Владимир Маяковский - Стихотворения (1923)

Только что
                   в окошечный
                                          в кусочек прокопчённый
вглядывались,
                          ждя рассветный час.
Жили
          черные,
                         к земле прижавшись черной,
по фабричным
                           по задворкам
                                                   волочась.
Только что
                    корявой сошкой
                                                 землю рыли,
только что
                   проселками
                                        плелись возком,
только что…
                      куда на крыльях! —
еле двигались
                          шажочком
                                             да ползком.
Только что
                    Керзоновы угрозы пролетали.
Только что
                    приказ
                                крылатый
                                                  дан:
— Пролетарий,
на аэроплан!—
А уже
           гроши за грошами
слились
               в мощь боевых машин.
Завинти винты
                          и, кроша́ ими
тучи,
         в небе
                      крылом маши.
И уже
           в ответ
                         на афиши
лётный
              день
                       громоздится ко дню.
Задирается
                     выше и выше
голова
            небесам в стрекотню.
Чаще
          глаз
                  на солнце ще́рите,
приложив
                  козырек руки́.—
Это
       пролетарий
                            в небе
                                        чертит
первые
              корявые круги.
Первый
              неуклюжий шаг
                                         пускай коряв —
не удержите
                      поднявших якоря.
Черные!
               Смотрите,
                                 своры,
                                             сворищи и сворки.
Ежедневно —
                          руки тверже,
                                                 мозг светлей.
Вот уже
               летим
                          восьмеркою к восьмерке
и нанизываем
                         петлю к петле.
Мы
      привыкли
                       слово
                                  утверждать на деле,
пусть
           десяток птиц кружился нынче.
На недели
                   взгромоздя
                                         труда недели,
миллионокрылые
                              в грядущих битвах
                                                              вымчим.
Если
         вздумают
                           паны и бары
наступлением
                         сменить
                                        мазурки и кадрили,
им любым
                   на ихний вызов ярый
мы
      ответим
                     тыщей эскадрилий.
И когда
              придет
                           итогов год,
в памяти
                недели этой
                                      отрывая клад,
скажут:
             итого —
пролетарий
                     стал крылат.

Дело земли —
                          вертеться.
Литься —
                  дело вод.
Дело
         молодых гвардейцев —
бег,
       галоп
                 вперед.
Жизнь шажком
                           стара́ нам.
Бего́м
            под знаменем алым.
Комсомольским
                             миллионным тараном
вперед!
              Но этого мало.
Полка́ми
                по по́лкам книжным,
чтоб буквы
                    и то смяло.
Мысль
             засеем
                          и выжнем.
Вперед!
               Но этого мало.
Через самую
                        высочайшую высь
махни атакующим валом.
Новым
             чувством
                              мысль
будоражь!
                   Но и этого мало.
Ковром
              вселенную взвей.
Моль
          из вселенной
                                  выбей!
Вели
          лететь
                       левей
всей
         вселенской
                              глыбе!

И ласточка и курица
на полеты хмурятся.
Как людьё поразлетится,
не догнать его и птице.

Был
        летун
                  один Илья —
да и то
             в ненастье ж.
Всякий день летаю я.
Небо —
               двери настежь!

Крылья сделаны гусю.
Гусь —
              взлетит до крыши.
Я не гусь,
                  а мчусь вовсю
всякой крыши выше.

Паровоз,
                что та́чьца:
еле
       в рельсах
                         тащится.
Мне ж
            любые дали — чушь:
в две минуты долечу ж!

Летчик!
             Эй!
                   Вовсю гляди ты!
За тобой
                следят бандиты.
— Ну их
               к черту лешему,
не догнать нас пешему!

Саранча
                посевы жрет,
полсела набила в рот.
Серой
            эту
                  саранчу
с самолета
                     окачу.

Над лесами жар и зной,
жрет пожар их желтизной.
А пилот над этим адом
льет водищу водопадом.

Нынче видели комету,
а хвоста у ней и нету.
Самолет задела малость,
вся хвостина оборвалась.

Прождала я
                      цело лето
желдорожного билета:
кто же
            грош
                     на Фоккер внес —
утирает
              птицам
                           нос.

Плачут горько клоп да вошь, —
человека не найдешь.
На воздушном на пути
их
     и тифу не найти.

Эти дни
              пропеллеры пели.
Раструбите и в прозу
                                      и в песенный лад!
В эти дни
                 не на словах,
                                         на деле —
пролетарий стал крылат.
Только что
                     прогудело приказом
по рядам
                 рабочих рот:
— Пролетарий,
                            довольно
                                              пялиться наземь!
Пролетарий —
                           на самолет! —
А уже
           у глаз
                      чуть не рвутся швы.
Глазеют,
                забыв про сны и дрёмы,—
это
       «Московский большевик»
взлетает
                 над аэродромом.
Больше,
               шире лётонедели.
Воспевай их,
                       песенный лад.
В эти дни
                 не на словах —
                                             на деле
пролетарий стал крылат.

Дыра дырой,
                        ни хорошая, ни дрянная —
немецкий курорт,
                               живу в Нордернее.

Небо
          то луч,
                      то чайку роняет.
Море
          блестящей, чем ручка дверная.
Полон рот
красот природ:
то волны
                приливом
                                 полберега выроют,
то краб,
              то дельфинье выплеснет тельце,
то примусом волны фосфоресцируют,
то в море
                 закат
                           киселем раскиселится.
Тоска!..
Хоть бы,
                что ли,
                            громовий раскат.
Я жду не дождусь
                                 и не в силах дождаться,
но верую в ярую,
                               верую в скорую.
И чудится:
                   из-за островочка
                                                  кронштадтцы
уже выплывают
                            и целят «Авророю».
Но море в терпеньи,
                                     и буре не вывести.
Волну
           и не гладят ветровы пальчики.
По пляжу
                 впластались в песок
                                                      и в ленивости
купальщицы млеют,
                                   млеют купальщики.
И видится:
                   буря вздымается с дюны.
«Купальщики,
                        жиром набитые бочки,
спасайтесь!
                     Покроет,
                                     измелет
                                                    и сдунет.
Песчинки — пули,
                               песок — пулеметчики».
Но пляж
                буржуйкам
                                    ласкает подошвы.
Но ветер,
                  песок
                             в ладу с грудастыми.
С улыбкой:
                    — как всё в Германии дешево! —
валютчики
                   греют катары и астмы.
Но это ж,
                 наверно,
                                 красные роты.
Шаганья знакомая разноголосица.
Сейчас на табльдотчиков,
                                              сейчас на табльдоты
накинутся,
                  врежутся,
                                    ринутся,
                                                   бросятся.
Но обер
               на барыню
                                   косится рабьи:
фашистский
                      на барыньке
                                             знак муссолинится.
Сося
          и вгрызаясь в щупальцы крабьи,
глядят,
             как в море
                                закатище вклинится.

Чье сердце
                      октябрьскими бурями вымыто,
тому ни закат,
                         ни моря рёволицые,
тому ничего,
                       ни красот,
                                         ни климатов,
не надо —
                    кроме тебя,
                                         Революция!