Алексей Апухтин - Стихотворения
сказано в стихотворении "Из бумаг прокурора". Особенность многих произведений Апухтина 80-х годов в том, что теперь он осмысливает характер героя в его конкретной социально-исторической обусловленности. Судьба человека включается в поток времени. Усиление эпического начала в творчестве Апухтина органично приводит его к прозе.
При жизни Апухтин не опубликовал ни одного из своих прозаических произведений, хотя он читал их — и с большим успехом — в различных салонах.
В конце 80-х годов Апухтин задумал и начал писать роман, посвященный очень важному этапу в истории: переходу от николаевской эпохи к периоду реформ. Судьбы главных героев рисуются на фоне больших исторических событий: Крымская война, падение Севастополя. Это было время переоценки ценностей, поэтому в романе так много споров: о западниках и славянофилах, об освобождении крестьян, о реформах, которые предстояли России. Апухтина интересуют люди, способные аналитически мыслить, трезво смотреть на жизнь русского общества. "Мы привыкли исполнять, но отвыкли думать", — говорит генерал Дольский, рассуждая о николаевском правлении. Главного героя романа Владимира Угарова, приехавшего в столицу в дни обороны Севастополя, более всего поразило — он имеет в виду петербургские "верхи", — что здесь "забыли или не хотят думать, что где-то на юге ежечасно льется русская кровь, и наши братья погибают в непосильной борьбе".
И в своем первом прозаическом произведении Апухтин не выглядит начинающим беллетристом. Эти главы из романа легко читаются, в них умело намечены сюжетные линии, даны точные, психологически убедительные характеристики некоторых персонажей. Дело не только в том, что сказался богатый навык поэтического творчества автора, в романе чувствуется опыт русской психологической прозы XIX века, прежде всего — толстовской.
Роман не был завершен. Как признавался сам Апухтин, ему встретились трудности, которые он "не мог преодолеть" {Жиркевич А. В. Поэт милостию божией, с. 497.}. Очевидно, на определенном этапе работы автор понял, что искусно выполненные описания усадебной и столичной жизни, психологически убедительные характеристики персонажей еще не превращают произведение в роман, который подразумевает наличие значительного, общественного по своей сути конфликта, который мог бы развернуться в сюжет и объединить распадающиеся части повествования.
Незаурядный талант Апухтина-прозаика проявился в двух его повестях и в рассказе, которые он успел завершить. В прозе Апухтин — тут явно сказался его поэтический опыт — тяготеет к повествованию от первого лица: это письма ("Архив графини Д""", 1890), дневник ("Дневник Павлика Дольского", 1891), внутренний монолог героя ("Между смертью и жизнью", 1892). Повествование от первого лица — знак повышенного интереса к внутреннему миру героя, его психологии. Удачи Апухтина-прозаика, несомненно, связаны с тем, что к этому времени он уже написал несколько больших стихотворений с подробно разработанными сюжетами.
В повести "Архив графини Д""" Апухтин использовал традиционную эпистолярную форму. Отступление от традиции было в том, что в повести нет писем главной героини: мы знакомимся только с письмами к ней. Письма самой графини автору оказались не нужны: по письмам, адресованным графине, читатель имеет возможность с необходимой полнотой судить о ее поступках, нравственных принципах, строе чувств. Письма девяти корреспондентов создают как бы систему зеркал, в которых отражаются различные лики героини: графини Екатерины Александровны Д"", сперва вице-, а потом председательницы Общества спасания погибающих девиц, светской дамы, петербургской красавицы, соблюдающей все внешние формы приличия, но в своей скрытой, интимной жизни, в исполнении "капризов", "без колебанья переходящая ту черту, перед которой другие остановились бы в страхе". Письма, записки, депеши выстроены в хронологическом порядке. Первое и последнее письма помечены 25 марта: прошел год в жизни героев повести.
Сквозь обычно сдержанный тон писем к светской даме прорываются самые различные чувства и эмоции: обида, зависть, злость, угроза. Стиль писем становится важной чертой характеристики персонажа. Сравним возвышенно-банальные послания Можайского с лаконичными депешами кутилы Кудряшина или письма болтливой княгини Кривобокой с вежливо-издевательскими посланиями Василисы Медяшкиной. Сергей Залыгин отметил, что самое существенное в этой апухтинской повести — "лаконизм произведения и безупречная его организация, совершенство формы, умение в одной короткой записке или даже депеше изобразить характер и развить событие" {Залыгин Сергей. Литературные заботы. М., 1982, с. 341.}. Михаил Булгаков, как уже упоминалось выше, восхищаясь мастерством Апухтина, отметил "Архив графини Д""" как "прекрасно сделанную вещь" {См.: Чудакова Мариэтта. Библиотека М. Булгакова и круг его чтения, с. 245.}.
