Олег Ильинский - Стихи. Книга Пятая

Сместились линзы. И колюч
Прохладный блеск винтов и стекол,
Плывет случайный синий луч,
Попавший в поле микроскопа.
Огромный, чистый горизонт
Капризной волей стекол создан,
Он, как пространство, бирюзов,
Прозрачен, как вечерний воздух.
С экватора, наискосок,
Пассат веселый дует крепко;
Сияя зеленью лесов,
Лежит растительная клетка.
Играя линзами, найду
Ее. Чертеж ее бесспорен,
Она, как кочка на пруду,
Как Крит на Средиземном море.
Меж контуров архипелага
Вода зеркальная без дна,
Веселая морская влага
На голубом стекле видна.

Графин бросает винный блик на скатерть.
Мы пьем вино. Мы тихо говорим,
К нам вместе с небом в розовом закате
Всей глубиной вступает в раму Рим.
Рябые блоки мрамора и травы,
Упрямый букс и лестницы из плит,
Фундаменты обрушенного храма,
Где ветер набегающий пылит.
Закат фронтоны переметил косо
И лег на стол через стекло окна.
Он золотист, как кожа абрикоса,
И в нем мерцанье красного вина.
За Римом лом еврейского погоста,
Вход в катакомбы с запахом земли,
В пыли дорог — апостольская поступь,
Босые ноги в мраморной пыли.
Сходились ходоки Кападокии,
Встречались лица, расы, племена,
Молитвы пели. Радовались. Пили
От красно-золотистого вина.
И были львы. Арена Колизея
Шурша песком сулила вечный свет.
Вонючих клеток ржавчина и зелень
Уже бессильны. Смерти больше нет.
Под крышей христианской базилики,
В кадильном дыме, в солнечной пыли
Коринфские колонны — прозелиты
Безоблачную старость обрели.
Здесь юность мира вихрем проносилась,
Крошился мрамор, сеялась трава,
История накапливала силы
И говорила вечные слова.
Мы пьем вино. Щербатый камень Рима
Вздымает капители за окном.
Здесь каждая черта неповторима,
И кажется здесь каждый шаг знаком.
Лет вымерших полу снесенный остов,
Ряды колонн в разрозненном строю.
Я вспомню век, когда бродил апостол,
Как вспоминают детство и семью.

С багровым светом тени спорили,
И рассыпались на весу
Светящиеся траектории
Над черным озером в лесу.
Ракета фыркала и искрилась,
Хвостом чадила словно трут,
И эхо грянувшего выстрела
Перелетало через пруд.
И исчерпав запас движения
Рвалась ракета на куски,
Вода гасила отражения,
И ударялась о мостки.
Был лес с невидимыми листьями,
В воде — шипенье уголька,
Широкий пруд, дымок от выстрела,
Зигзаг и вспышка светляка.

Из Москвы шел поезд во Флоренцию…
Впрочем нет. Не так. Район Арбата,
Плеск под водосточными коленцами,
Улица капелями богата.
Солнечных московских скверов зелень,
Пляска светотени на колонне,
Под стеклянный потолок музея
Медленно въезжает Калеони.
По музейным залам эхо бродит,
Вспугивая мрамор порыжелый.
Калеони отпустил поводья,
Конь заржал во дворике Барджелло.
Лязг подков пролетами отмечен,
Стены содрогаются от гула,
А в капелле Медичи навстречу
Чуть приподнимаются фигуры.
В Бреннере гуляли ветры резкие,
Но внизу погода стала теплой.
С севера шел поезд во Флоренцию,
Первый луч покачивая в стеклах.
Ночь была бессонницей богата,
Вперебой колеса говорили,
Рассветало. И конец Арбата
Выходил на «Пьяцца Синьория».

