Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)
— А иного способа дать почитать книгу у неё не было? Почему бы просто не предложить близкому человеку: «Светка, прочти — не пожалеешь!»
— А вдруг у неё нет такого близкого человека! — доказывал папа. — Мы-то с тобой любим друг друга, нам, можно сказать, повезло. А ей каково?.
— Ну ладно, — сдалась наконец мама. — Я не возражаю. Пусть твоя добрая девушка оставляет на скамейке книжки. Глядишь, и ей повезёт.
Этот папин с мамой разговор никак не шёл у меня из головы. Было интересно, что за книгу девушка оставила в пакете. И какую получила взамен. Наверное, тоже хорошую. Она её прочитает, положит в пакет и опять уйдёт. А кто-то увидит надпись «Дай почитать другому» и вскоре тоже станет участником этого странного книгообмена. Странного и, по-моему, замечательного!
Вот если б я обнаружил на скамейке книжку, я бы её себе не оставил. Честно! Даже самую интересную. Потому что я бы подумал о других людях, живущих со мной в одном городе. И мне бы тоже захотелось их обрадовать. Раньше не хотелось, а теперь очень даже захотелось!
Тут ещё что важно! Ты ведь не знаешь, кому твоя книжка достанется. Может, вон той толстой тётеньке, а, может, тому лысому парню, какому-нибудь пенсионеру или иностранному туристу. Но они уже для тебя не просто случайные люди. Ты как-то лучше о них начинаешь думать. И чем дольше книжка ходит по рукам, тем больше людей начинают лучше друг к другу относиться.
Вот это открытие! Мирового масштаба! Кончатся обиды и ссоры. Войн больше не будет. Планета станет садом, а математичка Любовь Мефодьевна перестанет на нас орать.
Нет, я просто не мог оставаться в стороне, когда происходят такие грандиозные события!
И тут мой взгляд наткнулся на утюг. Он стоял на подоконнике за занавеской, и в голове моей сами собой родились слова: «Дай погладить другому».
Идея с книжкой хорошая, подумал я, но та незнакомая девушка эту идею уже использовала. Зачем же я буду ей подражать? Утюг — тоже вещь полезная. Ведь столько вокруг народу в мятой одежде! Особенно у магазина…
Конечно, и телевизор бы сгодился — «Дай посмотреть другому». Но телевизор тяжёлый, и я бы его не дотащил. Пусть постоит пока.
Я завернул утюг в газету и приклеил скотчем записку «Дай погладить другому». Минут пять на неё потратил, выводя слова большими буквами.
Парк совсем близко от нашего дома, и ещё через пять минут я уже был там. Выбрал скамейку почище, пристроил тяжёлый газетный свёрток с запиской и сам сел рядом. Посидел немного ради приличия, встал и пошёл домой. Очень хотелось оглянуться — увидеть того, кто наклонится над утюгом и прочтёт: «Дай погладить другому». Но я сжал волю в кулак и топал вперёд с каменным лицом, как робот. Так что на меня самого вскоре начали оглядываться.
Вот такая вышла история, которую я маме с папой и рассказал.
Папа нахмурился и постарался сделать строгое лицо. А мама сказала:
— Вот ведь как интересно получилось! Ты мечтал осчастливить человечество, но огорчил родную мать. Так всегда бывает, к сожалению. У всех мечтателей в первую очередь страдают мамы.
— Но утюг ведь вернётся, — попытался я возразить. — Может быть, он будет даже лучше, чем наш старый.
— Может быть, — кивнула мама. — Но я опять его тут же должна буду отдать. Ведь при нём записка «Погладь и передай другому», разве нет? А затем, чтобы погладить тебе рубашку, я опять должна буду идти в парк? Так, что ли?
— А в парке такие же бедолаги в поисках утюга рыщут от скамейки к скамейке, — усмехнулся папа. — Наконец — удача! Вот он, утюг! Но он один, а желающих много. Ругань, само собой, потасовка, милиция приехала.
Я стоял как в воду опущенный. В горле пересохло. Моя мечта о цветущей планете разбилась вдребезги. И тут папа добил меня окончательно.
— Та девушка, — сказал он, — оставила на скамейке какую-то действительно хорошую книгу. А ты — старый утюг.
— Старый-то он старый, — вздохнула мама, — но худо-бедно работал. А теперь и такого нет. Между прочим, кто-то давно обещал мне новый купить.
