Сергей Рафальский - За чертой

Мы еще друг друга узнаем
и, бывает, даже понимаем.
На базаре все одним рублем
овощи и фрукты покупаем.
Но уже иносторонний взгляд,
как жуков, нас наблюдает сухо,
и слова, привычные для уха,
словно марсианские, звучат.
Он родился, Новый Человек,
вскормлен жизни волчьими сосцами,
беспощадными следит глазами,
как сгнивает обреченный век.
Кто за ним — Архангел или Бес?
Что даст миру, милостью Господней,
в небе механических чудес,
в духоте машинной преисподней?
Может быть, как варварский пожар,
путь очистит он Титанам новым,
или — упрощенная душа —
в мир войдет дыханьем ледниковым?
…Тайна скрыта в грозовой тени,
тучи низко ходят не к добру…
Нам остались считанные дни
леденеть на мировом ветру…

Осенний платан на бульваре пустом.
Голубой, как туман, электрический день
под дуговым фонарем.
Падает лист и, как будто подбитая птица,
рядом, падая, мечется тень,
тщится, виясь,
от общей судьбы уклониться,
но вместе ложатся они
гнить
в грязь…
Так жизнь над безднами кружится,
то замедляясь, то спеша,
так в старость падает душа,
чтоб в умираньи с телом слиться.
Рожденная Высоким Светом,
перелетая по Земле,
быть может, всем: анахоретом,
разбойником, купцом, поэтом,
то ангелом, под райским летом,
то бесом в сере и смоле.
Но час настанет — тело свянет,
по лихорадочной кривой
какой-то ночью роковой
притянута, как на аркане,
с каких бы ни было высот
вернется к телу и умрет…
…Тень от листа…
Все суета и тщета —
тень…
В безразличный Космический День
безразличный сияет Свет,
которому имени нет…

Здесь гром в горах — букцины Ганнибала,
струенье рек — и Рейн, и Рубикон,
здесь крылья слав сложил Наполеон
под знаменами траурного зала.
Прошли века, как будто из металла,
соединив Свободу и Закон…
Но странный мне смущает душу сон,
что вновь История споткнулась и упала.
Мне чудятся под небом Украины
холмов волынских ласковые спины
и, как орду, над ними гонит тучи
с востока ветер, злобный и колючий…
…Оттуда шли громить Европу гунны,
и там кровавая зажглась звезда Коммуны.

Блистать устали облака,
но городская ночь ленива —
автомобили, как река,
еще стальным текут разливом
и, словно с бешеных высот
свергаясь лаковым каскадом,
переселяющимся адом
проспект грохочет и ревет.
И, всем враждебный в глубине
слегка брезгливого сознанья,
ты смотришь, будто в мерзком сне,
на вставшие утесом зданья,
и вспоминаешь цок подков,
колясок рокот благодушный…
На зов каких еще веков
летим мы с глупостью послушной?
И, собирая вещный хлам
для нового столпотворенья,
каким придуманным зверям
бросаем души на съеденье?
Но цепи следствий и причин
встают — как вдоль проспекта зданья,
и слышишь голос из глубин
сознанья или мирозданья:
«Молчи, сын века своего!
Все зиждется рукою Божьей,
и ты — хоть на Него похожий —
что знаешь о Мечте Его?»

Рассыплются камни в пепел,
слова станут явным вздором,
и на высочайшем небе будет
пусто сердцам и взорам.
Но вспомнится жизнь пустяками,
не стоившими вдохновенья:
коржиками, пирожками
и земляничным вареньем.
И тем, что без имени даже:
в случайном объятьи безлюбом
у девки рыжей и ражей
шерсткой шерстью под платьем грубым…
И ради грехов и скуки
ненастоящего рая,
к Земле ты протянешь руки,
прощая и благословляя.

