Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Телеведущий не ходит пешком,
Ибо, увы, он отнюдь не герой.
Знает, бедняга, что смачным плевком
Встретит в толпе его каждый второй.

Раз выделяешься статью в толпе
И неестественно честным лицом,
Как тут не ждать, что подскочат к тебе
И назовут почему-то лжецом?

Телеведущий не лжет никогда –
Могут ли лгать этот праведный взор,
Речь, то журчащая, словно вода,
То громозвучная, как приговор?

Он повторяет: развал и разброд
Есть принесенный из прошлого груз.
Что ни пытается делать народ,
Вечно выходит лишь полный конфуз.

В голосе телеведущего дрожь –
Как не устать, постоянно долбя:
“С этим народом и ты пропадешь,
Умный сегодня спасает себя”.

И холодок понимания вдруг
Где-то в желудке почувствую я:
Телеведущий – мой истинный друг,
Мне преподавший закон бытия.

Тот суетливый, неряшливый сброд,
Злой, с отвратительным цветом лица, –
Это и есть ваш хваленый народ,
Коему гимны поют без конца?

Телеведущего лишь потому
Этот народ до сих пор не зашиб,
Что не догнать даже в гневе ему
Телеведущего новенький джип.

Я же бестранспортное существо,
Я угождаю народу пока
И критикую слегка своего
Телеучителя, теледружка.

И раздраженье невольно берет:
Сам-то уехал, а мне каково?
Дай только мне объегорить народ –
Там и до джипа дойдем твоего.

Всё то, что было под землей,
Весь наш подземный древний быт
И даже облик наш былой –
И тот до времени забыт.

В любую щель могли пролезть
Те наши прежние тела.
Прилизанная влагой шерсть
С нас нечувствительно сошла.

В свой час через волшебный лаз
Мы вышли в гомон площадей.
Теперь лишь красноватость глаз
Нас отличает от людей.

С людьми мы сходствуем вполне –
Лишь странная подвижность лиц
Нас выделяет в толкотне
И мельтешении столиц.

Мы презираем всех людей –
Весь род их честью обделен,
А мы несем в крови своей
Подземный сумрачный закон.

Мы долго жили под землей,
Но вышли миром овладеть,
И разобщенный род людской
Уже приметно стал редеть.

Так человек и не постиг
Наш главный козырь и секрет –
Попискивающий язык,
Оставшийся с подземных лет.

Сказал бы ваш погибший друг,
Коль был бы чудом воскрешен,
Что тихий писк – последний звук,
Который слышал в жизни он.

От гнева удержись,
Ведь, как актер – без грима,
Без опошленья жизнь
С большим трудом терпима.

Чтоб вещество души
С натуги не раскисло,
До плоскости стеши
Все жизненные смыслы.

Пусть ищет правды дух,
Но не за облаками,
А так, как жабы мух
Хватают языками.

Уверен и речист,
Решатель всех вопросов
Сегодня журналист,
А вовсе не философ.

Теперь духовный свет
И духа взлет отрадный
Нам дарит не поэт,
А текстовик эстрадный.

И отдыхает дух,
Но все-таки чем дальше,
Тем чаще ловит нюх
Особый запах фальши.

Догадка в ум вползла
И тихо травит ядом:
Жизнь подлинная шла
Всё время где-то рядом.

Нет у меня в Барвихе домика,
Купить машину мне невмочь,
И рыночная экономика
Ничем мне не смогла помочь.

Коль к рынку я не приспособился,
Не рынок в этом виноват.
Я не замкнулся, не озлобился,
Однако стал жуликоват.

Глаза, в которых столько скоплено
Тепла, что хватит на троих,
Живут как будто обособленно
От рук добычливых моих.

В труде литературном тягостном
Подспорье – только воровство,
И потому не слишком благостным
Торговли будет торжество.

Вы на базаре сценку видели:
Как жид у вавилонских рек,
“Аллах! Ограбили! Обидели!” –
Кричит восточный человек.

