Сергей Рафалович - Пленная Воля

Колеблюсь я зыбко
туда и сюда;
Былая улыбка
давно мне чужда;
И плавным размахом
охвачен, как сном,
Взлетаю над прахом
иль к бездне влеком.
Мой взлет не к тебе ли?
паденье ль к тебе?
Иль вечно качели
покорны судьбе?
Иль путь мой утерян,
как в ночь и в грозу?
Иль мне лишь он верен
вверху и внизу,
Где в звездах иль в камне
две грани твои
И дважды близка мне
загадка любви?

На истерзанной постели
Ты уснула близ меня;
Есть предел, но нет нам цели:
Мы горели и сгорели
В предрассветных безднах дня.

Жадно жаждали друг друга,
Жизнь объяв одним огнем:
Зной иль холод, дождь иль вьюга, —
Но из пламенного круга
Мы живыми не уйдем.

Так, блеснув улыбкой томной
Сквозь надземные сады,
Безнадежны и бездомны,
Угасают в бездне темной
Две падучие звезды.

Под строгой роскошью вечернего наряда,
Под белой свежестью незримого белья,
Напрасно ты таишь от ищущего взгляда,
Что видел иль не видел я.

Среди гостей изысканных без толку,
Пока шоферы мерзнут на дворе,
Я предаюся втихомолку
Нас опьяняющей игре.

Сквозь мягкий шелк, сквозь бархат гладкий,
Под кружев пенистой волной,
Ты вся теперь от лба до пятки
Обнажена передо мной,

И, взгляд мой пристальный встречая
В тени полузакрытых вежд,
Своих не чувствуешь одежд,
И робко ждешь меня, нагая.

Я не сажусь с тобою рядом
И не коснусь твоей руки,
Но издали ласкаю взглядом
Волос живые завитки;

Вдоль стройных ног рукою смелой
К тебе прокладываю путь;
А под сорочкой снежно-белой
Целую трепетную грудь.

Внушенью властному покорна,
Под лаской дальних уст — она,
Как громкий вопль из бездны черной,
Безвольно ввысь устремлена.

Безмолвно я вонзаю взоры
В уста, раскрытые для слов…
А руки, руки, точно воры,
Уже дошли до тайников…

Нет двух путей к земному раю;
И чтоб вкусить его плодов,
Я жалом острым проникаю
К устам раскрытым — не для слов.

А ты, колени размыкая,
В моих глазах свой видя пол,
Сидишь вдали, совсем чужая…
И, громко вскрикнув, чашку чая
Роняешь — вдруг — на пол.

Ты ждешь меня, раскинув руки,
Белея в зыбкой полумгле,
И кудри, легкие, как звуки,
Волною вьются на челе;

То уплотняясь, то редея,
Тебя окутывает мгла:
Нога змеится, точно шея,
Тонка, упруга и кругла;

Изгиб руки — изгиб колена;
На потемневшей простыне,
Колеблясь, как морская пена,
Ты зрима и незрима мне.

Я пальцы длинные целую,
Быть может, рук, быть может, ног…
Никто загадку их немую
Мне разгадать бы не помог…

И в темных чарах смутной мари
Кружась, как листья на воде,
Округлость двух я полушарий
Ласкаю — и не знаю: где?

Кругом обманны стали дали,
Обманны тени в терему:
К каким губам твои припали
Мои уста — я не пойму…

И вот, смирилась ты без гнева,
И отдалась, лелея боль…
Но отдалась ли королевой?
Иль так отдался бы король?..

Когда походкою небрежной,
Среди рабов, склоненных в прах,
Проходишь ты, моя царица,
Легка земле, как ветке птица,
Нежней фиалки нежной,
Пышнее роз в твоих садах,

И мы, очей поднять не смея,
Дрожим, оковами звеня, —
Не все ль равно, что пред народом
Вельможа гордый мимоходом
К земной коре, как змея,
Пятою пригвоздит меня?

Не все ль равно, что смех победней
Над тем, кто скован и кто слаб,
И шутка звонче в свите пышной?
Всех незаметней, всех неслышней,
Среди рабов — последний
И самый я ничтожный раб.

