Вера Полозкова - Непоэмание
Как будто бы смерть – пустой стариковский гон.
20 февраля 2007 года.
ГУМИЛЕВ U P D A T E D
To MJ
Милый Майкл, ты так светел; но безумие заразно.
Не щадит и тех немногих, что казались так мудры.
Ты велик, но редкий сможет удержаться от соблазна
Бросить радостный булыжник в начинателя игры.
Очень скоро твое слово ничего не будет весить;
Так, боюсь, бывает с каждой из прижизненных икон.
Ты ведь не перекричишь их; и тебя уже лет десять
Как должно не быть на свете.
Неприятно, но закон.
Что такое бог в отставке? Всех давно уже распяли.
Все разъехались по небу, разошлись на горний зов;
Очень страшно не дождаться той одной фанатской пули,
Рокового передоза, неисправных тормозов.
Это все, что нужно людям, чтоб сказали «аллилуйя!»,
Чтоб раскаялись, прозрели и зажгли бы алтари.
Чтоб толпа сказала – «Майкл, вот теперь тебя люблю я»,
Чтобы мир шептался скорбно о тебе недели три;
Милый Майкл, это участь всех, кто Богом поцелован,
Золотой венец пиара, шапка первой полосы.
А пока ты жив – ты жертва, пожилой печальный клоун:
Тыкать пальцами, кривиться, морщить глупые носы.
Ну, ходи в очках да космах, при своих сердечных спазмах;
Каково быть старой куклой? Дети делаются злей
И с какого-то момента поднимают – только на смех;
Время закругляться, Майкл, человек и мавзолей.
Это, знаешь ли, последний и решающий экзамен;
Лакмус; тест на профпригодность; главный одиночный бой.
У тебя еще есть время что-то сделать с тормозами.
И тогда я буду первой, кто заплачет над тобой.
24 февраля 2007 года.
НОВЫЕ СКАЗКИ О ГЛАВНОМ
Живет моя отрада в высоком терему,
А в терем тот высокий нет хода никому.
Тебя не пустят – здесь все по спискам, а ты же международным сыском
пришпилен в комнатки к паспортисткам, и все узнают в тебе врага; а я тем
более суверенна, и блокпосты кругом, и сирены, беги подальше от
цесаревны, уж коли жизнь тебе дорога.
А сможешь спрятаться, устраниться да как-то пересечешь границу – любой
таксист или проводница тебя узнает; мне донесут. Не донесут – так увидят
копы, твоих портретов сто тысяч копий повсюду вплоть до степей и топей –
тебя поймают, и будет суд.
И ладно копы – в газетах снимки, и изучаются анонимки, кто сообщит о
твоей поимке – тому достанется полказны. Подружкам бывшим – что ты
соврешь им? Таких как ты мы в салатик крошим; ты дешев, чтобы сойти
хорошим, твои слащавости показны.
А криминальные воротилы все проницательны как тортилы, оно конечно, тебе
фартило, так дуракам и должно везти; а если ты им расскажешь хитрость,
что вообще-то приехал выкрасть меня отсюда – так они вытрясть сумеют
мозг из твоей кости.
Шпана? – да что б ты ни предлагал им, ни лгал им – ты бы не помогал им;
они побьют тебя всем кагалом, едва почуют в тебе гнильцу. А в
забегаловку к нелегалам – так ты не спрячешься за бокалом, они читают
все по лицу.
Да, к эмигрантам – так сколько влезет, они ведь только деньгами грезят,
что пакистанец, что конголезец – тебя немедленно спустят с лестниц и у
подъезда сдадут властям. Что бабка, согнутая к кошелкам, что зеленщик,
что торговка шелком – все просияют, что ты пришел к нам, здесь очень
рады таким гостям.
И если даже – то здесь все строго; тут от порога одна дорога, вокруг на
мили дремучий лес; забор высокий, высоковольтка, охраны столько, овчарок
столько, что сам бы дьявол не перелез; и лазер в каждом из перекрестий
напольной плитки; да хоть ты тресни; ну правда, милый, так интересней,
почти военный ввела режим; я знаю, детка, что ты все помнишь, все
одолеешь и все исполнишь, и доберешься, и ровно в полночь мы с хода
черного убежим.
27 февраля 2007 года
ЧЕЛКА
Это последний раз, когда ты попался
В текст, и сидишь смеешься тут между строк.
Сколько тебя высасывает из пальца –
И никого, кто был бы с тобою строг.
Смотрят, прищурясь, думают – something’s wrong here:
В нем же зашкалит радостью бытия;
Скольким еще дышать тобой, плавить бронхи,
И никому – любить тебя так, как я.
