Юлия Мамочева - Отпечатки затертых литер

Коль гниль внутри — не думай о покрове:
Наружная неистинна краса…

Свершился грех; нахмурив тучи — брови,
Сурово почернели небеса.
Гевал в туман мгновенно погрузился:
Как зверь, его пожрал вселенский мрак.
На грешный зов из адских недр явился
Чудовищный в своей природе враг —
Сил дьявольских живое воплощенье,
Из тьмы возник, творя собою тьму.
И оказать, крепясь, сопротивленье
Не в силах город царственный ему.
Сбирались люди в капищах старинных,
Ветшалых храмов будоража свод…
Но перед злом, карающим повинных,
Бессилен и Селевий, и народ.

Минуло семь ночей адовой смуты,
Семь долгих дней — одна сплошная ночь!
…В объятьях нынче сгинуть твари лютой
Должна царёва молодая дочь.

Селевию во сне его премудром
Явилось искупление Вины:
Прощенья ради, семьи все должны
Пожертвовать иль сыном златокудрым,
Иль дочерью прекрасной юных лет —
Коль появилась первая на свет.
От горя застонали горожане —
Но что же делать?.. Покорился люд.
И вот в оплату «за греховной» дани
Детей невинных к озеру ведут,
Избранному жилищем Зла укромным.
Спасет ли кровь из черной западни?..
Нет! Тщетно, тщетно гибли все они
Во чреве — ненасытном, неуемном…
Ведь, смертью юной лакомясь, теперь
Крепчал и рос непобедимый зверь.
По городу заколыхались думы:
Как одолеть прожорливую тварь?
В своих покоях, пепельно угрюмый,
Идеей яркой озарился Царь.
«Что люд простой? То жертва небольшая…
Видать, и впрямь разгневался Баал! —
Он мыслил, приближенных созывая. —
А если так — чтоб мной доволен стал,
Пусть жертвой будет дочь моя родная!..
Для Бога пасть — вот золотая слава!
Ее моя достойна Елисава.
В отцовском сердце будет мука тлеть —
Но я готов ее преодолеть…»

Был царь и мудр, и стар, и уважали
Его в народе уж не двадцать лет,
А оттого и рьяно поддержали
Сановники опять порочный бред.
Красавицу в виссоны нарядили,
Чело платком торжественным покрыли,
И, пожалев печального отца,
Из каменного вывели дворца.

Процессия под звуки стройных лир
По улицам прошествовала людным…
В пустом лице умом греховно скудным
Искрился золотой божок-кумир
У главных врат отверстых городских;
Пред ним прогнулись с уваженьем люди —
Царевны юной яростные судьи
И мучеников прочих молодых.

И лишь не поклонилась Елисава:
Не изменяя пламенного нрава,
Стояла твердо в городской пыли.
А пред глазами простирались горы,
Родной страны цветущие просторы
И озеро, мерцавшее вдали.

Но вот сакральный завершен обряд.
Жрецы умолкли — люд с колен поднялся,
И вскоре город за спиной остался
Со всей красой старинных колоннад.
Паломники же к озеру держали
Недальний путь: надеялись всерьез!..
Но очи девы не цвели от слез —
Льдяные пальцы только трепетали.

Дорогою, недоброй искони,
По камням ноги ранили они.
В пути встречалась нищенка, бывало,
Больной слепец, голодный как шакал, —
К обочине их Жрец брезгливо гнал,
Царевна же — спокойно подавала
Валившимся от истощенья с ног
То изумруд, то витый перстенек —
И вновь идти смиренно продолжала.
Жара свое, гудя, впивала жало
В тела бредущих — мучила, дрожа.
И дева лишь по-прежнему свежа.

Но вот и он — финал дороги знойной —
Сверкнул озерной гладью меж дерев.
Свой трудный путь толпой уже не стройной
Окончили, внезапно замерев,
Паломники греховного Гевала:
Откуда-то из недр прибрежных скал,
Снискав ответ валунного обвала,
Утробный гулкий рев загрохотал.
И с карканьем напуганные птицы
Галдящей и нетвердой вереницей
Поднялись в синь, напуганные им.
И вырвался вослед клубящий дым
Из тьмы скалы единственной глазницы.

