Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Неужели ты хочешь увидеть
одноглазую розу заката?
Неужели ты можешь предвидеть
отгремевшего грома раскаты?

Заливными лугами сознанья
нараспев захлебнутся надежды.
Кровью свежей залитое знамя
разорвётся в руках у невежды.

Словно в снах, обломается время
на кусочки, фрагменты усилий,
отголоски забытых видений
до излучины солнечных лилий.

И вкушая ночную прохладу,
в жабры воздух густой набирая,
на пути к долгожданному саду,
на пути к незабвенному раю.

В этой дикой степи мимоходом
взгляд усталый бросаю на небо.
Всё труднее дышать небосводом,
всё смешнее печали и беды.

Я оставлю следы на востоке,
а на западе ночи остынут.
Я в бурлящем звенящем потоке
вижу завтра горбатую спину.

Лежат-жуют швейцарские коровы,
из веток выжимая молоко.
Глаза хранят секрет любовный
и дышится свободно и легко.
Пушистый лес на склоне шепчет.
Летит вагон по ласковым полям.
А время из часов как хищный кречет
крадёт июль неслышно для мирян.
На улочках неспешное движенье
и пиво медленно в стаканы льют.
С горы летит, не зная торможенья
спокойствие как вечности приют.
Здесь нет того кто всё это устроил,
здесь только те, кто требует ещё,
здесь стариной пропитан каждый угол
и колокол свои печали пьёт.

Мышью взвизгнули петли,
болью двери рычали,
серым мхом паркетным
ночи и дни дичали.

Взмахом крыла акаций
солнечный луч разрезал
адской шерсти матраца
вскрыли серые вены.

Над янтарём рассвета
с жёлтой лимонной кожей
солнце тащило лето
лучик, вставляя в ножны.

Узник из снов безродный,
узник немого тела
хочет уйти под воду
так, как душа хотела.

Ватными стали ноги,
липкая сталь сковала
точки и после точек —
мёртвая вечность справа.

Танец огня нас манит,
звёзды, моря и космос.
Прошлое в пропасть канет,
как и любимый голос.

Жаль, не сказали губы
правду о тайнах моря,
не пробасят нам трубы,
как умирают стоя,

как убаюкал ветер
ночь, огоньки сдувая,
как отзвеневший пепел
шёл, словно снег. И таял.

Шёл вдоль стены прохожий,
будто канатоходец,
а под небесной кожей
звёзды глядят в колодец.

В нём глубоко и гулко
струны мгновений плачут,
там одиноко, жутко,
где-то там и удача.

На устах у ребёнка —
счастье и правда вместе.
Ум, как чистая плёнка,
нет ничего чудесней.

Готика ногти клеит.
Готика – остроконечна.
Солнце глядит левее,
в камне душа овечья.

В статуях чьё-то сердце,
в символах чьё-то имя,
в сводах – сопрано – меццо,
в кельях – патриархия.

Режет душа органы,
фуги, небес собратья,
саваном домотканым
сменим шаги и платья.

В космосе штукатурки
синих небес прощанье,
сырость и тлен в мензурке —
высших существ сознанье.

Щупальца – аркбутаны,
ноги как контрфорсы.
Бились о них туманы,
кровью стекали росы.

Шерстью дрожали бесы,
камнем летела совесть,
ниже последней мессы,
строчкой в чужую повесть.

Статуи вне сомнений,
грешники за пределом.
Правда, на дне плетений —
чёрным крестом на белом.

На спрутах волн несётся старый катер,
и слушает восход сонату камня.
На слоги разбивается фарватер,
и сотни рук вальсируют как пламя.
Земля плывёт в забеге муравьином.
Дворцовый мох искрится, будто космос,
и чаек крик протяжен, словно тина,
и башни вверх взлетают в виде полос.
Струна любви играет сердцу гимны,
а дом зари несётся в колеснице.
Дороги дел сердечных страшно длинны,
и солнце спит, светясь в своей деснице.
Ласкает слух орган моих желаний.
Спускает день судьбе моей поклоны.
Печаль на время в синем небе тает,
и дух царя нас встретит на балконе.
В оконных рамах призраки мелькают.
Сам Байрон здесь, и дожи, и банкиры,
хранитель лун, воители баталий,
строители дворцов и мастера секиры.
Здесь море дышит вечером и ночью,
шипит волной и ластится у статуй.
Крепка вода, а камень здесь непрочен,
но Бог хранит и ангел-страж крылатый.

Цой писал облаками ночь,
звал на помощь призрачный день.
Двадцать лет убежали прочь,
песни пишут души акварель.

Белым тигром бегут облака.
Над Невою чаек крик.
Нас берёт под уздцы тоска.
Мы скорбим без тебя, старик.

Мы прошли миллион дорог.
Износили полсотни брюк.
Наша жизнь – на горе острог,
но мы слышим в ворота стук.

Это совесть зовёт в поход,
за людей и за правду в бой.
Вот уж новая ночь ползёт,
а ты снова в строю молодой.

