Андрей Плигузов - Стеклянная гора

«Аз, буки, веди, глаголь...» — по слогам
повторяют обрусевшие немцы,
казахи, корейцы, евреи.
Константин и Мефодий диктуют
им слово за словом,
пряча лица, монахи
над ними поют в небесах,
стаи галок летят от засечной
черты и кричат по-славянски.
На дорогах, на торжище,
в церкви, на вокзальном перроне
шепчут, дышат друг другу в лицо,
поют в унисон
торжество православия
в этой великой стране, Рим затмившей,
изменившей латыни державе
москалей, новгородцев,
опальных бояр из Твери.
Хриплый говор идет, как история,
против течения рек.
Широко, где на карте
обозначена наша земля,
натекает, как будто в дырки от циркуля,
туда, где живут,
лясы точат, похабщину
пишут на стенах, поют по-славянски
и жмутся на паперти
христианского храма России.

Давясь холодным воздухом, иду
домой, где ждет холодная постель,
но не дождется: я сто лет не сплю –
живу на кончике пера,
готового промчаться по бумаге,
цепляя на себя бумажный ворс.
Весною птицам петь - сейчас зима,
двенадцать месяцев зимы, и та рука,
которая вот-вот возьмет перо,
бездействует. Я вижу лишь манжету
с янтарной запонкой луны.
Шекспир сказал: Рука,
которая трудилась меньше всех,
всего чувствительней.

Вечерний автобус, ковчег,
плывущий над темной дорогой.
Забывшие Бога старухи,
приплюснутые стеклом,
невидяще смотрят и смотрят,
как лес разбегается справа,
и поле качается слева,
и родина их выплывает
за поворотом к реке.
Идут отовсюду собаки
с лицами мертвецов.
Дома опускаются в яму,
деревья, нащупав бездну,
кругом подбирают корни,
ночные ветры сильнее
дуют из-под земли.
Земля стариков и старух,
угодников и чудотворцев,
все глубже уходит, все тише
слышатся их голоса.
И голубь кружит над ковчегом,
и катит вечерний автобус,
и жидкий беззвездный воздух
не принимает нас.

Все хорошо, и я закончил книгу
быстрее, чем надеялся - в полгода,
и все забыл. А голова кружится
в искусственном дыхании войны:
рот-в-рот, и воздуха другого
уже нельзя вдохнуть. Со стороны
покажется: вот целовались двое,
еще, еще - так смерть целует нас
всех без разбору. Скоро будет свадьба.
Попробую, пока еще не поздно,
бегом бежать по этой вот строке
в безбрежное пространство над рекой,
где запоздалый самолетик клена
без звезд и без крестов на фюзеляже
пикирует на заросли осоки,
чтобы уже весной приняться в рост –
вот с ним бы я и рос, глотая воду,
и землю, и огонь из-под земли.

Всем двором читали книжку:
две страницы у меня,
две страницы у Валерки,
пять страниц унес Серега,
и никто найти не может,
три страницы сторожит
Барсик с острыми когтями,
и еще с одной страницей
Митька к старшим пристает.
Он пока не ходит в школу
и всего четыре буквы
разбирает на странице:
букву М и букву И,
букву Т и букву Я.
У меня идут солдаты,
бьют в походный барабан,
у Валерки катят пушки,
ранен храбрый генерал.
Говорят, что у Сереги
Точат сабли партизаны –
и Ура! Огонь!! Вперед!!!
И у Барсика поймали
(жалко, что листок оборван)
фра-и-цузского шпионов
и они сидят и плачут.
А у маленького Митьки
наши, красные ребята
поднимают русский флаг.
Всем двором читали книжку,
значит, общая победа,
из пистонных пистолетов
будет вечером салют.
Всем двором палили в воздух,
все стреляли без разбору,
чуть не сбили самолет.

Эти ребята, которые забивали гвоздь
и кричали: Несите скорей молоток и топор!
И так забили, что гвоздь прошел насквозь,
Даже и не заметили, как повалили забор.

Растрепанный Левка бегом прибежал из подъезда
и всем говорил, что он ночевал на вокзале,
Валерка и Петька примчались на самокате,
а маленький Славка приехал на божьей коровке.
Секретное дело решали они за сараем,
шептались, меняли две гайки
на гвоздь и почтовую марку,
и только успели сменяться,
как их поезда загудели,
и их самолеты взвились,
и их самокат газанул,
и Валерка и Петька стрелой
полетели за ним,
и Левка опять побежал ночевать на вокзале,
а Славка остался и божью коровку
держал на ладошке,
потому что она не железная,
пускай отдохнет.

Мы лазили на крышу
и видели Гагарина,
и слышали, как летчики
друг с другом разговаривают!
Мы тоже им кричали,
покуда не охрипли,
и флагом так махали,
что звезды с неба сыпались.
И после этой вахты
у нас в открытом космосе
друзья - все космонавты,
все летчики знакомые!

Сегодня Митьке семь,
сегодня будут гости,
сегодня торт пекут
большой, как колесо.
Вот дождик пробежал
и во дворе оставил
отважным мореходам
глубокие моря.
А мы на подоконник
уселись как синицы,
и солнечного зайчика
держали на коленях.
Он теплый, он щекочется,
и нам домой не хочется.
Как хорошо, что праздник!
Что радугу подвесили!
Что Митьке - ровно семь,
а завтра будет больше.
И снова будут гости,
и радуга и дождик,
и флаги на параде,
и синие моря.
И маленький кораблик,
и капитанский мостик,
и мы на подоконнике,
и так - сто лет подряд!

В увеличительном стекле
стоит такое солнце,
что тонкий лучик на столе
бумагу жжет и жжется.
И даже дальняя Луна
в бинокль как ближняя видна,
лежит как на ладони:
вон луноход, а вон обол-
тус Петька забивает гол,
и пляшет на газоне.
- Да разве Петька на Луне?
Когда он вот он — на стене,
а вот уже на крыше!
- Примите извинения!
Ошибка наблюдения!
Луна вон там, повыше!
Глядите, стал длиннее склад,
перевернулась чайная,
все это фокусы стекла,
и мы не отвечаем.