Николай Рубцов - Я тебя целовал…

Высоких, звездных, крохотных огней

Безмолвное сапфирное дрожанье

И молодых стреноженных коней

По вечерам тоскующее ржанье…

Взбегу на холм

и упаду

в траву.

И древностью повеет вдруг из дола.

Засвищут стрелы, будто наяву,

Блеснет в глаза

кривым ножом монгола!

И вижу я коней без седоков

С их суматошным криком

бестолковым,

Мельканье тел, мечей и кулаков,

И бег татар на поле Куликовом!

Какая ночь!

Как много звезд кругом!

Но полон дол загадочного звона…

Блеснет в глаза

изящным сапогом

Сидящего в седле Наполеона!

Героем он гарцует на коне,

Еще с пустынной Эльбой не увидясь.

Но медленно,

в железе и в огне,

Встает Москва, как борющийся

витязь!

Встает Мороз, как старый богатырь,

Метель снега закручивает круче,

Грозит голодной гибелью пустырь:

Враг смерть принес —

он сам ее получит!

Но кто там

снова

звезды заслонил?

Иль то из мифа страшного циклопы?

Где толпами протопают они,

Там топят жизнь

кровавые потопы!

Они несут на флагах черный крест!

Они крестами небо закрестили.

И не леса мне видятся окрест,

А лес крестов

в окрестностях

России!

Кресты, кресты… Я больше не могу!

Я резко отниму от глаз ладони —

Я успокоюсь: тихо на лугу

Траву жуют воронежские кони.

Заржут они, и где-то у осин

Подхватит эхо ласковое ржанье.

И надо мной

бессмертных звезд Руси,

Безмолвных звезд сапфирное

дрожанье.

Когда душе моей

сойдет успокоенье

С высоких, после гроз,

немеркнущих небес,

Когда душе моей внушая поклоненье,

Идут стада дремать под ивовый навес,

Когда душе моей земная веет святость,

И полная река несет небесный свет,

Мне грустно оттого,

что знаю эту радость

Лишь только я один.

Друзей со мною нет…

Уж сколько лет слоняюсь по планете!

И до сих пор пристанища мне нет…

Есть в мире этом страшные приметы,

Но нет такой печальнее примет!

Вокруг меня ничто неразличимо,

И путь укрыт от взора моего,

Иду, бреду туманами седыми;

Не знаю сам, куда и для чего?

В лицо невзгодам гордою улыбкой

Ужели мне смеяться целый век?

Ужели я, рожденный по ошибке,

Не идиот, не гад, не человек?

Иль нам унынью рано предаваться,

На все запас терпения иметь?

Пройти сквозь бури, грозы, чтоб

назваться

Среди других глупцом и… умереть?

Когда ж до слез, до боли надоели,

Заботы все забвению предать?

И слушать птиц заливистые трели

И с безнадежной грустью вспоминать?

И вспомню я…

Полярною зимою

Как ночь была темна и холодна!

Казалось, в мире этом под луною

Она губить все чувства рождена!

Как за окном скулил, не умолкая,

Бездомный ветер, шляясь над землей,

Ему щенки вторили, подвывая,—

И все в один сливалось жуткий вой!

Как, надрываясь, плакала гармошка,

И, сквозь кошмар в ночной врываясь

час,

Как где-то дико грохали сапожки —

Под вой гармошки – русский

перепляс.

…Бродить и петь про тонкую рябину,

Чтоб голос мой услышала она:

Ты не одна томишься на чужбине

И одинокой быть обречена!..

На душе

соловьиною трелью

Не звените, далекие дни!

Тихий дом,

занесенный метелью,

Не мани ты меня, не мани!

Неужели так сердце устало,

Что пора повернуть и уйти?

Мне ведь так еще мало, так мало,

Даже нету еще двадцати…

Лети, мой отчаянный парус!

Не знаю, насколько смогу,

Чтоб даже тяжелая старость

Меня не согнула в дугу.

Но выплывут, словно из дыма,

И станут родней и больней

Стрелой пролетевшие мимо

Картины отроческих дней.

Запомнил я снег и салазки,

Метельные взрывы снегов,

Запомнил скандальные пляски

Нарядных больших мужиков.

Запомнил суслоны пшеницы,

Запомнил, как чахла заря,

И грустные, грустные птицы

Кричали в конце сентября.

Запомнил, как с дальнего моря

Матроса примчал грузовик,

Как в бане повесился с горя

Какой-то пропащий мужик…

А сколько там было пропащих,

А сколько там было чудес,

Лишь помнят сосновые чащи

Да темный еловый лес!

От брызг и ветра

губы были солоны,

Была усталость в мускулах остра,

На палубак,

вытягиваясь,

волны

Перелетали

через леера.

Казался сон короче вспышки залповой,

И обостренность чувств такой была,

Что резкие звонки тревог внезапных

В ушах гремели,

как колокола!

Но шел корабль, отбрасывая волны,

С сердитым воем мачты наклоня,

И в хлопьях пены, взмыленная словно,

Лишь закалялась тяжкая броня.

И понял я —

сумей вначале выстоять!

И ты разлюбишь кров над головой,

Цветами пусть

тебе дорогу выстелют,

Но ты пойдешь

по этой,

штормовой!..