… Прости Ты скверным нам.
На вахте как-то, в час ночной уставил я жадный взгляд
На баб, что жались за трубой… Ох, каюсь, виноват!
В портах я радостей искал, забыв сыновний долг:
Не ставь в вину мне, Господи, и рейд через Гонг-Конг!
Часы беспутства, дни греха молю, спиши зараз —
Грант Роуд, Реддик, Номер Пять, и ночи в Харрингаз!
Но хуже всех — коронный грех — божился я не шутя.
Мат с языка до тридцати не сходил, так Ты уж прости дитя!
Я Тропик в первый раз увидал — жар, фрукты, свет небес,
И не постиг — как пахнет сандал! — как может попутать Бес.
Весь день там бабы… живой театр — устал ленивый взор,
А ночью свет распутных звезд — все небо что твой костер!
В портах (тогда пар берегли) слонялся шалопай —
И как во сне — к себе влекли то ракушки, то попугай,
Сухая рыба-шар, бамбук, и тростка — первый сорт;
Увы, все это Капитан, найдя, кидал за борт.
Но вот прошли Сумбавский Мыс, и ветерок в тиши,
Молочно-теплый, пряно пропел: «Мак-Эндрю, не греши!»
Легко — без гнева, без угроз — шептал мне в ухо дух,
Но факты били словно трос, терзая грешный слух:
«Бог матери лишь липкий Бес, твоя пустая тень,
Про Рай и Ад попы твердят, но книги их — дребедень.
Тот свет варганят в Брумело — там лепят и чертей,
В холодном Глазго делают, чтобы пугать людей.
К Нему обратно нет пути! Целуя бабий рот,
Иди-ка к Нам (а кто «Они»?), даст благодать нам тот,
Кто души в шутку не коптит, про адский огонь не лжет,
Кто спелым жарким бабам грудь наливает как соком плод».
И тут умолк: ни звука, все; о мудрый, тихий глас —
Оставив выбор мне, юнцу — забыть или тотчас…
Меня как громом поразил — в ушах он все звенит,
Манящий — и вводящий в грех, соблазнами набит —
Как, мне отринуть Дух Святой? А тут еще наш винт!
Шторм пролетел, но вал крутой, и якоря — к чертям,
Ты чуял, Господи, ужас мой, в глубинах сердца, там…
На «Мэри Глостер»[61] в очередь в Ад я встал не просто так!
Но разум мой в Твоих руках, и Ты направил мой шаг —
От Дели до Торреса длился бой, и сам себе я враг,
Но как вошли в Барьерный Риф, вкусил Твоих я благ!
Мы ночью не решились плыть, и встали, пар держа,
И я всю ночь не мог уснуть, страдая и дрожа:
«Пусть лучше ясно видит глаз, чем мается душа»…
Твои слова? — Ясней звонка, гремели как металл,
Когда стонала наша цепь, порвавшись о коралл,
И свет Твой озарил меня, долг вечный я познал.
В машинном отделенье Свет — ясней, чем наш карбон;
Я ждал, я звал сто тысяч раз, но не вернулся он.

Прикинем: пару тысяч душ мы в год перевезем —
Ужель не оправданье мне пред Господом, и в чем?
Да — по пятнадцать (в среднем) душ пассажиров за рейс один,
Ведь это Служба — разве нет? Стыдиться нет причин!
Везли с собой они, может, гнев — а может — прочий грех,
Не мне судить об их делах — хранил я жизнь их всех.
И лишь когда окончен рейс, пора молить — прости!
Мой грех позволил по морям шесть тысяч тонн вести.
Дней двадцать пять, как не спеши (хороший вам пример) —
С Кейптауна на Веллингтон — тут нужен инженер.
Чини свой вал — хоть съешь его — попавши морю в плен,
Лови сигнал, иль парус ставь, плетясь на Кергелен!
А путь через Рио домой? Да, там игра не для детей:
Пыхти недели по волнам, средь льдов, ветров, дождей,
Не келпы — там грохочет лед: всплеск, кувырок, обвал,
Все смолотив, на юг уйдет — вот Божьи жернова!
(Восславьте, Снег и Лед, Творца, я ваш уважаю труд,
Но лучше б в церковь вам идти, а нам — в другой маршрут).
Не ваши страждут ум и плоть; пусть наше знанье — прах
Пред Силой, что явил Господь — но помни о делах.
И, наконец, придем мы в порт — там, взяв багаж ручной,
В перчатках, с тростью пассажир труд не оценит мой:
«Приятный рейс, спасибо вам. А тендер долго ждать?»
Им поклонившись, капитан пошлет вал проверять.
Отметят всех — но не меня — пожатье да кивок,
А «злой» шотландец-инженер — он в трюме, одинок.
Но ты, работа, веселишь, пусть невелик доход —
Нет пенсии, а ставка лишь четыре сотни в год.
Так может, мне уйти совсем? Но что я разве, трус,
А со штырем на росси… эй — как «соловей», француз?
На лапу брать? Итак полно жулья… невмоготу —
Я не стюард с подносом, я — всех старше на Борту.
За экономию взять приз? Шотландский уголь хоть
И ближе, но дрянной — и мне ценней Твоя мощь, Господь.
(Брикеты[62] для топки предлагать? — горят что твой цемент! —
Вот «Вельш»[63] — «Вангарти», может, здесь — не нужен и процент).
Изобретать? Чтоб дело шло — сиди на берегу:
Свой клапан-дифференциал забыть я не могу,
Но не корю прохвостов тех, чей опыт весь в брехне —
Придумать просто, а вот продать — задачка не по мне.
Так мной сражен Аполлион — нет! — как ребенок бит,
Но рейс немного мне принес — я превышал лимит.
Не хочет Идол умирать, но не щажу себя,
Чтоб жертву ныне принести, достойную Тебя…

