Николай Рубцов - Я тебя целовал…

Так случилось, что в сумерках лета,

За дворами, где травы шумят,

Ты гуляешь с другим до рассвета,

Как со мною три года назад.

Я тебя упрекать не намерен,

Если ты не расстанешься с ним,

Только жаль, что я слишком верил

Обещающим письмам твоим.

Скоро, скоро на шумном вокзале

У раскрытых железных ворот

Ты простишься со мной без печали,

Я обратно уеду на флот.

Бог с тобой! Не одна ты на свете.

Лишь по трапу на борт поднимусь,

Освежит мою голову ветер,

И развеется горькая грусть.

Но и все ж под ветрами морскими

Еще долго опять и опять

Буду я повторять твое имя

И любимой тебя называть…

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез,

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

И былое вспомнится невольно,

И не станет холода в крови,

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви.

О любви, которая мелькнула

Светом счастья, жгучею тоской

Посреди свирепого разгула

Ливней, листьев, ветра над рекой.

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез,

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

И душе забудется невольно,

И не станет холода в крови,

Станет как-то радостно и больно,

Будто кто-то шепчет о любви:

– Убежим! Под стогом заночуем!

И среди березовых ветвей

Я твоим поверю поцелуям,

Ты поверишь нежности моей…

Но заноет старая заноза,

И в душе становится темней,

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.

Я люблю, когда шумят березы,

Когда листья падают с берез,

Слушаю – и набегают слезы

На глаза, отвыкшие от слез.

Но нередко в сердце, как заноза,

Вспыхнет грусть давно забытых дней,

Ведь шумит такая же береза

Над могилой матери моей.

Кровь лилась, огонь летел из мрака,

А у нас в деревне у оград

С ветром и дождем шумел и плакал

Вот такой же поздний листопад.

Пусть шумят осенние березы,

Пусть от шума горестных берез

Набегают искренние слезы

На глаза, отвыкшие от слез…

Я тебя целовал сквозь слезы,

Только ты не видела слез,

Потому, что сырой и темной

Была осенняя ночь.

Эти слезы – избыток чувства,

А не слабость моей души.

Я тебе не сказал: «До завтра!»

Почему-то шепнул: «Прости…»

И ушел. И в морском походе

Я продрог на резком ветру,

Но тепло твоих поцелуев

Вдруг почувствовал на губах.

Я подумал, что часто к морю

Ты приходишь и ждешь меня,

И от этой счастливой мысли

Будто солнце в душе зажглось!

Но никто из друзей не слышал,

Как я имя твое шептал,

Потому что шумело море,

Раздавались звонки тревог…

С улыбкой на лице и со слезами

Осталась ты на пристани морской,

И снова шторм играет парусами

И всей моей любовью и тоской!

И далеко за быстрой нашей шхуной,

За штормовой поднявшейся волной

Остался порт, взволнованный и юный,

Остался порт, могучий и родной!

Как я люблю полярный этот город!

За то, что там издревле дух морской,

Что там огни и крепкий снежный холод,

И резко пахнет дымом и треской.

За то, что он наполнен голосами,

За то, что там к печали и добру

С улыбкой на лице и со слезами

Бесстрашно ты стояла на ветру…

Медсестре Денисенко Наде

Наш корабль с заданием

В море уходил,

Я ж некстати в госпиталь угодил.

Разлучась с просторами

Синих волн и скал,

Сразу койку белую ненавидеть стал.

Думал, грусть внезапную

Чем бы укротить?

Свой недуг мучительный

Как укоротить?

«Жизнь! – иронизировал, —

Хоть кричи «ура»…

Но в палату юная вдруг вошла сестра.

Словно гений нежности,

Гений доброты,

Обратилась вежливо,

Жаль, что не на «ты»:

– Это вы бушуете? – В голосе укор.

Ласковей добавила:

– Сделаем укол.

Думал я о чуткости

Рук, державших шприц,—

И не боли, радости

Не было границ.

Знать, не зря у девушки

Синие глаза.

Как цветы, как русские наши небеса.

Крыша.

Над крышей – луна.

Пруд.

Над прудом – бузина.

Тихо. И в тишине

Вспомнилось море мне.

Здесь бестревожно,

А там,

В хмуром дозоре ночном,

Может, сейчас морякам

Сыгран внезапный подъем..

Тополь. Ограда. Скамья.

Пташек неровный полет.

Скоро из отпуска я

Снова уеду на флот.

