Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница
Когда вошел Пинтя, защитник Ликэ поднялся и заявил, что не может принять показаний капрала; в нескольких словах он сообщил о том, что произошло, когда Пинтя вел Ликэ в казарму, и потребовал, чтобы выслушали лиц, бывших свидетелями этого происшествия.
— Я принимаю Пинтю в качестве свидетеля, — спокойно проговорил Ликэ.
Пинтя давно и хорошо подготовился к своим показаниям на суде, но вмешательство защитника, хладнокровие самого Ликэ и явное недоверие на лицах некоторых судей сбили его с толку. Он уже не знал, что ему говорить, и, к великому изумлению всех присутствующих, повторил слово в слово показания Ликэ. Он заявил, что не считает виновными Бузэ Руптэ и Сэилэ, что серебро арендатора действительно было кем-то спрятано в доме Бузэ Руптэ; что нож Сэилэ умышленно оставлен в теле Ганцла; что той ночью Рэуц приходил на Счастливую мельницу не с женщиной, а один или с кем-то из товарищей.
Слушая эти показания, Ликэ смеялся Пинте в лицо, и от этого смеха капрал окончательно растерялся; он говорил все более возбужденно и в конце концов стал посмешищем для всех собравшихся. Тогда он умолк, вытирая со лба холодный пот.
Однако показания Пинти заставили присутствующих призадуматься, а самые серьезные из судей приняли его слова во внимание.
Но вот перед судом появились сначала Бузэ Руптэ, а за ним и Сэилэ Боарул, показания которых придали делу совсем другой оборот.
Оба были известны как злоумышленники, много раз находившиеся под подозрением и неоднократно отбывавшие наказание; на этот раз защищаться нм было особенно трудно, так как они не могли подтвердить свои слова никакими доказательствами, к тому же против них выступали все те, кто хотел вызволить из беды Ликэ.
Бузэ Руптэ, высокий толстый человек, вызывающий отвращение своим уродством, отрицал, что ездил в тот вечер в Инеу, и уверял, что все время до вечера вторника провел с Рэуцем и Сэилэ около стад, а позже отправился с Сэилэ в Салонту.
— Кто-нибудь видел вас за все это время? — спросил один из судей.
— Никто, — ответил обвиняемый.
— Как же вы могли пройти никем не замеченные? Значит, вы прятались?
— Нет, мы не прятались. Просто случайно никто не попался навстречу.
— Хорошо, — продолжал судья. — Я только одного никак не могу понять: ведь Рэуц направился в Фундурени, а не в Инеу.
— Мы договорились встретиться за холмом и дальше идти вместе.
— Зачем?
Некоторое время Бузэ Руптэ в замешательстве молчал.
— Чтобы Ликэ Сэмэдэу не знал, что мы идем вместе. Ведь он нам враг и вышел бы из себя, если бы узнал, что Рэуц с нами заодно.
Однако Рэуцу с помощью четырех свидетелей удалось доказать, что ночь с понедельника на вторник он провел на Счастливой мельнице, а во вторник, в обед, был в Шикуле и что Бузэ Руптэ лжет, пытаясь его оклеветать. Как только судьи вызвали Сэилэ, он, увидав, что Бузэ Руптэ окончательно пал духом, сразу понял, что дело плохо, и от волнения тут же изменил прежние показания, заявив, что договорился с Рэуцем украсть часть пасшегося в лесах Фундурени стада и отправился тайком в Салонту подыскивать покупателя. Однако это заявление, которое, может быть, раньше и повлияло бы на мнение судей, теперь у большинства из них вызвало только смех.
Таким образом, из показаний Бузэ Руптэ и Сэилэ вытекало, что они, так же как и Пинтя, враги Ликэ, и поэтому не могли действовать с ним заодно. Защитник Ликэ умело использовал это обстоятельство, указав, что Ликэ выступил в защиту этих молодцов только для того, чтобы не создавать впечатления, будто он мстит им теперь, когда они попали в беду, в то же время отлично понимая, что лишь они могли оставить хлыст на теле его любимой госпожи.
Действительно, одно из двух, или нож Сэилэ, или хлыст Ликэ были умышленно оставлены на месте преступления, чтобы направить следствие по ложному пути, так как о соглашении между Бузэ Руптэ, Сэилэ и Ликэ теперь не могло быть и речи; что касается самого Ликэ, то он, конечно, мог совершить преступление на проселочной дороге, в лесу, но никак не мог быть одним из людей с закрытыми лицами, напавших на арендатора, поскольку в то время, когда произошло это нападение, Ликэ, согласно многим показаниям, находился на Счастливой мельнице.
