Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Спит душа. Душа живет пустая,
Но в нее врывается, как гром,
Властной темой женственность вступает,
Будит мысли, двигает пером.
В птичьих крыльях, в птичьих перелетах
Бьется жизнь. Преобразился космос.
Кто она? Весна? Виденье Гёте?
Черный свод в летящих звездных космах…

Ты думаешь о солнце ли, о лете,
О камне Рима, о воде фонтанов —
Ты, как мотив в Прокофьевском балете,
Всегда просторна и всегда нежданна.
Звук переходит в краски и в движенье,
И вспыхивает золотом над бровью;
Смеется и, ломая напряженье,
Смешинки отдаются в каждом слове.
Ты счастлива. Ты — в световом каскаде,
Ты радостью и щедростью жива —
Все золото взяла себе на пряди,
Всю музыку — себе на кружева.

Художник мучается завистью
К цветку. Он ловит образ шаткий;
Как почка треснувшая, замысел
раскроется весенней шляпкой.
И смехом зазвенит по улицам,
Затараторит о делах
И с отраженьем поцелуется
В витринах, в лужах, в зеркалах.
Вниманью — впору разорваться,
Гирлянда шляпок поплыла
Смотреть балет витринных граций
За тонкой стенкой из стекла.
Сквозь пантомимы манекенов
Цветные брызнули лучи,
И льется шелковая пена
С плеча и бедер, как ручьи.
В окошках небо отразилось,
Играет солнце дверью створчатой —
Стоят витрины магазинов,
Насквозь прохваченные творчеством.

Прояснялась тема у Прокофьева:
Флейта шла, боясь передохнуть;
Воины единорогу копьями.
Сквозь кустарник преграждали путь.
Раздвигаясь, исчезали стены,
Шла сияющая глубина,
Ласковая музыка летела
В амбразуру синего окна.
В мокрых листьях утренняя кротость;
Тема — солнечные два крыла;
Музыка, как ты, вполоборота
Повернувшись, дух перевела.
Двигаясь по солнечным минутам,
В переходах сводчатых звуча,
Обернулась королевой Утой,
Плащ придерживая у плеча.
Может, ты — лишь световая буря,
Может, ты — всего лишь переход
Из одной реальности в другую,
Завихренное крещендо нот.
И колонн тринадцатого века,
Может, ты бессмертная сестра;
Перспектива солнечная в некий
Новый Китеж звука и добра.
Голубые стрельчатые окна,
Тень ветвей и ветреный простор;
В листьях капли радужные сохли,
Солнцем ослепленные в упор.
Сад шумел всем лиственным размахом,
В изумрудных жилках пела кровь его.
Переходы вслушивались в Баха,
Стены отзывались на Прокофьева.

Пробираясь сквозь ветки на ощупь,
Глядя окнами в ясную даль,
В подмосковных смеющихся рощах
Доморощенный бродит Версаль.
Он стыдится величья и позы,
Заслоняясь на легком ветру
Серебристым изгибом березы,
Опрокинутой в северный пруд.
Люстра входит альпийским обвалом,
Входит, гранями чуть шевеля,
В белый блеск танцевального зала
Колкой радугою хрусталя.
В легком кружеве речи французской,
Между старых сановных голов,
Властно топает туфелькой узкой
Королева кусковских балов…
Зацветая, колышутся травы,
И сквозь лиственный легкий узор
Ровно дышит имперская слава
В камышовых свирелях озер.

Были утки. Чернели овраги,
Проносились, играя, стрижи,
Шелестели рулоны бумаги
И ложились на лес чертежи.
Пахло тесом в бревенчатом доме,
В окнах пенился белый поток,
Наклонялся французский геометр
Над неконченным планом фортов.
По соседству с порогом веселым
Стукотня топоров и пила.
Разбежались по рвам частоколы
И траншея в траве поползла.
В хриплый говор вечерних дозоров
Через узкие щели бойниц
Входят куперовские озера
Плеском листьев и шорохом птиц.
Пуля свистнула вкось рикошетом,
По-французски ругнулся капрал,
На бегу разбирали мушкеты,
Бросив карты спешили на вал.
Приступ шел по следам готовален,
Парень в красном валился в окоп,
Офицерскую перевязь рвали
На повязки для хмурых стрелков.
Там, где циркуль чертил полукружья,
Где линейка прорезала лес,
Длинноствольные фыркали ружья,
И таился в кустах ирокез.
Там теперь только тусклые даты,
Только яркий по склонам газон,
Только отблеск хрустальных закатов
Над притихшим простором озер.
Чтобы ты свои мысли узнала
По порогам и по камышу,
Я тебе от бобровых завалов,
От фортов приозерных пишу.