Не взглянешь ты, презрев забаву,
Туда, где я в пыли простерт,
Не дрогнут длинные ресницы:
Но разве гордостью царицы
Не я один по праву
Господства царственного горд?

Ты помнишь ночь, томимую грозою,
Раскаты грома в темных небесах
И быстрый блеск зарниц над бездной дальней?
Потух ночник в просторе вдовьей спальни,
И был один с тобою
Немой, и властный, и незримый страх.

Он был один. Потом нас стало двое.
Звенящий плач оков был мощно заглушен
Раскатами грозы и ревом бури дикой.
Ты встретила меня без жеста и без крика,
И лишь в глазах — живое
Отчаянье тревожилось: кто он?

И был ответ мгновеннее вопроса:
Я силой покорил враждебную мне плоть,
И вопля возмущения иль боли
Никто не услыхал и не услышит боле.
Но злобно мстя, как осы,
Ты болью мощь мою пыталась побороть.

Я плотью овладел, холодною, как камень,
Безмолвною, как храм, где замер гимн былой,
И — новый властелин — затеплил я лампады,
И в темной глубине, за тайною оградой,
Зажег в нем яркий пламень
Костром негаснущим под мертвою золой.

Я подчинил тебя не натиском могучим;
И пусть насилием я в плоть твою проник,
Но ласкою настойчивой и властной
Извлек я из нее, как из скалы бесстрастной,
И алчущий и жгучий,
Любовной похотью отравленный родник.

И лишь когда ты вздохом отвечала
— И страх, и гнев, и боль свою забыв, —
На каждое мое прикосновенье,
И, трепеща в блаженном исступленье,
Меня сама искала
И был смирен твой алчущий призыв, —

Я хмель господства ощутил впервые;
Я сладострастие как царский жезл вознес
И дух свой приобщил жестокой тайне власти.
Бичи позорные пусть рвут меня на части,
Ярмо пусть клонит выю, —
Ты раны свежие залижешь мне, как пес.

Я выбрал вас, случайные подруги,
Душой не связанной ни страстью ни любовью,
Душою радостно-внимательной к игре.
Тела свободные сплелись — слилися в круге,
Земля, усталая от жатвы, стала новью,
И мир, как в первый день, глядит в лицо заре.

Я выбрал вас и сам я избран вами
— На день, на час, на миг — но прихотью согласной,
Тройною прихотью друг другу чуждых тел.
Кого к кому влечет — едва мы знаем сами,
Мы веселы, мы юны, мы прекрасны,
И каждый двух других желать умел и смел.

Мы сблизили уста, и руки, и колени,
Сплетающихся тел не различаем ныне,
Но каждый в двух других продолжен вновь и вновь.
Сомкнулося кольцо, влекущее к измене
Богов, смеющихся над собственной гордыней,
Любовников, отвергнувших любовь.

Мы сладострастием наполнили три чаши,
Друг к другу жадными приникли мы устами,
И к полу чуждому любой нам путь открыт.
Одним желанием горят желанья наши,
И тело каждое меж чуждыми телами
Блаженство равное приемлет и дарит.

Я отдаюсь — кому из вас, не знаю,
Не знаю, кем мгновенно я владею,
Как чашей круговою на пиру.
Как вы, не горестно, не жалобно вздыхаю,
Не ревностью истерзанный бледнею,
Но доласкав, доласканный, замру.

С одной из вас, вдвоем, мне было б жутко:
Владел бы я тобою безраздельно,
И лишь твою изведал бы я власть;
Твой лик в моей душе, тревожно-чуткой,
Блеснул бы, точно цель над радостью бесцельной,
И сладострастие он превратил бы в страсть.

Но три желания, как три цветка, сплели мы,
И вихрем ласк и схожих и различных
Тройную чувственность замкнули в быстрый круг.
Бесскорбной нет любви, ни страсти — утолимой;
Но я делюсь лишь прихотью безличной
С безличной прихотью неведомых подруг.