Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Я у поверий не бывал в плену,
к приметам нет особого доверья.
Но лишь одну из них не премину:
коль новый год раскрыл широко двери
и календарь свои первый развернул
листок,
я должен написать хоть пару строк,
как говорится, положить начало,
чтоб муза мне без устали шептала
и день за днем бурлил стихов поток.

Да будь неиссякаемым, исток!

Пруд в серебряных бликах,
в окруженье ветвей.
Слышны трубные клики —
брачный зов лебедей.

Лишь один — изваянье,
голова под крылом:
у него поминанье
о былом, о былом...

Вспоминается: вьюга
все метет и метет.
Заболела подруга:
и не ест, и не пьет...

Но в какое-то утро
пробудилась она,
показалось, как будто
снова силы полна.

Встрепенулась всем телом,
был коротким разбег...
В небеса не взлетела —
только врезалась в снег!..

Злобно выли метели,
и поземка мела.
Может, дни пролетели,
может, вечность прошла...

Иль весна на распутье
задудела в дуду?
Лебедь все перепутал
как во сне, как в бреду...

То не ложь и не лепет,
это с правдой в ладу:
горем скованный лебедь
на весеннем пруду...

Как в лесу весною поздней
обручался дуб с березой.
Лес полянки украшал,
молодым добра желал.

Хороша была гулянка:
чудо-скатерть, самобранка,
расстилалась для гостей —
что угодно ешь и пей!

Захмелев от браги майской,
старый клен пустился в пляску,
елки, юные сосенки
хоровод вели в сторонке.

После свадьбы, честь по чести,
дуб с березой жили вместе,
в ясный день и в черный час
их согласья свет не гас.

Так в любви струились годы,
словно быстрой речки воды.
...Роковая ночь пришла,
и береза умерла.

Но никто при расставанье
не видал его страданий,
но никто слыхать не мог
по ночам тяжелый вздох...
То ли дождь приносят грозы?
То ли дуб роняет слезы?
Седина на нем иль снег?
Дуб один который век...

Всё как будто бы так, как вчера:
и такой же денек настоящий,
и теплынь,
и прохлада утра,
солнца луч,
на рассвете звенящий,
шепот сосен на тихой заре,
в полдень — шумный базар воробьиный,
и кудахтанье кур во дворе,
у забора все та же рябина,
то же лето — цветенья пора,
над цветами пчела золотая...
Всё как будто бы так, как вчера,
но чего-то сейчас не хватает.
Что — внезапно уехал мой друг,
очень близкий и очень сердечный?
Нет, он рядом.
Гляжу я вокруг:
вот и сад, а над садом — скворечня,
милый домик, пернатых дворец,
ветер ветки над крышей качает...

Я не раз наблюдал, как скворец
то и дело к птенцам прилетает.
А сегодня скворцы не летят —
всей семьей, видно, домик покинут.
Я, невольно тоскою объят,
отчего-то на сердце пустынно...
Что ж поделать?
Приходит пора —
и пустеют не только скворечни...

Всё как будто бы так, как вчера,
здешне всё
и как будто нездешне.

Вот уж старость моя по соседству,
тянет северным ветерком.
Почему ж не расстанусь я с детством,
Несмышленыш, но с мудрым умом?

У меня есть завидная слава.
Покорил я далекую высь.
Отчего же тоска, как отрава,
каждый час омрачает мне жизнь?!

Обвал за обвалом...
Неистовый бой!
Грохочущим валом
стреляет прибой.
А брызги взлетают
до самых небес,
под пеною тает
крутой волнорез.

Содом и Гоморра!
Гоморра, Содом!
Восставшее море
идет напролом!
Здесь нету покоя,
светло и темно,
живое,
живое,
живое оно!

Здесь нету покоя,
ныряют огни...
Такое,
такое мне море сродни.

Стою возле пирса,
дышать мне легко,
я взглядом вцепился,
гляжу далеко...

Как хочется слиться
с кипящей волной,
чтоб стать хоть частицей
стихии взрывной!

Судьба ухмыльнулась:
какой же он прыткий!
Помучить упорных особо люблю...
Ему я такие придумаю пытки,
что сам для спасенья
полезет в петлю.

И сразу за дело.
В глазах потемнело,
средь белого дня
он не видит ни зги.
Вот-вот упадет
ослабевшее тело,
дух вон...
Торжествуйте победу, враги!
Не рано ль?
На то есть второе дыханье,
в запасе душа —
не душонка раба.

На снежной дороге —
теней колыханье:
к ногам Человека
склонилась
Судьба.

В упор глядишь глазами строгими.
Порой крута и грубовата.
Ты по Земле веками долгими
шагаешь поступью солдата.

И не в обход — путями торными,
а напрямик, по бездорожью.
Бесстрашная и непокорная,
всегда воюешь насмерть с ложью.

Непобедимая, великая,
тебе я с детства дал присягу.
Всю жизнь с тобой я горе мыкаю,
но за тебя костьми я лягу.

Зима.
Декабрь.
Коротенькие дни.
В четыре зажигаются огни.
И этот краткий день,
и этот долгий вечер
тяжелым грузом
валятся на плечи.

Шагаю
от угла
и до угла.
Ползут часы...
Меж облаков,
без блеска,
чуть свет мелькнет —
в окошке снова мгла.
Хотя б куда-нибудь
далекая поездка!

А может, снова
стать в солдатский строй
и — марш вперед,
сквозь колкие метели?
Куда там! Стар!..
И вечер надо мной,
и, как назло,
томящее безделье.
Пора такая для меня страшна,
страшнее,
чем на фронте тишина.

Нет, я не жду весеннюю лазурь,
ни долгих дней, июньской позолоты.
Не надо мне десятибалльных бурь —
я жажду
исцеляющей работы!
Но, чу!
Я слышу мелодичный звук:
ко мне опять пожаловала муза,
и вновь вернулась легкокрылость рук,
и плечи расстаются
с тяжким грузом.
К чертям хандру!
Кто врет, что скоро старость?
Работа — взлет!
Безделие — усталость!

Прекрасная,
с младенцем на руках,
в одеждах скромных,
стройная, босая,
она ступает в легких облаках,
свой ясный взор к народам обращая.
В нем все слилось:
и лучезарный свет,
тревога,
боль,
упрек и вдохновенье.
Но не ищите, не найдете —
нет
в ее глазах покорного смиренья.
Она не Божья Матерь,
просто — мать,
земная мать,
с большим и смелым сердцем.
Она не хочет в жертву отдавать
рожденного в страданиях младенца.
Он — не Христос,
не маленький святой,
на муки,
на распятье обреченный.
Малец-крепыш с кудрявой головой —
он будущий строитель, иль ученый,
иль первооткрыватель на Луне,
писатель, предающийся раздумьям...
Так почему сгореть ему в огне
на жертвеннике злобного безумья?!
Вершители судьбы материков,
на вас глядит Сикстинская мадонна.
Она пришла
из глубины веков —
судья и обличитель.
Не икона!
Она совсем не там, «на небеси»,
а рядом,
и, хотите не хотите,
как сам «наместник Бога»,
папа Сикст,
пред ней благоговейно преклонитесь.
Бессмертная,
она превыше вас
великая в своем молчанье грозном,
она предупреждает в этот час:
— Опомнитесь,
пока еще не поздно!
Предотвратите атомный пожар:
в нем никуда от гибели не деться.
Пускай Земля —
наш кров,
наш добрый шар —
пребудет
мирной цитаделью детства!