Когда тебе улыбка губы тронет,
Меня охватит голосами птиц,
На сыроватом от дождя балконе
Сияние пойдет от половиц.
Пойдут стихи. За стеклами окошек
Раскроется сияющий закат
И выплеснутся книги из обложек,
И выйдет в сад страница и строка.
Раздвинутся пропорции и стены,
И я увижу, что препятствий нет,
Концепции построятся в системы,
И заживут движением планет.
И обернется шорохом зеленым,
Просторной влагой обернется лес
И каждый лист забьется миллионом
Веселых торопящихся сердец.
Когда тебе улыбка губы тронет,
Пронижет солнце светом этажи,
Сойдя с листа поднимутся в бетоне,
В железных скрепах станут чертежи.
Весна ворвется ветреным порывом,
Прохватывая листья с высоты.
Смотри, твоя улыбка растворилась
И стала жизнью солнца и воды.

Вода озер, прозрачная как совесть,
Сквозь листья смотрит на меня в упор.
Как мне с тобой хитрить? Куда я скроюсь
От пристальной наивности озер?
Я выдан им. Мне защищаться нечем,
Я каждым шорохом изобличен.
Весь лес — глаза. Весь лес очеловечен,
Весь лес в едином слове заключен.
Проглядывают птичьи голоса
Сквозь муть рассвета над зеленым полем,
Лежит в траве белесая роса
Озябшая от нежности и боли.
Нет времени. Есть только полусон;
Нет логики. Есть только птичий шорох,
И лес в бреду глядит в твое лицо,
Без счета повторенное в озерах.

Здесь все луговые тропинки заглохли,
Здесь ропщет осина и хлюпает шаг,
Здесь бродит канадский Аксаков с биноклем
По пояс в траве и в сырых камышах.
Здесь лес гравирован на глади озерной
И косо сверкающей рябью задернут.
Утиный закат на болоте кровав,
Растерян бинокль в травяных островах.
Янтарной иглой перелесок чуть тронут,
Беспечная дичь налетела сюда.
В ободьях бинокля — лесистые склоны,
В оптических стеклах — камыш и вода.
Деревья охвачены дрожью холодной,
Укол комариный остер и летуч.
Страница коробится в кочках болотных,
Штрихи тростниковые брызжут из туч.
Как проблеск сознанья, как радость в душе —
Фрагменты воды в золотом камыше.
Оставь разрастаться лесную свободу,
Оставь зарастать голубые пруды,
Не тронь тростника, и воды не уродуй,
Пиши камышинкой на глади воды.

Под громыханье голубых трамваев
В предчувствии голубоватых Альп…

Дворцы белели в лиственной оправе
И в пику городским колоколам
Куранты голосистые играли,
Раскалывая сутки пополам.
Плыл чайный запах скошенного сена,
И цепь прудов терялась вдалеке,
И золотистым отголоском Вены
Являлся Моцарт в светлом парике.
Там музыка вечерняя казалась
Построенной из безупречных призм,
Там хрустали покачивались в залах,

И капал воск, и липа отзывалась
На беглый шум летящих водных брызг.
Век молодел под пальцами свежея,
А я был счастлив получить билет
На музыку зеркальных отражений,
На вымыслы, которым имя — свет.
Там флейта, поворот за поворотом,
К каким-то уводила тростникам,
И Моцарт алебастровым эротам
Смеющиеся губы размыкал.
Там голуби почтовые летели
Сквозь нотный стан несбыточных химер,
А добрый лев благословлял затею,
И лапу клал на сине-белый герб.