Ли Бо - Стихи в переводе Сергея Торопцева
760 г.
Оглядываясь на Лушань, пока вершина не скроется из вида, мы с Ли Бо плывем дальше, уже предвкушая знаменитый Осенний плес. Лодка минует отрезок Янцзы, около г. Чичжоу расслоившийся на 9 рукавов (Девятиречье), с девятью вершинами одной горы, напоминающими цветок, жадно распахнувший лепестки. Это была одна из 4 знаменитых буддийских гор. За год до того Ли Бо уже бывал здесь вместе с начальником уезда. Девятипалая гора тогда именовалась Цзюцзышань (букв. «гора с 9 детьми»), а поэт восхитился ее необычной красой и предложил переименовать ее в Цзюхуашань (9 гор-цветов).
Взирая на гору Цзюхуа, подношу цинъянскому Вэй Чжунканю
Я уже бывал в Девятиречье,
Видел девять гор-цветов вдали:
Словно с Неба низвергались речки,
Девять пиков-лотосов цвели.
Так хотел бы я струной певучей
Увести вас в эту даль за мной,
Где хозяин наш на белой туче
Возлежит под вечною сосной[163].
755 г.
Осенний плес… Тоской полна душа
Как повезло нам с Вами! Мы, кажется, сразу же и повстречали того, кого жаждали узреть. Сейчас мы на территории небольшого древнего царства Вань, которое к 8 веку, куда мы с Вами направлялись, уже покрылось патиной старины, и его следы сложно отыскать даже в хронологических таблицах, но иероглиф названия остался на каждом автомобильном номере в провинции Аньхуэй: именно он стал нынче символом этого административного образования как некий знак неотрывности настоящего от прошлого, что очень характерно для Китая.
Взгляните вон на ту горушку, что очертаниями похожа на потянувшееся к небу легкое строение, ее так и прозвали «Большая башня» (Далоу). На мшистом валуне сидит человек с семиструнной цинь на коленях. Волосы, у служивого люда обычно собранные в тугой пук на затылке, свободно рассыпались по плечам, как у отшельника-даоса, пренебрегающего условностями бренного мира и самим этим миром. Лиловый халат (не сочтите это неким домашним шлафроком, уж так мы привыкли несколько коряво переводить название сего парадного одеяния высокого вельможи) поистерся и выглядит несвежим, но все еще не отброшен и не заменен, как Ли Бо любил говорить, простонародным «холщовым платьем».
Громким, заполняющим все ближнее пустое пространство голосом с легкой хрипотцой усталости и с заунывностью неискоренимой печали он поет, перебирая струны:
Осенний плес, бескрайний, точно осень,
Пустынный, наводящий грусть на всех…
Я узнаю эти слова — осенью 754 года, стряхивая на Осеннем плесе горечь последнего прощания с отвергнувшей его столицей, Ли Бо написал целый цикл из 17 стихотворений. В них печаль «отлученного», как некогда определял свою невостребованность во властных структурах его великий и далекий предшественник Цюй Юань, чуть разбавляется влитостью в природу, еще не утратившую чистоты Изначального. Он поет не для кого-то, он поет для себя, это голос его души.
В те поры стихи не декламировали, а пели (как, впрочем, и сегодня делают барды), порой сочиняя мелодии, но чаще приспосабливая строки к великому множеству их, ходивших меж людей. Не было инструмента под рукой — «аккомпанировали» себе постукиванием по лезвию меча, отбивая такт. Музыкальное было время. А как иначе? По Конфуцию, коему все поклонялись, музыка — великий организатор и вдохновитель общественной жизни, она способна гармонизировать нравы в стране (или — испортить их, когда создается не по правилам, устоявшимся в веках).
На Осеннем плесе, обширнейшем районе на территории современной провинции Аньхуэй, Ли Бо бывал не раз и подолгу. Вспухшее многочисленными горами и горками, исчерченное реками и ручьями, шевелящееся летающей, плавающей, ползающей, бегающей живностью, прячущейся в густых зарослях, это тридцатикилометровое пространство, осенью сливающееся в одно сверкающее зеркало воды, расширяло сердце, будило мысль, снимало напряжение суеты цивилизации.