Он думал: жизнь – сплошные радости,
Жратва, питье и барыши,
Не ведал он житейской гадости
В первичной детскости души.

Пускай клянет свою общительность
И помнит, сделавшись мудрей:
Нужна повышенная бдительность
Среди проклятых москалей.

У русских всё ведь на особицу,
У них на рынок странный взгляд:
Чем к рынку честно приспособиться,
Им проще тырить всё подряд.

Пусть вера детская утратится,
На жизнь откроются глаза
И по щеке багровой скатится,
В щетине путаясь, слеза.

Торговец наберется опыта,
Сумеет многое понять,
Чтоб мужественно и без ропота
Потерю выручки принять.

Он скажет: “Я утратил выручку,
Но не лишился головы;
Жулье всегда отыщет дырочку,
Уж это правило Москвы”.

А я любуюсь продовольствием,
Куплю для виду огурцов
И вслушиваюсь с удовольствием
В гортанный говор продавцов.

Вот так, неспешно и размеренно,
Ряды два раза обойду
И приступить смогу уверенно
К литературному труду.

О люд купеческого звания!
Коль я у вас изъял рубли,
То вы свое существование
Тем самым оправдать смогли.

Я в этом вижу как бы спонсорство,
И только в зеркале кривом
Мы принудительное спонсорство
Сочтем вульгарным воровством.

Недавно на дюнах латвийского взморья
Клялись умереть за культуру отцов
Латвийский поэт Константинас Григорьевс,
Латвийский прозаик Вадимс Степанцовс.

Вокруг одобрительно сосны скрипели
И ветер швырялся горстями песка.
Латвийские дайны писатели пели,
Поскольку изрядно хлебнули пивка.

Сказал Степанцовс: “Эти песни – подспорье,
Чтоб русских осилить в конце-то концов”.
“Согласен”, – сказал Константинас Григорьевс.
“Еще бы”, – заметил Вадимс Степанцовс.

Сказал Степанцовс: “Где Кавказа предгорья –
Немало там выросло славных бойцов”.
“Дадут они русским!” – воскликнул Григорьевс.
“И мы их поддержим!” – сказал Степанцовс.

“Все дело в культуре!” – воскликнул Григорьевс.
“Культура всесильна!” – сказал Степанцовс.
И гневно вздыхало Балтийское море,
Неся полуграмотных русских купцов.

Казалось, культурные люди смыкались
В едином порыве от гор до морей
И вздохи прибоя, казалось, сливались
С испуганным хрюканьем русских свиней.

К Чубайсу подойду вразвалку я,
Чтоб напрямик вопрос задать:
“Как на мою зарплату жалкую
Прикажешь мне существовать?

Где море, пальмы и субтропики,
Где сфинксы и могучий Нил?
Не ты ль в простом сосновом гробике
Мои мечты похоронил?

Где вакханалии и оргии,
Услада творческих людей?
Всего лишенный, не в восторге я
От деятельности твоей”.

В порядке всё у Анатолия,
Ему не надо перемен,
Тогда как с голоду без соли я
Готов сжевать последний хрен.

Я говорю не про растение,
Собрат-поэт меня поймет.
В стране развал и запустение,
И наша жизнь – отнюдь не мед.

“Дай мне хоть толику награбленного, –
Чубайса с плачем я молю. –
Здоровья своего ослабленного
Без денег я не укреплю.

Ведь ты ограбил всё Отечество,
Но с кем ты делишься, скажи?
Жирует жадное купечество,
А не великие мужи.

Коль над Отчизной измываешься,
То знай хотя бы, для чего,
А то, чего ты добиваешься,
Есть лишь купчишек торжество.

Поэты, милые проказники,
Умолкли, полные тоски,
А скудоумные лабазники
Всё набивают кошельки.

Твое правительство устроило
Простор наживе воровской,
Но разорять страну не стоило
Для цели мизерной такой”.