Пинтя сомневался в том, что Ликэ оставался там всю ночь, да и показания свидетелей тоже внушали некоторые сомнения, ведь они исходили от лиц, подозреваемых в соучастии с Ликэ. Только показания корчмаря давали основания подозревать Ликэ; но он не точно указывал время, и оставалось неясным, когда же появился и ушел приводивший женщину человек; поэтому допрос Гицэ отложили напоследок и теперь ждали его показаний, решающих для приговора.
Высокий, широкоплечий, с ясными глазами и неподвижным лицом стоял Гицэ перед судьями.
Он знал, что перед ним находятся двое ни в чем не повинных людей, которых ждет суровый приговор; Гицэ был убежден в их невиновности, но доказать ее уже не мог, хотя и готов был защищать их, рискуя взять на себя часть их вины. Он взглянул на Бузэ Руптэ и Сэилэ с таким выражением, как будто хотел сказать: «Не бойтесь, мне известно кое-что, что может спасти вас хоть на время».
При появлении Гицэ Ана тяжело вздохнула и снова застыла в оцепенении. Перед ней был уже не прежний, мощный, полный жизни человек — за несколько дней от Гицэ осталась лишь тень; на лице появились морщины, в волосах проглянула седина.
Жестоко страдавший Гицэ бессознательно повернул голову в ту сторону, откуда послышался вздох, и встретился глазами с Аной… Он поднял руку… тихо провел ею по сухому лбу и снова повернулся к Ликэ, никогда не терявшему самообладания.
В одно мгновение в его душе все точно перевернулось. Он давно не видел Ану, и теперь, когда заметил, как она измучена, сердце его вновь наполнилось любовью, которую он почувствовал к ней с первого дня их встречи; снова воскресло желание ограждать ее от всякой напасти, воскресла вся привязанность к жизни, свойственная любящему человеку. Планы, которые Гицэ строил в долгие дни заточения, рухнули, как только Ана появилась перед его глазами.
Нет, он не имеет права подвергать себя опасности ради других — ведь у него есть жена и дети. А Ликэ если и можно припугнуть, то все равно нельзя уничтожить, потому что он не один; здесь целая цепь людей, где один мстит за другого.
Слово за словом давал свои показания Гицэ, и они были все те же, какие он давал в первый день комиссару; только теперь он заявил, что считает Бузэ Руптэ и Сэилэ виновными, и настаивал на том, чтобы его слова были записаны в протокол. Когда же ему задали последний, решающий вопрос: может ли он поклясться, что Ликэ действительно оставался всю ночь на Счастливой мельнице, — Гицэ ответил:
— Не могу дать клятву, что в ту ночь он не уходил, потому что я не был с ним все время, но, клянусь, я был уверен, что он всю ночь провел в корчме.
Допрос был окончен, и через некоторое время судьи вынесли приговор: Ликэ признать невиновным, Гицэ, поведение которого вызывало подозрение, освободить за недостатком улик, а Бузэ Руптэ и Сэилэ приговорить к пожизненному заключению.
Один за другим судьи, осужденные, подозреваемые, свидетели и любопытные, пришедшие на суд, стали расходиться. Только Гицэ все еще продолжал стоять на месте, устремив глаза в землю, борясь с собой, охваченный желанием сказать Ане хотя бы одно слово, и терзаясь при виде ее огромной скорби. Наконец, когда почти все разошлись, он повернулся к жене, глаза его вспыхнули, и слезы залили все лицо.
— Прости меня, Ана, — сказал он. — Прости меня хоть потому, что сам я себе не прощу, пока живу на этой земле. Отец твой был всеми уважаемый человек, вся твоя родня — порядочные люди, а ты дожила до того, что увидела своего мужа на скамье подсудимых. Я ничем не согрешил, Ана, но небо поразило меня слепотой; я не хотел верить, не хотел понимать, когда ты мне указывала правильный путь.
— Ничего, Гицэ, все образуется, — проговорила жена, примиренная сама с собой.
XII— Не печалься, мой дорогой, — сказала глубоко взволнованная старуха. — Вот я смотрю на твое лицо, на твои волосы и не спрашиваю, что случилось. Вижу — ты пережил большое несчастье, но не говори мне ничего. Боюсь, как бы твое несчастье не показалось мне слишком маленьким, не оказаться бы мне несправедливой, если я сочту его не таким большим, как думаешь ты. Не печалься! Счастлив человек, который пережил большое несчастье, потому что он избавился от многих малых огорчений, которые порой терзают душу хуже глубокого горя.
Гицэ поднял на руки одного из детей и поцеловал его.
— Бедные мои детки! — пробормотал он. — Ваш отец нечестный человек, а этого в нашем роду еще никогда не водилось.
— Будет тебе, Гицэ, — остановила его Ана. — И мы, и все порядочные люди, которые с тобой знакомы, знают, каков ты, и упрекают себя за то, что могли думать о тебе плохо.