Век не тот, да и люд не тот.
Камнепад из забот весь год.
Смерть стреляет годами влёт,
там и наш впереди полёт.

Как века, как века, как века…
Над окном, надо мной, над водой…
Облака, облака, облака
серебрят небосвод голубой.

Купола облаков в ряды.
Мясорубка простора спит.
Я не вижу в глазах беды,
но залезла душонка в скит.

Светлячки золочёных вод,
по велению жгучих солнц,
изменили вы тайный код,
привели календарь из лун.

И в морях запоют облака,
и неспешно проникнут в степь,
и подхватит их песню река,
понесёт их как дикий вепрь.

Меж; туманов и между снов
тенью быстрой крадётся тьма,
в каплях света из голых слов
нет покоя и нет дна…

Глаза африканского Сфинкса могут превратить вас
в мёртвый камень. Птицы падали замертво.
Титаны рушились, громыхая бетонными суставами.
Мечты рассыпались и становились песком пустыни.
И только ветер гуляет там, где захочет. Он может
разливать по каменной морде Сфинкса своё презрение.
Бросать смех в его мускулистый торс. Бесплотным призраком
скользить вдоль гробниц и мёртвых тел. Горячими
мозолистыми руками, из обломков титанов он вылепил розу
и подарил её солнцу. Его весёлым хохотом наполняются
унылые паруса вечности. Надувая щёки, они лохматят
рваные брызги мирового океана. Его посыл доходит
до самой глубокой впадины невероятного парадокса,
в котором маленькие мохнатые формулы расползаются,
образуя клыкастые уравнения. Все они зависимы
от силы рождающего их ветра. Поедая друг друга,
они рожают из своих угловатых тел плавные законы
формирования глубинного рельефа. Из мутного хаоса
подводного безмолвия рождаются красивейшие узоры,
пропорциональные скорости ветра. Он заглядывал на пиры
фараонов. Дул на горячие головы почитателей бога Ра.
Он был свидетелем передачи знаний древних цивилизаций
и видел, как они уничтожали сами себя. Засыпая могилу
последнего носителя, он знал, что всё начнётся с начала.
Зов его не прекращался даже тогда, когда
сталкивались разные измерения. Присутствие его
при смене ночных и дневных кондиций необходимо.
Толкая Моисея в пустыню, он передавал ему слова Всевышнего.
Огненная лава, погребающая города, шипела на него,
как змея. Раскалённый камень застывал от его
искусного танца. Ветер втаптывал мёртвые камни
в песок, выжимая из них твердь. Нет тайны, которую бы он не знал.
Нет крепости, в которую бы он не проник. Вращая
жернова и шестерни геологических секунд,
он крушил часы, дни и тысячелетия.
Он помогал влюблённым встретиться, сметая все
преграды на их пути. Потом выл безутешно,
уткнувшись в острые водосточные трубы.
Он знал, чем всё это кончится, и от этого ему было
невыносимо одиноко.
Подхватывая последний вздох умирающего,
он проносил его сквозь дверные проёмы, стены,
черепичные и камышовые крыши и нёс его
по ступеням горящих звёзд прямо к Небесам.
Он всегда был частью чего-то очень большого.
Уверенный в себе, он всегда добивался всего, чего хотел.
Играя на струнах любви, он нёс стрелы, посылаемые Амурами.
Он перебирал их белые пёрышки и неясно гладил их маленькие тельца.
Пустые здания рушились, подточенные его
зубочистками. Всё должно вернуться в своё
первоначальное состояние – в мельчайшую молекулу.
Он жонглировал ими и лепил причудливые статуи.
Солнце забавлялось этими играми и подкрашивало его фигурки.
Он возмущался и гневался, когда люди обирали
слабых и беззащитных. Он топил их корабли,
набитые слитками жёлтой, человеческой боли.
Он бросал пыль в глаза разбойникам,
чтобы несчастные могли уйти от погони.
Наблюдая, как крестоносцы использовали Святую
Веру, он оставлял их без свежего воздуха посреди
раскалённой пустыни. И его вечный спутник солнце,
добивало их своими раскалёнными мечами.
Он слышал уроки Сократа и Платона и заглядывал в бочку к Диогену.
Видел, как Леонардо да Винчи писал свою Джоконду.
Пытался выпрямить Пизанскую башню.
Был свидетелем постройки вавилонской башни
и установки Колосса на острове Родос.
Помогал всё это засыпать и измельчать.
Окутывал своим невидимым платьем статую
Аполлона в городе Помпеи. Помогал понять
бездомным, что наступает осень, обдавая
их ледяным дыханием Арктики. Отворял двери.
Наблюдал за миграцией крыс с обречённого Титаника.
Подгонял бумажные кораблики, пускаемые
малышами по длинным лужам. Радовался чуду,
как мальчишка, когда Иисус исцелял страждущих.
Продувал больные мозги алкоголикам и вселял им надежду на счастье.
Он умел ждать, когда льды, сковавшие реки, лопнут и начнётся ледоход.
Он посылал Северному сиянию искрящуюся пудру
снега и любовался этой красотой.
Он любил наблюдать за звёздами…