Я расскажу, как у нас

Дружным звеном из ворот,

С радостью в утренний час

В поле выходит народ.

Как отражается в пруд

Вечера праздничный вид,

Розы так буйно цветут,

Будто бы море шумит.

Я в чистоте берегу

Гордое званье: матрос,

И разлюбить не смогу

Край, где родился и рос.

Крыша.

Над крышей – луна.

Пруд.

Над прудом – бузина.

С детства нам дорог такой

Родины светлый покой.

Ах, откружилась голова

От радости, от лунности,

Но будет век в душе жива

Пора любви и юности!

Пора любви среди полей,

Среди закатов тающих,

И на виду у журавлей,

Над полем пролетающих.

Того уж нет, того уж нет…

Не скажешь мне, что ты моя.

И даже в то, что я – поэт,

Не веришь ты, любимая.

Желая целый дать совет

Холодным тоном критика,

Ты говоришь, что мысли нет,

Что я похож на нытика.

Мои горячие слова

Ты так любила в юности!..

Но откружилась голова

И у тебя от лунности.

В закатной пламенной тиши

Вдруг трубы журавлиные

Тоску обманутой души

Пропели над долиною.

А ты ходи почаще в луг,

К цветам, к закатным пламенным,

Чтоб сердце пламенное вдруг

Не стало сердцем каменным.

И, чтоб трагедией души

Не стала драма юности,

Я говорю себе: пиши

О радости, о лунности!

В твоих глазах

не моментальное —

Сплошное что-то ненормальное.

И что-то в них религиозное…

А я – созданье несерьезное!

Сижу себе за грешным вермутом,

Молчу, усталость симулирую, —

В каком году стрелялся Лермонтов?

Я на вопрос не реагирую!

Пойми, пойми мою уклончивость, —

Что мне любви твоей не хочется!

Хочу, чтоб все скорее кончилось,

Хочу, но разве это кончится!

В твоих глазах

не моментальное —

Сплошное что-то ненормальное.

Святая, дикая, безгрешная

Одна любовь! Любовь кромешная!

П. И.

Я забыл, что такое любовь.

Не любил я, а просто трепался.

Сколько выпалил клятвенных слов!

И не помнил, когда просыпался.

Но однажды, прижатый к стене

Безобразьем, идущим по следу,

Словно филин, я вскрикну во сне,

И проснусь, и уйду, и уеду,

И пойду, выбиваясь из сил,

В тихий дом, занесенный метелью,

В дом, которому я изменил

И отдался тоске и похмелью…

Поздно ночью откроется дверь.

– Бес там, что ли, кого-то попутал?

У порога я встану, как зверь,

Захотевший любви и уюта.

Побледнеет и скажет: – Уйди!

Наша дружба теперь позади!

Ничего для тебя я не значу!

Уходи! Не гляди, что я плачу!

Ты не стоишь внимательных слов,

От измен ты еще не проспался,

Ты забыл, что такое любовь,

Не любил ты, а просто… трепался!

О, печальное свойство в крови!

Не скажу ей: «Любимая, тише!»,

Я скажу ей: «Ты громче реви!

Что-то плохо сегодня я слышу!»

Все равно не поверит она,

Всем поверит, но мне не поверит,

Как надежда бывает нужна,

Как смертельны бывают потери.

И опять по дороге лесной,

Там, где свадьбы, бывало, летели,

Неприкаянный, мрачный, ночной,

Словно зверь, я уйду по метели…

Затученное,

с прозеленью,

небо,

Во мгле, как декорации, дома,

Асфальт и воздух

пахнут мокрым снегом,

И веет мокрым холодом зима.

Я чувствую себя больным и старым,

И что за дело мне

до разных там

Гуляющих всю ночь по тротуарам

Мне незнакомых девушек и дам!

Вот так же было холодно и сыро,

Сквозил в проулках ветер и рассвет,

Когда она задумчиво спросила:

– Наверное, гордишься, что поэт?

Наивная!

Ей было не представить,

Что не себя, ее хотел прославить,

Что мне для счастья

надо лишь иметь

То, что меня заставило запеть!

И будет вечно веять той зимою,

Как повторяться будет средь зимы

И эта ночь

со слякотью и тьмою,

И горький запах слякоти и тьмы…

Чудный месяц горит над рекою,

Над местами отроческих лет,

И на родине, полной покоя,

Широко разгорается свет…

Этот месяц горит не случайно

На дремотной своей высоте,

Есть какая-то жгучая тайна