Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Не на белых слонах чистой крови,
Не на черных китах над водой,
Мир дрожит на лазурной корове,
На корове Корана святой.

Стал быком он, конечно, при этом…
Как арена пустыни – тоска.
Буду я матадором, поэтом,
Шпагой песни вопьюся в быка.

Надоели нам цветы.
Не дождемся ждем плодов все.
Перед жатвой красоты
Не желаем видеть вовсе.

И приходит осень в сад,
Декольте листвы – плодами.
Тихо астрами он рад
Ей, своей прекрасной даме.

А она спаленных жниц
Там в затонах васильковых
Заставляет падать ниц,
Как перед луной в альковах.

И, когда мы о косе
Запоем в снопах, в постели, –
Узнаем мы, что мы все
Не плодов – цветов хотели…

На солнце языки всегда,
Всегда руками дирижера…
Земля, до рвоты лавой скоро
Валяй симфонию труда!..

Волнами звуков по струнам
Пляшите, мускулы, по нервам.
И стало мясо сладко нам
С тех пор, как звук железом прерван.

Как уши, разверзайтесь, рты,
Глотайте звуки, что застыли.
А устриц скользких, как мечты, –
Живьем – под смех и звон бутылей.

Гребите жабрами, барахтайтесь
В утробе времени, миры…
О, ночь, в твоем мягчайшем бархате
Поэта жесткие дары.

Сухими ветками протянута
Строфа последняя, быть может…
И та единая моя – не та,
Прекраснейшая в мире ложь.

Восходов и закатов клочья
Теперь листы. Я в них влюблен.
Цепами ветра обмолочен
В Сокольниках последний клен.

Упадок, возрожденье снова
И вновь упадок золотой.
Как метеор катится слово,
И дышит радуга бедой.

На клумбах ярусов, балконов
Голов качаются цветы.
И лишь тиха в партере сонном,
Трава некошеная, ты.

И новь вчерашняя сегодня,
Как лошадь старая, дряхла.
И вновь смеется жизни сводня,
И десны золотые – мгла.

И в час, когда мне муза светит,
Уж чует острое перо,
Что где-то на дворе там ветер
Орет во всю гортань: старо.

А вы там – не в священном трепете, –
Шумите на дорогах всех,
До рукопашной ссорьтесь, требуйте,
За то, что жизнь – борьба и смех.

Как одеяло над Москвою
Звездами стеганная синь.
И ржавые трамваи воют.
И ветерок в ушах басит.

И переулок злей и глуше,
Зарылся в сумраке сыром.
И в пасти желтые пивушек
Глотками падает народ.

И скрипкой стройной и лукавой
Раздавленная ночь визжит.
А где-то падает на травы
Роса с Микуловой вожжи.

И где-то в том же белом свете
Сошник луны в кустах увяз.
И Селяниновичем ветер
Его вытаскивает враз.

Куда твои мне струны спрятать,
Какой укрыть, убить фатой?
Рыдает в гимне юном святость
Греха слезою золотой.

Не я последний и не первый
Хочу забыть, порвать, уйти…
Но ты для струн живые нервы
Взяла вот здесь, в моей груди.

И что же делать, поневоле
Я на решетке струн пою.
И всюду синь, заря и поле,
И ветер всем про грусть свою…

Есть черные слепцы глухие,
Не чующие клекот слов.
И не для них поет стихия,
И сумрак звездный им не нов.

Как рыб, пестреющие тряпки
На берегах удят витрин.
И ни одним созвездьем зябким
Их не стегнет палач зари.

И вечный, вечно непроглядный
Сосет их веки черный яд.
И не для них миров гирлянды
В колоннах синей мглы горят.

Их ненавидеть, – слишком это
И благородно, и не то.
Есть меч иной в очах поэта.
Из отвращенья вылит он.

В мыле снега конь земной.
День гусаром слез у рощи.
Трубку-месяц он звездой
Раскурил и брови сморщил.

Это я к тебе приехал,
Расфуфыренная мгла,
Чтоб звездами капли смеха
Ты в зрачки мои влила.

Конь мой фыркает метелью,
Ржет столбами всех дорог..
Дай безумие веселью,
Замети ухабы строк.

Огонь, как женщин, струны трогал.
И в девственных степях прелюдий
Жирафами столетий – дым.
И с Мефистофелем и с богом
Писали договоры люди
Чернилом крови золотым.

В глубоком сердце, как в подвале,
Вино седело и струю –
Сквозь пробку черепа зловеще.
И дух – за молодость вторую,
И первородство продавали
За красные живые щи.

Как меч в ножны, в веках соитье.
И кровь по лезвию стекала,
Иная, белая, слюна
Того огня, что хмель похитил
Хлопушкой звучного бокала
В стекле небесного окна.

Бродит шагами большими,
Кружит, и гонит, и бьет…
Ветер с листвою – шимми,
Ветер с листвою – фокстрот.

Ночку трясет, как осину.
Звезды листвою в траву…
Вот, когда песню я выну,
Бурею слов зареву.

Лезвие строчек негладко,
Полон зазубрин металл.
Если засел под лопаткой,
Значит, пиши, что пропал.

Ходит шагами большими,
Гонит закаты и строг…
Ветер с листвою – шимми,
Ветер с листвою – фокстрот.

Машинам не нужен ты боле,
Столетия мучил и ныл.
Уж звезды – длиннейшие роли
Без будки суфлерской луны.

И любят быстрей, экономней…
В смолистые щели спешат.
А то, эту музыку помнишь, –
Про тело забыла душа.

Один лишь не хочет сдаваться,
Безумец упрямый один.
Поэтом зовут его вкратце
Подробнее – свиток в груди.

Ее, быть может, из Нью-Йорка
Везли в Москву 15 дней.
Дымя паршивою махоркой,
Задумывался князь над ней.

В застенках фабрики бумажной
В чанах с горючей кислотой
Ее ласкали не однажды
Горючей лаской трудовой

И вот бескровною страницей
Распята на столе моем.
И за строкой строка садится
Голодным черным вороньем.

Шакалом ветер там на крыше…
Влюбился в мертвую трубу.
И на добычу месяц вышел,
Как птица смерти – марабу.

Вскипают сумерки, и кружит.
В сосудах улиц снег бурлит.
Вздымает крышку… Там снаружи
Зари холодный сердолик

Дома в очках зажженных окон,
Вращают желтые белки.
Желудок комнаты жестоко
Варит кислятину тоски.

Ты – клавиши бульваров… Кто ты?
На снеговых пюпитрах крыш
Ты перелистываешь ноты,
На чем попало струны злишь.

Ты черной молнией заставишь,
А не строкою петь тот гром,
Когда страниц белейших клавиш
Коснусь я в эту ночь пером.

На череп Африки, на череп
Европа лапой золотой.
Мадонны, тайные вечери
Хранятся нежно в лапе той.

И караванами миражи
В мозги песков издалека.
И Клеопатрою лебяжьей
В горбах молчания река.

И люди черные, как копоть,
Все ночи корчатся в мечте
О снежных женщинах Европы,
О снежном сахаре их тел…