Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Из бараков
из бараков,
черных лагерных бараков,
что ни ночь,
что ни ночь,
двадцать трупов —
носят, носят,
прячут, прячут.

И деревья,
что ни ночь,
видя это,
что ни ночь,
плачут, плачут.

И умершие уходят,
что ни ночь,
они уходят
в землю нашу.

Голод роет
в сердце яму,
роет, словно заведенный,
и пожар,
пожар студеный
пожирает душу…

— Эй, Голод, Голод, брось-ка, не шепчи
всю ночь, всю ночь,
что я умру в ночи!
Эй, Голод, Голод,
разве ты забыл —
как был я молод,
как здоров я был!

Эй, Голод, Голод,
в холоде, в грязи
всю ночь,
как червь,
мне сердце не грызи!
Сними веревку,
что на горле у меня,
печь разожги
да спать улягся у огня!..

Из бараков,
из бараков,
что ни ночь,
выносят мертвых,
носят, прячут.
Только голые деревья,
видя это,
что ни ночь,
плачут, плачут.

— Не плачь, сынок! Хоть в сырости и мраке —
а все живем! Бывает тяжелей!
Мы как на корабле, плывем в бараке.
Нас много — вон их сколько, кораблей!
Вдавил нам Голод ребра.
Смотрит с неба
одна звезда сочувственно на нас.
Как режет мать на всех буханку хлеба —
выкраивает ночь за часом час.
Все вытерплю. И голод, и усталость.
Лишь знать бы мне, что с Ваней моим сталось!

— В Ростове вся земля красна от крови —
твой Ваня спит на улице в Ростове!

— Ночь-матушка, ну что ты, право, мелешь —
видать, сама словам своим не веришь!

— В Ростове вся земля черна от крови —
твой Ваня спит на улице в Ростове!

— Ночь-матушка, за что мне эти муки!
Отец Мороз, согрей Ванюше руки!

— Иван твой спит на улице в Ростове —
В Ростове все черно уже от крови.

— Товарищи, скорей,
скорей на помощь!
Не верю, что вы спите в эту полночь!
Михайло, отвечай, где мой Иван?

— В Ростове,
где кровавый встал туман,
лежит он с перерезанною шеей!

— На помощь, эй, товарищи, на помощь!
Вставайте все!
Вперед, сквозь этот мрак!..

Плывет в ночи
невидимый барак.

Только голые деревья,
когда тех
несут во мрак,
что ни ночь,
что ни ночь,
плачут, плачут.

— Что ж, генералы Голод и Мороз,
мы знаем, как искусны ваши руки,
когда они в ночи ломают нас
согласно точным правилам науки!

Но Время мчит над нами.
Время мчит.
Проносится сквозь нас
и дальше мчится.
Под звон его копыт
земля кричит
и стонет, как подбитая волчица.

Но Время,
красный маршал,
мчит и мчит,
и пусть падем побитыми,
убитыми —
но мать-Россия
под его копытами
вовек не упадет, не замолчит!

Над миром,
где так смутно и темно,
все ввысь и ввысь,
навстречу звездной сини,
несутся вместе
Время и Россия,
и никому
сдержать их не дано!

Там, за полоской брезжущего дня,
за дальними полями и лесами
дитя России
смотрит на меня
смеющимися светлыми глазами!..

… Что ни ночь,
что ни ночь,
смотрят мертвые глаза
из барака,
из барака.

И деревья
что ни ночь,
просыпаются, дрожа,
среди мрака.

Что ни ночь,
что ни ночь,
воют ветры за стеной
черного барака.

Двадцать пять нас тут заключенных,
двадцать пять наших лиц изнуренных,
двадцать пять сердец несвободных,
пятьдесят наших глаз холодных.
Кровь со лба, из пальцев, из губ стекает,
словно псов, полиция нас терзает,
кто не предан им, как собака,
в одиночке тот пропадает,
на бетоне распластан голый,
мучит жажда его и голод,
а на теле клоп копошится,
мысли, тяжко мысли копошатся в нас.

Мысли темные прочь отбросим —
ведь без жизни нет умиранья,
а свободы нет без страданья,
грязь и мусор уносят реки,
сбрось одежду, она не навеки,
человек растет в человеке!

Тело мое все избито, взгляните,
щеки пожухли,
губы опухли,
длани мои кровенеют,
очи мои пламенеют.

Было — земля, очаг,
каждый свой шаг
отдал земле я в подарок.

Эти проклятые черти явились,
трупы повсюду за ними ложились,
сына и мать у меня погубили,
жену?.. быть может, жену осквернили?

Подлые твари!
Сердце вскипело,
не утерпело,
и я ударил!

Бьют меня, как скотину, за это.
В жаркие очи мои посмотрите
и мне скажите —
в глазах еще родина светит?

Когда потянулся впервые сынок
к тебе, ты в слезах улыбнулась устало:
О, только бы сильным ты вырасти мог!

Его к материнской прижала груди
и сонному ласково ты прошептала:
— Расти… Твое счастье, мой сын, впереди.

Сын рос и мужал. Шли за годами годы,
и он отозвался на голос свободы.
Ему на прощанье ты руку пожала.
— Вернешься… Я верю! — ты тихо сказала.

Погиб он, в печали ломаешь ты руки,
а ветер доносит неясные звуки:
«Мать, жить хорошо, но даю тебе слово:
готов умереть за свободу я снова!»

Над нами небеса и бег луны.
Она всю землю залила лиловым,
и этим блеском мы ослеплены.

Высоких сосен белые стволы
идут за нами. Нет конца дороге
и мыслям, что, как веки, тяжелы.

— Спокойной ночи, сосны, — говорю
в прозрачной ночи одиноким соснам
и сквозь снега опять тропу торю.

Идем вперед на поиски свободы.
По снегу, словно по шоссе, идем,
а на плечах — мешки и пулеметы.

Давно, давным-давно, когда-то,
весенним утром
цвела черешня среди нас:
был май такой же, как сейчас.
Над белым цветом
шумели пчелы.
Над белым светом
синела синева рассвета.

Давно, давным-давно, когда-то
во мне цвело тысячецветье —
как и сейчас, был май на свете.
Средь тех цветов
черешневою белизною
твое лицо
сияло предо мною.

Давно, давным-давно, когда-то
был снова май,
но дни и ночи
гремело и рвалось на Соче.
И с той поры
в моей груди
цветут кровавые цветы.
Забыть тот май она не хочет:
в ней тени черепов хохочут.