— Будет тебе завтра новый утюг, — пообещал папа. Мама улыбнулась:
— Нет худа без добра! Тогда пошли ужинать, неглаженные вы мои!
— Пошли, — согласился папа. — Неглаженным быть лучше, чем голодным. Правда, Вадька?
Я кивнул. А что мне ещё оставалось делать?
После этого случая я ещё несколько раз приходил в парк, чтобы проверить, не вернулся ли наш утюг обратно. Или какой-то другой. Но на пустых скамейках никто ничего не оставлял.
Правда, на одной скамейке я увидел однажды симпатичную кошку. Но она почему-то не захотела, чтобы я её погладил. Тем более, передал потом другому.
В гостях у «Жёлтой гусеницы»
Александр Кушнер[74]
Баснописец Крылов и другие
Баснописец Крылов
Баснописец Крылов, баснописец Крылов,
Он в саду среди клёнов сидит и дубов,
А вокруг него звери и птицы:
Волки, цапли, медведи, лисицы.
Что за памятник чудный поставлен ему!
Было б грустно Крылову сидеть одному
Днём и ночью с раскрытою книжкой,
Но не скучно — с козой и мартышкой!
Мы из сада уйдём, а лиса и медведь
Танцевать будут, прыгать вокруг него, петь,
На плечо к нему голубь присядет,
И Крылов его тихо погладит.
Домашний кот
Кот уселся, как серая глыба,
Глаз не сводит с хозяйки в тоске.
Он уверен, что водится рыба
В холодильнике, а не в реке.
В холодильнике — вечная стужа,
В холодильнике — иней и лёд.
Холодильник прекрасен и нужен:
В холодильнике рыбка живёт.
Как ему растолкуешь ошибку?
Ведь не дикий — домашний же кот,
Вот нагнулась хозяйка — и рыбку
С нижней полки ему достаёт.
Дядя Коля принёс нам игрушку —
Заводную лягушку.
Чем-то эта игрушка похожа
На простую подушку.
Покосился на нас дядя Коля,
Молвил: «Скучно живёте!»
«Вот, — сказал он, — поскачет как в поле».
Сунул ключик в животик.
Затряслась, задрожала лягушка.
Он пустил её на пол.
С жутким грохотом, как погремушка,
Поскакала на лапах.
Дядя Коля вытягивал шею
И заглядывал сбоку.
На коленях он ползал за нею,
Удивлялся подскоку.
Он казался, сгибаясь гармошкой,
Нам то ниже, то выше.
Мы ещё посмотрели немножко
И тихонечко вышли.
Пенье
Мы сказали дяде Коле:
«Дядя Коля, спойте, что ли,
Спойте, что ли, что-нибудь,
Хоть немного, хоть чуть-чуть».
«Что ж вам спеть?» — ответил дядя.
Стал он петь, на нас не глядя.
То, что дядя спел для нас,
Называется «романс».
В нём слова такие были —
Жаль, что мы их позабыли:
Про вскипающую кровь,
про несчастную любовь.
«Вот, — сказала Таня с чувством, —
Настоящее искусство,
А не песни для детей!»
Мы согласны были с ней.
Неприятности
— Вы печальны и сердиты.
Может быть, мечты разбиты?
Может быть, у вас большие
Неприятности, печаль?
Вы глядите, как чужие,
Мимо всех, куда-то вдаль.
Может быть, страданья ваши
Можно чем-то облегчить?
Не хотите ль простокваши,
Лимонада, может быть?
Если горе, то какое?
— Ах, оставьте нас в покое.
Ничего мы не хотим.
Нас постригли! — говорим.
Кто разбил большую вазу?
Я признался, но не сразу.
Пусть подумают немножко,
Пусть на кошку поглядят:
Может быть, разбила кошка?
Может, я не виноват?
Кошка, ты разбила вазу?
Жалко серую проказу.
Кошка жмурится в ответ,
А сказать не может «нет».
В гостях у «Жёлтой гусеницы»
Павел Калмыков[75]
Чучеловечело
Димка с отцом весь день самоотверженно трудились на бабушкиной даче. Первым делом объели малину, готовую вот-вот осыпаться. Потом взялись мастерить пугало, потому что какой это огород без пугала. Димка предложил сделать пугало не одноногое, как видел на картинках, а двуногое. Папа, рассудив, согласился. Для надёжной остойчивости лучше бы даже и три ноги, но три ноги — это в самый раз для марсианского пугала, марсианских птиц пугать, а здесь требуется человеческое чучело.