«Благую нынче ты, царева Дочь,
Снискала милость. Истинную славу:
От чудища избавишь, Елисава,
Родной Гевал в грядущую ты ночь!
Пройдут года — но будет помнить мир
Твой светлый подвиг; Град тебя восславит:
И гордый Царь, что справедливо правит,
И люд простой — священным пеньем лир!..
Мужайся, Дева! Прочь тоску гони, —
Ведь то не гибель — верный шаг к бессмертью!
Взывай к богов святому милосердью
И погибай спокойно, как они!» —
Промолвил Жрец с фальшивою заботой.
Так пафосно, что сразу видно — врал.
И, пыльною сверкая позолотой,
Царевну вдруг порывисто обнял
И отошел. Та очи опустила
И, примирившись, руки подала
Прислужникам. Те скрипнули насилу
Громадными цепями и дела
Стальными завершили кандалами.
Закатное уж заплескалось пламя,
Скалистый заливая пейзаж…
«Прощай, Царевна! Благодетель наш…» —
Печально деве говорили люди
И, подходя поочередно к ней,
Касались скорбно золота перстней
Губами. Кто-то — дьявольских орудий,
Сковавших прочно с юностью цветка
Твердыню камня. «До свиданья, друг…»
И их воздетых в миг прощанья рук
Ее касалась ласково рука…

Над крышами струился дух жасмина
И сладкий шепот южных городов.
В закатный миг обнявши, точно сына,
Гевал притихший, в зелени садов
Светило спешно промелькнуло. Вскоре
Прохлады ночь набросила чадру
И звезды по небесному ковру
Засеребрились, оживленно споря.

В ту пору остывания земли
В домишке скромном на краю Гевала
Сестра и брат, каких в миру немало,
Смеясь, нехитрый ужин свой вели.
Лепешки — две, изюму на двоих,
Да чуть вина припасено у них —
Роскошный пир!.. Бренчал струнамми братец,
А девушка, пестря подолом платьиц,
Кружилась под мелодию его —
Смеющегося друга своего.
То, руки поднимая, проплывала,
По кругу шла — то на поклон вставала,
А юноша все на сестру глядел
Да в звуках систра вдохновенно пел.

Лилась потоком музыка живая —
Прозрачным, шумным, радостным…
               Как вдруг
Ее почти совсем перекрывая,
Ударил в дверь нетерпеливый стук.
В недоуменье тотчас смолкли оба:

«Ты ждешь кого-то, милая сестра?» —
«А ты мой брат?» —
         «Ничуть! Не помню, чтобы
Я звал гостей иль нынче, иль вчера!..»
И снова стук.
     «Откроем же, сестрица?
К чему гостей непрошенных страшиться?..»
Засов глухой заскрежетал на миг…
«Да кто же там?..» —
         «Не бойся! К нам старик
Зашел под вечер нынче на пирушку!..
Сестра, не мешкай! Доставай же кружку,
Пусть выпьет с нами наш почтенный гость!..»

В дверях, сутуло опершись на трость,
И впрямь стоял паломник престарелый,
К полуночи к ним заглянувший в дом.
Светил он бородою поседелой
И улыбался сморщенным лицом.

«Неловко, право, нынче стало мне,
Представил лишь недавнее мгновенье:
Ломился в дверь, маячил я в окне,
Пугая вас, как жуткое виденье.
Вы не держите на меня обиды!
Я странник. Путник из чужих земель…
Чудесные сады Семирамиды
Ей-богу, видел! Теплую постель
Они не раз в ночи мне заменяли…
Купался я в разливах буйных рек,
Теперь же путь веду в иные дали.
Паломник я!.. Но добреду едва ли,
Коль скоро старцу не найти ночлег.
Да что постель? Коль впору нынче мне бы
Добыть хотелось лишь краюшку хлеба,
Чтоб с голоду не помереть в пути
Уставшему, иссохшему от зноя…» —

