Юрий Мандельштам - Собрание стихотворений

С детства я любил мечтанья,
Тишину и дрожь предчувствий.
Оттого я много верил
И отчаивался много.

Я искал на небе отблеск
Незаслуженного счастья,
И оно меня томило
Слаще летних сновидений.

Иногда в молчаньи полдня,
Иногда в мерцаньи ночи,
В шуме сосен или моря,
В тишине полей звенящих,
В белизне снегов альпийских
Неожиданно мелькало
Обещание блаженства.

Иногда в простой беседе,
Иногда в хмельном весельи,
Иногда в объятьях женщин,
Иногда в стихах поэтов
Что-то сердцу открывалось
На короткое мгновенье.

Но альпийские вершины
Застилались облаками,
Сосны жалобно стонали,
От вина хотелось плакать,
Рифмы падали на сердце
Тяжелей камней могильных.

А тревожное хотенье,
Именуемое страстью,
Доводило до безумья,
До безумных просветлений.
Только сердце замирало
Не надеждою, а болью.

Но текли без веры слезы,
Ничего не разрешая,
И все дальше уходило
Незаслуженное счастье.

Я тогда возненавидел
Безысходное мученье,
И себя проклятью предал
За отчаянье и лживость,
И закрыл лицо руками,
И в отчаяньи заплакал…

И тогда меня коснулось
Незаслуженное счастье…

Наивно? Может быть, наивно.
Смешно? Пожалуй, что смешно.
Но счастье просится призывно
В мое забытое окно.

И я открою осторожно
Доверюсь ласковой мечте.
Как будто счастье невозможно
В усталости и нищете!

И вот оно со мною, рядом —
Рука в руке, плечо к плечу.
И только самым тайным взглядом
Я обменяться не хочу.

Оно смешно и легкокрыло:
Что делать с ним в потоке дней?
То вспомнило, то позабыло —
А сердце бьется все трудней,

С тревогою и тишиною,
Неведомою до сих пор…
Но счастье все таки со мною,
Всему и всем наперекор.

Что это — на краткое мгновенье,
В дружеской беседе, в час ночной?
Что это — в любовном исступленьи,
Вдруг сменяющемся тишиной?

Что это — проснувшись утром рано
(Только дождь холодный за окном…)?
Что это — в полях, в снегах Монблана,
В песне, в слове, в запахе речном?

Только память смутная тревожит
Поздним стуком сердца твоего…
Это — счастье, больше ничего.
Но другого нет и быть не может.

Тебя здесь нет, а я еще живу.
Но тишину твою и безмятежность
Каким угодно словом назову,
Но лишь не тем, в котором безнадежность.

«Радость моя, мы с тобою расстались…»

Радость моя, мы с тобою расстались.
Как мне осилить бессрочность разлуки?
Эти глаза мне вчера улыбались,
Ласковы были вчера эти руки…

Разве не это в житейской дороге
Словом одним называется: счастье…
Были, конечно, у нас и тревоги,
Но и в тревогах царило согласье.

Помнишь — твои разделял я страданья,
Даже теперь, когда ты умирала?
Если твое прерывалась дыханье,
Воздуха в легких и мне не хватало.

Что же нас вдруг разлучило с тобою?
Точно ли так безысходна могила?
Или легла между нами чертою
Тайная сила, но светлая сила?

Смерть? Но черты твои так просветлели,
Будто бы в них благодать отразилась,
Будто в земной ты заснула постели
И в беспечальной стране пробудилась.

Я верю, Господи, что это знак,
В котором благодать Твоя и сила,
Что вечный свет, а не могильный мрак
Узнала днесь раба Твоя Людмила.

Я верю, что дарован ей покой,
Что Ты и жизнь ее, и воскресенье,
И от нее отвел своей рукой
Болезни, воздыханья и сомненья.

И даже то, что не могу понять,
Без ропота стараюсь я принять.

Лишь в долгие часы ночной тоски,
Забывшись, вдруг протягиваю руку —
И нет ответной, любящей руки…
Я все приму — но как принять разлуку?

Ни радости, ни скорби нет конца.
Любовь и смерть всегда в единоборстве.
Пускай черты любимого лица
Стирает смерть в медлительном упорстве —

Любовь их снова к жизни призовет
Движеньем памяти, простым и верным.
И наш союз незыблем. Он живет.
Он светит мне лучом нелицемерным.

Поля без конца, без предела,
Где ночью рождаются сны,
А днем пролегает несмело
Граница соседней страны,

Где пахнет цветами, и летом,
И сеном, и свежестью рос,
И душным июльским ответом
На робкий весенний вопрос…

Гляжу в безграничные дали,
В мерцанье зеленых полей,
Лежу в синеве и печали,
В тоске благодатной моей.

Я слышу жужжанье, и шепот,
И шорох, и легкий полет,
И горький бессмысленный ропот
В усталой душе не встает.

Сюда приходил я и прежде
От пыльной судьбы городской,
В неясной и смутной надежде,
В желанный, но смутный покой.

И даже в полях бесконечных,
В июльский торжественный зной
Лишь звук обещаний сердечных
Миражем парил предо мной.

Теперь я вернулся на волю,
Но только вернулся другим —
И легче беседовать полю
С внимательным сердцем моим.

Если ночью мне долго не спится,
Тяжелеет уставшее сердце
И толкутся назойливо мысли
В беспросветном и гулком молчаньи, —

Можно спички нащупать рукою;
В темноте закурить папиросу;
Можно лампу зажечь и часами
Неотрывно смотреть на обои;

Можно просто, уткнувшись в подушку,
Примириться с бессонным томленьем,
С кем-то спорить, потом соглашаться
И опять находить возраженья.

Только мало, убийственно мало
В этом споре надежды и силы,
Только мало, кощунственно мало
Остается ночных утешений.

Утомляют ненужные мысли,
Раздражает излишняя нежность,
Надоели узоры на стенах…
Тускло брезжит полоска рассвета.

Ночью, когда совершенная
В доме царит тишина,
Незащищенность мгновенная
Сердцу бывает дана.

Все, что обычно скрывается,
Все, что забыто не в срок,
В памяти вдруг проявляется,
Как непонятный упрек.

Стиснет рукою железною,
С болью дыханье прервет —
И повисаешь над бездною,
Падаешь в темный пролет…

Может быть, это — отчаянье,
Знак пустоты гробовой?
Может быть, это — раскаянье,
Вечности голос живой?

Ну что мне в том, что ветряная мельница
Там на пригорке нас манит во сне?
Ведь все равно ничто не переменится
Здесь, на чужбине, и в моей стране.

И оттого, что у чужого домика,
Который, может быть, похож на мой,
Рыдая, надрывается гармоника, —
Я все равно не возвращусь домой.

О, я не меньше чувствую изгнание,
Бездействием не меньше тягощусь,
Храню надежды и воспоминания,
Коплю в душе раскаянье и грусть.

Но отчего неизъяснимо-русское,
Мучительно-родное бытие
Мне иногда напоминает узкое,
Смертельно ранящее лезвие?