Читатель апухтинской повести узнает о графине из различных писем больше, чем знает о ней любой из ее корреспондентов. Это создает дополнительный, слегка комический эффект. Так, мы знаем, почему графиня не разрешила Можайскому проводить ее до Москвы, почему она, к удивлению мужа, задержалась там на несколько дней (там ждал ее Кудряшин), — а муж и Можайский этого не знают. Поэтому иронически для читателя звучит, казалось бы, традиционное для официального письма обращение "преосвященного отца Никодима" к графине Д"": "Верная и добродетельная супруга, чадолюбивая и нежная мать…"
Большинство героев прозаических произведений Апухтина — люди "света". Жизнь людей этого круга писатель знал не понаслышке: он был своим человеком в светских гостиных Петербурга (кстати, взгляд Апухтина проницателен и трезв, а юмор, присущий его прозе, защищает его от морализаторства и дидактизма). Жизнь "света" диктует свои условия, иногда обременительные. Среди героев повести только графиня Д"" нисколько не чувствует гнета, неестественности светских норм и законов. Пожалуй, можно сказать, что она сама и есть олицетворение этой жизни: блестящей внешне и ущербной по ее нравственной и духовной сути. Жизнь по принципам графини Д"" строится с ориентацией на условности, а не на живые, естественные чувства. "Расставаясь со своими "капризами", — пишет графине ее подруга Мария Боярова, — ты не испытываешь и сотой доли того, что выстрадала я из-за моего первого и последнего увлечения". Единственное поражение, которое терпит в повести главная героиня, — поражение от Василисы Медяшкиной, приживалки в доме богатой родственницы графини. Светская дама столкнулась с аморальностью другого, непривычного ей толка — и проиграла.
В этой повести возникает мотив лицедейства, маски, театрального представления. Мотив, к которому Апухтин неоднократно обращался и в своей поэзии. Наиболее яркий пример — стихотворение "Актеры", построенное на уподоблении жизни театру. Но не тому театру, где высокое искусство помогает современникам понять, "как тяжело и обидно страдает человек в родимом их краю" ("Памяти Мартынова"), где, как потом скажет Блок, от "истины ходячей" человеку становится "больно и светло", а театру как фальшивому лицедейству, когда за внешней праздничностью скрывают убогую и безнравственную суть жизни. И дело не только в том, что маска, театр в жизни — для Апухтина признак лицемерия, неискренности. Ему не менее важен другой аспект этого мотива: человек в маске проживает не свою, чужую жизнь. Так жила до катастрофы Мария Боярова, так случилось с князем Трубчевским, героем фантастического рассказа. Об этом думает после своей катастрофы Павлик Дольский. Страдания, которые пережила Мария Боярова, помогли ей "очнуться", по-новому взглянуть на жизнь людей света. В ней проснулись естественные, но заглохшие было в петербургской жизни чувства: любовь к детям, к природе.
Потрясение, которое дает возможность герою обрести новый взгляд на себя и на мир, пережить, так сказать, "момент истины", — очень важный мотив и в повести "Дневник Павлика Дольского", как потом и в фантастическом рассказе "Между смертью и жизнью". Первая же страница повести Апухтина может вызвать в памяти читателя повесть Тургенева "Дневник лишнего человека". Герой Апухтина, как и тургеневский Чулкатурин, во время болезни начинает вести дневник. Оба героя мысленно прослеживают свою жизнь, задают себе самые главные вопросы и пытаются на них ответить. В каком-то смысле Павлик Дольский тоже "лишний" человек. Числился камер-пажом, камергером, гусаром, мировым посредником, и, можно сказать, никем не был. Точнее, всегда был одним и тем же: не изменяющимся, не стареющим, не чувствующим груза лет Павликом Дольским. Дожил почти до пятидесяти — а все Павлик. В отличие от Чулкатурина, который мучается своей "лишностью", Дольский, не размышляя, как бы интуитивно нашел вариант комфортного существования в роли "лишнего", в роли наблюдателя по отношению к жизни. Павлик Дольский так устроен, что его катастрофа не может быть связана ни с его общественной жизнью (она для него всегда что-то внешнее: было, например, время либеральных увлечений, оно коснулось Павлика, но не более того), ни с его внутренним миром, который у этого героя надежно сбалансирован. "С грузом опыта, с усталою душой", — написал Апухтин в одном стихотворении. Вот этого-то и нет у Дольского: ни груза, ни усталости. Он не тратит себя в жизни, не желает тратить (скажем, он так и не попытался узнать, что на самом деле было причиной смерти его друга: злая воля жены или трагическая случайность), за это жизнь мстит ему, не дарует ему мудрость. Очень тонко показано это качество героя в истории его "осеннего" чувства. Дольский влюбляется в семнадцатилетнюю девочку. Он пытается анализировать свое чувство "по Тютчеву": "последняя любовь" — "блаженство и безнадежность". Но, в отличие от любви, описанной Тютчевым, чувство Павлика Дольского-не катастрофичное, камерное, "домашнее". "Из <…> стихов Тютчева я безнадежность как-то забыл", — признается он сам. Не тот масштаб чувств и страдания.