День мерить от тебя до тебя, смерзаться
В столб соляной, прощаясь; аукать тьму.
Скольким еще баюкать тебя, мерзавца.
А колыбельных петь таких – никому.
Челку ерошить, ворот ровнять, как сыну.
Знать, как ты льнешь и ластишься, разозлив.
Скольким еще искать от тебя вакцину –
И только мне ее продавать в розлив.
Видишь – после тебя остается пустошь
В каждой глазнице, и наступает тишь.
«Я-то все жду, когда ты меня отпустишь.
Я-то все жду, когда ты меня простишь».
***
А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври.
Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом.
Купить себе анестетиков в дьюти-фри.
Покивать смешливым индусам или корейцам.
А ведь это твое последнее тело, одноместный крепкий скелет.
Зал ожидания перед вылетом к горним кущам.
Погоди, детка, еще два-три десятка лет –
Сядешь да посмеешься со Всемогущим.
Если жалеть о чем-то, то лишь о том
Что так тяжело доходишь до вечных истин.
Моя новая челка фильтрует мир решетом,
Он становится мне чуть менее ненавистен.
Все, что еще неведомо – сядь, отведай.
Все, что с земли не видно – исследуй над.
Это твоя последняя юность в конкретно этой
Непростой системе координат.
Легче танцуй стихом, каблуками щелкай.
Спать не давать – так целому городку.
А еще ты такая славная с этой челкой.
Повезет же весной какому-то
Дураку.
2 марта 2007 года.
"И когда вдруг ему казалось, что ей стало больше лет..."
И когда вдруг ему казалось, что ей стало больше лет,
Что она вдруг неразговорчива за обедом,
Он умел сгрести ее всю в охапку и пожалеть,
Хоть она никогда не просила его об этом.
Он едет сейчас в такси, ему надо успеть к шести.
Чтобы поймать улыбку ее мадонью,
Он любил ее пальцы своими переплести
И укрыть их другой ладонью.
Он не мог себе объяснить, что его влечет
В этой безлюдной женщине; километром
Раньше она клала ему голову на плечо,
Он не удерживался, торопливо и горячо
Целовал ее в темя.
Волосы пахли ветром.
4 марта 2007 года.
"И пока он вскакивает с кровати, еще нетрезвый..."
И пока он вскакивает с кровати, еще нетрезвый,
Борется в кухне с кофейной джезвой,
В темной ванной одним из лезвий
Морщит кожу на подбородке и на щеке -
Всех ее дел - быть выспавшейся да резвой,
Доплывать до линии волнорезовой;
Путешествовать налегке.
И пока он грызет губу, выбирая между простым и клетчатым,
Готовит наспех что-то из курицы и фасоли,
Идет отгонять машину из гаража;
Всех забот ее на день - ну, не обуглить плечи там,
Не наглотаться соли,
Не наступить в морского ежа.
И когда под вечер в кафе он думает - тальятелле
Или - вот кстати - пицца;
Она остается, ужинает в отеле,
Решает в центр не торопиться.
Приобретает в жестах некую величавость,
Вилку переворачивает ничком.
Арабы все улыбаются ей, курчавясь,
Как Уго Чавес,
И страстно цокают язычком.
И пока город крепко держит его когтями
И кормит печалью, а иногда смешит -
Она хочет думать, что ее здесь оттянет,
Отъегиптянит,
РазШармашит.
Нет, правда, ее раскутали здесь, раздели
И чистят теперь, изгвазданную в зиме.
Не нужно ей знать, кто там у него в постели, на самом деле.
И на уме.
9 марта 2007 года.
SHARM EL SHEIKH
Встречу - конечно, взвизгну да обниму.
Время подуспокоило нас обоих.
Хотя все, что необходимо сказать ему
До сих пор содержится
В двух
Обоймах.
***
Это такое простое чувство - сесть на кровати, бессрочно выключить телефон.
Март, и плюс двадцать шесть в тени, и я нет, не брежу.
Волны сегодня мнутся по побережью,
Словно кто-то рукой разглаживает шифон.
С пирса хохочут мальчики-моряки,
Сорвиголовы все, пиратская спецбригада;
Шарм - старый город, центр, - Дахаб, Хургада.
Красное море режется в городки.
Солнце уходит, не доигравши кона.
Вечер в отеле: тянет едой и хлоркой;
Музыкой; Федерико Гарсиа Лоркой -
"Если умру я, не закрывайте балкона".
Все, что привез с собой - выпиваешь влет.