— Эй, снизу! Смазчик! Очумел? Что, ходит тяжелей?
Запомни — здесь вам не «Канард», и масло зря не лей!
Ты думал? Платят не за то! Сотри-ка лучше грязь!
Да! Трудно Бога не помянуть, ругаясь и бранясь!
Вот, говорят — я грубиян. Но волны за кормой,
Дела — минуты не найти на светское бонмо.
Тут детки за меня взялись: теперь, старик, ликуй;
Их я пущу охотно вниз — за так… за поцелуй.
Да, вспомнил: Кеннета племяш — нет крови голубей,
Из русской кожи башмачки, фуражка — князь морей!
Провел его по кораблю — от труб и до котла,
А он: «мол, пара не люблю — романтика ушла!»
Идьот! Все утро я следил, что замедляет взмах
У шатунов: ничком, и нос от вала в трех вершках.
«Романтика»! В каюте люкс плодит стишки эстет,
И книжечку издаст; но где, где истинный поэт?
Как я устал от их «небес», и «голубков», и «чар»,
Господь! Воскрес бы Робби Бернс, и Песнь сложил про Пар!
Чтоб лучшего шотландца речь усилить — с кораблем
Оркестр составим: клапана стучат, как метроном,
За контрабас сойдет шатун; гудит, сопит насос,
Эксцентрики — тарелок звон — звенят, шумят вразброс.
Шарниры ждут, чтоб, в такт попав, свою добавить трель,
Звук чистый — это шток смычком задел за параллель!
Вступили все! Дан полный ход, звучит гремящий хор,
Внимает шахта, что берет динамку под затвор.
Просчитана взаимосвязь, закон частей стальных,
Для всякой скорости годясь, и для задач любых.
Надежность, сцепка, мощь везде, от топки до кают —
Подобно Утренней Звезде, смеясь, Творцу поют.
Без лести, твердо говорит, сияя смазкой, шкив:
«Не людям и не нам хвала, будь Ты над нами жив!»
Дадим им свой (и мой) Завет торжественно прочесть:
«Смиренье, Сдержанность, Закон, Порядок, Долг и Честь!»
Учил заводов лязг и шум, жар доменных горнил;

Вдруг душу (мне пришло на ум) тогда в них молот вбил?
Иль с человеком мощь машин связал прокатный стан,
Чтоб и надменный пассажир постиг предвечный План?
Здесь понимаю я один — для Службы мне даны
Семь тысяч лошадиных сил. О Бог мой! Как сильны!
Я горд? Когда животных рой возник в цеху большом,
В усталости ведь молвил Ты: «И это хорошо»?
Не так! Чтоб счастью Первых Дней дать радостный венец,
Встал Человек, что всех сильней — перед Творцом Творец!
Снесет страданья на земле, ржу, тренье, боль и мрак,
На Совершенном Корабле помчится — будет так!
Я слаб: не мне чертить обвод, продумывать узлы,
Но жил я и трудился я. Тебе, Тебе хвалы!
Я делал то, что мог: суди, судьбу мою решай…
Нас милостями не оставь…
Ого! Звучит «Stand by»!
Так скоро лоцман? Вот фонарь. Сменяюсь — пятый час!
Ну, слава Богу: я сказал — Пелагий не для нас.
Пойду…

— Добрутро, Фергюсон! Подумал хоть, разок,
Во что обошлась твоя спешка к жене? Не дешев уголек!