Фасадами застеклена,
Отражена в оконной створке,
Шуршит деревьями весна
На Пятом Авеню в Нью-Йорке.
По лужам пробежал смешок,
На листьях высыхает влага,
И ветер весело пошел
По улыбающимся флагам.
Он дул с Гудзона на восток,
Он плыл, окутываясь шелком,
Он силой красочных кусков
По солнечным флагштокам щелкал.
Играть оброненным пером
Над парком ветер не устанет,
И парк покажется ковром
Нью-йоркской голубиной стае.
Навстречу солнечному дню
Автобус раздвигает зелень,
Поездка Пятым авеню
От библиотеки к музею.
В витрину Скрибнера вошла
Весна, осваиваясь быстро
Со светлой плоскостью стекла,
С палитрой импрессиониста.
Она узнала Ренуара,
Позолотила край стола,
Парижской девушке с бульвара
Слегка вуаль приподняла.
Потом закапал дождик. Он
Засеменил походкой скорой
Вдоль замутившихся окон,
По ложной готике собора.
И если дымная копна
Густых волос английской моды
Глядит с портрета и весна
Вдоль тротуара гонит воду,
То это значит мы вдвоем,
И ты на тот портрет похожа
Наивностью бровей. В твоем
Лице просвечивает кожа.
Я шорох веток сохраню,
Пыльцой вдоль улицы повеет
Апрель на Пятом авеню,
Весна на станции сабвея.

У Веры Мамонтовой — персики,
На стульях — солнечные пятна,
И Веры Мамонтовой сверстницы
Как родственницы нам понятны.
Листали пальцы монографию,
Листали жизнь с листвой и светом,
И в первый раз учились брать ее
Глаза четырнадцатым летом.
Глаза, казалось, жили заново,
И женский облик отмечали.
Просторный сад разливом заняло,
Так проходил апрель в начале.
Катило дни весенним натиском,
И мне послушен был Толстой,
Свое письмо де-Губернатису
Он прерывал на запятой,
Чтоб ил, оставленный на яблонях
Водой, отхлынувшей из сада,
Я видеть мог. Чтоб новоявленный
Клочок земли мне был на радость.
Я строил собсгвенную версию,
И произвольно встали рядом
У Веры Мамонтовой персики,
Флоренция и Рим за садом.

Полет. Голубоватый свет абстракций,
Над пропастью — логический статут.
Бегущие в сияющем пространстве
Разряды мысли плавят пустоту.
Сплошной полет. Вселенная клубится
Метелью душ. Ей слать потоки сил,
Пространство опоясывать зарницей
И прошивать орбитами светил.
След от звезды широкой лентой ляжет,
И будет время нити вить свои,
И пеленать в материю, как в пряжу,
Новорожденных замыслов рои.
Свободно дышит творческая радость
Сквозь цепь причин космическим огнем.
Разрыв диалектического ряда
Внезапен, как удачный ход конем.
Вселенная работать не устала,
В луче звезды вскипают сотни тем.
Встань. Оглянись. Смотри: растут кристаллы,
Пульсируют созвездия систем.

От прорастающего семени —
До облаков, паров, дождей,
Мир роста, смерти, воскресения,
Потенций, образов, идей
Ему открыт. Разноголосица
Природы каждый день нова,
Туманность звездная проносится,
И говорят тетерева.
Снега уходят. На проталинах
Дрожит кустарник молодой,
Озера налиты хрустальные,
Луга затоплены водой.
На темном дне широкий сом плеснул,
Рогатый лось мутит ручей,
В огромность женственного комплекса
Включен свободный мир вещей.
Ей имя жизнь. Увековечена
Она Творцом во всех и вся,
Она природа, сила, женщина,
Живет весь мир в себе неся.
Она поэта учит зрению,
Структуре почки и листа,
Она есть вечность, а во времени
Как Гретхен — ласкова, чиста.

Спит душа. Душа живет пустая,
Но в нее врывается, как гром,
Властной темой женственность вступает,
Будит мысли, двигает пером.
В птичьих крыльях, в птичьих перелетах
Бьется жизнь. Преобразился космос.
Кто она? Весна? Виденье Гёте?
Черный свод в летящих звездных космах…