Пока в одышке самовластья
Россией правил Николай —
вселенское вам снилось счастье,
вам чудился гражданский рай,
и вольности слагая оды,
вы всем — когда тиран падет —
под красным колпаком свободы
сулили молоко и мед.
И безответственным волнуя,
смолою адской налипал
на душу варварски нагую
Жан-Жак Руссо и «Капитал».
И вот — настал он, долгожданный
освобождающий обвал:
в сырые невские туманы
сморчком прогнившим трон упал.
Волной разгульной и злодейской
взметнулась дикая страна.
Дьячки культуры европейской,
настали ваши времена!
Не вас ли ждало это место
почти со страшных дней Петра?
Увы! Когда пришла невеста
и сват сказал гостям: Пора! —
раскрыв покорные колени,
жених смутился и погас…
И, как навоз волной весенней
в изгнанье вышвырнуло вас!
Но, заключая все причины,
не признавая полумер,
моторизованной дубиной
погнал Россию Изувер.
Он, черной верой слепо веря
в свой обезбоженный Эдем,
на всем поставил знаки Зверя,
и души подменяя всем —
без сожаленья, без сомненья,
ничьих не уважая слез,
как мусор, сбросил поколенья
в диалектический навоз…
Чтобы в полвека (…шито-крыто
замыв следы кровавых клизм…)
вроде разбитого корыта
построился «социализм».
И, уплотнив марксистский воздух
родной отрыжкой аржаной,
расселись по дворянским гнездам
с иной, но орденской звездой,
подпасок и мастеровой…
…А из прекрасного далека,
нетрудно пережив позор,
охрипшим голосом пророка
вели вы — до последних пор —
все тот же, с дачи в Териоках,
интеллигентский нудный спор.
И за чертой всего на свете,
всему на свете ни к чему,
как избалованные дети,
путь к «идеалу» своему
вы передумать, переметить
не позволяли никому.
И стоя у могильной сени,
самовлюбленно — свысока —
в раздорах, мертвых поколений
друг другу мылили бока…
Бездарные сыны бездарных,
напыщенных и лживых лет!
В путях истории коварных
исчезнет ваш ненужный след,
но долго будет жизнь калечить
и мучить сны моей земли,
та хитрая и злая нечисть,
что вы в судьбу ее внесли.

…Тяжелые, будто на веки веков,
покровы снегов,
избы в них — как медведь в потаенной берлоге…
Уравняли метели долины и взгорья —
не найти ни пути, ни дороги…
…Увязает в сугробах по грудь добрый конь копьеносца Егория…
…В грузных валенках трудно влача поневоле ленивые ноги,
проходит История…

Романтика
кружева, пистолеты, рана, как роза, на белом колете…
Романтика —
презирая запреты, через окно на рассвете…
Взбунтовавшейся каравеллы по ветру все паруса…
В гасиенде Венецуэллы
терракотовой Мариэллы
голубые, как льды, глаза…
Романтика!
В песках Сахары,
в снегах Антарктики,
в ядовитых, как змеи, бразильских лесах,
в тайной Лхасы таинственных монастырях,
над циновками Йошивары —
изнывая от зноя, немея от холода —
сердце романтика вечно молодо,
гордо, как перья на рыцарском шлеме,
звонче стиха в гениальной поэме.
Но не прочно без меди золото,
корабельных канатов не вяжут бантиком
и некуда больше деться романтикам!
На ревущей от скорости машине
в сотую секунды от конца,
когда случай гвоздем подставляется шине,
великолепного не сделаешь лица.
И не показать из стратосферы,
где смерть без страсти, как проститутка,
какие были у бойца манеры
и какая последняя горькая шутка.
Стало скучно на Божьем веселом свете —
без улыбки шалят даже наши солидные дети.
И нам все труднее расправить артритную спину,
за фабричными трубами райскую видеть долину.
Мы привыкли уже удивляться,
что кому-то сны еще снятся
(о, романтика!)
и даже на палубе трансатлантика.
Но неугомонное время мчится —
перевернется страница
века
и, как феникс, мечта обновится
из пепла ветхого Человека.
Огнедышащие ракеты
понесут в мировые пространства
наши новые вопросы и ответы,
Прометеево наше упрямство —
и, как «Санта Мария» Колумба в Атлантику —
Романтику!

Путешественников провожая —
на бетонном лужке у бензинных луж,
тысячелетнего быта у края —
поворчат старики:
…«Ну что ж… К чему ж? Чудаки!
Не все ли равно где: на Земле ль, на Сатурне ли
гнить в гробу, испепелиться в урне?
Есть только один настоящий полет,
который нас в вечность несет…» —
И новых ракет проверяя моторы,
усмехнется механик:
— Разговоры! Антика! —
О, Романтика!
Вихревые потоки звезд…
Из бездны в бездну над бездной мост —
в небытии непомерных пустот
на миллионы парсеков несет
свет
семя жизни для новых планет,
чтобы трудно всходил тоской бытия
себя осознавший атом —
— «Я».

Так от вечности в вечность по звездным рекам
через чуда рожденья и смерти чуда
проходят пути Человека
неизвестно куда и откуда.
И зачем — неизвестно, в Москве ль, на Венере ли,
на Галаксии ль метапространственной
будут верить (как верят и верили),
что куда-то приводят их странствия,
что всем безответным вопросам ответ —
высокая гордость бесцельных побед,
добровольное рабство труда,
упрямый порыв в никуда
и жизни, предавшей в последний раз,
улыбка навек потухающих глаз.

О, Романтика —
лавр на разбитом щите —
сумасшедшая в солнце стрела —
морковка на кнуте
перед мордой классического осла —
в океане пустом
на волне благовестный цветок —
в удушьи плотском
райской свежести благостный ток —
Кто бы не вложил тебя в жадно вздохнувшую грудь
— Была — есть — будь!