Осень и зиму 754 года Ли Бо провел на Осеннем плесе. В небольшом домишке старого даоса (об этом говорит «даоский» цвет горы в стихотворении — «бирюзовый») на склоне горы гулял ветер, и с ним всю ночь шепталась жесткая подушка, в дыры прохудившейся крыши выглядывала стреха, высматривая далекие звезды, а под утро на больших белых обезьян, к нашему времени уже почти совсем выведшихся, нападал страх, и они оглашали округу печальным воем.
Ночую в доме у Чистого ручья
Ночь я провел у Чистого ручья,
Дом высоко средь бирюзовых скал.
Висела над стрехой звезда моя,
Ручей шумел, и ветер завывал,
А на рассвете слышал с темных склонов
Печальные рыдания гиббонов.
754 г.
Песнь о Чистом ручье
Прозрачна душа, как прозрачна вода,
В округе такая одна.
А что же Синьань[165]? Она так ли чиста —
До самого-самого дна?
Плыву по зерцалу, и склоны — экран
С цветными узорами птиц.
Но к вечеру стонущий орангутанг
Печалит изгоя столиц.
754 г.
Белая цапля
Цапля над осеннею рекою,
Как снежинка, вьется сиротливо.
Здесь душа моя полна покоем,
На песке стою я молчаливо.
754 г.
Песни Осеннего плеса
1
Осенний плес, бескрайний, словно осень,
Пустынный, наводящий грусть на всех,
Заезжий путник грусти не выносит,
Влечет его по горным склонам вверх.
Смотрю на запад — там дворцы Чанъани,
Плывет у ног Великая Река.
Поток, что вдаль стремится неустанно,
Скажи, ты не забыл меня пока?
Слезу мою, что упадет в поток,
Снеси в Янчжоу[166] другу на восток.
2
На Плесах обезьяны так тоскуют,
Что Желтая вершина[167] — в седине,
И, как на Лун-горе[168], печальны струи,
Прощаясь, душу надрывают мне.
Хочу уехать… Не могу уехать!
Не думал задержаться, а тяну…
Когда ж настанет возвращенья веха?
Слезинки бьют по утлому челну.
3
Такой в парчовом оперенье птицы
На небе, в мире не сыскать нигде.
При ней кокетка-курочка стыдится
Самой себя в недвижимой воде.
4
На этих плесах пряди у висков
Однажды бодрый вид утратят свой.
Взлохматиться и поседеть легко
Под бесконечный обезьяний вой.
5
Обезьянок здесь белым белей,
Как снежинки, вьются над землёй,
Тащат малышей своих с ветвей
Позабавиться в воде с луной.
6
Осенний плес… Тоской полна душа,
И не смотрю я даже на цветы,
Хотя ветра и солнце как в Чанша[169]
И, словно в Шань[170], блестит поток воды.
7
Чем я не Шань[171]?! — Хмелен и на коне.
Чем не Нин Ци[172]?! — Озябший, но пою…
Увы, каменья не сверкают мне,
И шубу зря слезами оболью[173].
8
Вершинами богат Осенний плес,
Но Водяное Колесо[174] — престранно:
К нему склонилось небо — слушать плеск
Ручьев, в которых плещутся лианы.
9
Как полог красочный, огромный камень[175]
Уходит в синь, поднявшись над рекой.
Века назад расписанный стихами,
Зарос он мхом зеленою парчой.
10
Здесь бирючѝны рощами растут,
Здесь рододѐндрон расцветает рано,
На склонах цапли белые живут,
А по ущельям плачут обезьяны.
Не стоит приезжать сюда, друг мой,
Сжимает сердце обезьяний вой.
11
Скала Ложэнь[176] уходит к птичьим тропам,
Старик-утес над неводом встает.
Челн путника вода несет торопко,
Свой аромат цветы мне шлют вослед.
12
Вода как будто шелка полоса,
Спокойная, что небо над землёй.
Луна-ясна, покинь-ка небеса,
Стань лодочкой в цветах моей хмельной!
13
В струе воды — чистейшая луна,
В луче луны — вечерний цапли лет.
Там парень с девою плывут, она,
Каштан срывая, песенку поет.
14