«Скорее, брат! Накрыла стол давно я,
Пора б и вам уж к трапезе идти!..» —
Раздался голос девушки призывный.
И, приобняв за плечи старика,
Веселый брат, неловкого пока,
Его повел в свой дом — простой и дивный.
И снова льется музыка рекой!
И снова пир — хоть скромный, но веселый.
Пусть не ломится стол от яств — какой,
Какой же прок от сломленного стола?
Лепешки две теперь уж на троих.
Сестра, свою сломав до середины
На два куска, тотчас один из них
Паломнику дала: «Я чту седины!..
Держи — а мне довольно половины».
Девице братец тотчас подал знак:
«Да я и сам-то голоден не так
Уж сильно… Странник! Покорись веселью!
Наш ужин беден — но отнюдь не плох.
Был долгим путь, что дальше — знает Бог.
Поможем нынче хлебом!» —
             «И постелью, —
Сестра добавила, — ведь место в доме есть…
Переночуй — а утром вновь в дорогу!»
И встав из-за убогого стола,
Она молитву звонко вознесла
Всесильному и истинному Богу.

«Что ваш сегодня знаменует пир?
Дорогою я слышал звуки песен
Из этих окон… Праздник ваш чудесен
Поистине. Но чем столь счастлив мир?» —
Спросил старик, макая хлеб в вино.

Хоть было небо южное черно
За окнами, искриться темень стала
Внезапно синей глубиной опала.

В ответ промолвил, улыбнувшись, брат:
«О, милый странник! Этот день — великий.
Не удивлюсь, коль и у Райских Врат
Мерцают счастьем ангельские лики
И звездные на них играют блики, —
Свободным нынче стал наш чудный град!..» —
«Ах, слышал я о сонме ваших бед!..
Повсюду все кому не лень судачат:
Что якобы Гевал от горя плачет,
Да не слезами — детской кровью!.. Нет
Ему спасенья… Разве помогла
Царевны гибель — мученицы юной?..
Ужели кара в пекло снизошла,
Предсказанная судьбоносной руной,
Что в небесах чертил Верховный Бог?
Скажите, где могиле Елисавы
Благоговенно, а не для забавы
Я поклониться б со слезами смог?»

Сестра дала паломнику ответ:
«Почтенный друг! Ведь нет богов верховных!..
Есть Бог — един. А прочих, суесловных,
Не знает наш обетованный свет…
То истина! А что до Елисавы —
К чему к ее гробнице припадать,
Коль будет на рассвете собирать
В саду своем дворцовом нынче травы?..
Уж дома дева. Хоть и впрямь близка
Была к ней гибель. Пасть уже раскрыла!..» —

«Ужель спаслась?..» —
          «Спасла святая Сила!..
На скакуне взрезая облака,
Прекрасный воин, молнии быстрей,
Пред чудищем в мгновенье очутился!..
Отпрянул Змей. Уж было возвратился
В свою пещеру — вход зарос у ней
Внезапно глыбой! Обезумел зверь,
Ломиться начал в каменную дверь —
Не тут-то было. Не сломить ее!
А воин статный, вознеся копье,
Прочел во всеуслышанье молитву
И прекратил, не начиная, битву:
Трусливый Гад, узрев геройский лик,
Был паникой охвачен несносимой
И сдался в полон, ужасом гонимый,
Позорно, не задумавшись на миг!..»

Старик внезапно вдаль взглянул спокойно
И медленно промолвил: «Молодец!
И впрямь наш воин поступил достойно… —
Затем, ответным улыбаясь взглядам,
Добавил громко: — Не были ль вы рядом?
Кто он, надевший мужества венец?..»

Ответил брат: «Позор на город ляжет,
Но имени тебе никто не скажет!..
Исчез, едва узрел его народ,
Царевну лишь, спасенную от смерти, —
Хотите — верьте, коли нет — не верьте —
Он проводил до городских ворот.
Да демона привел на поводу —
Опутанного лентой Елисавы.
Тот шел покорно, будто бы в роду
Его имелись псы. И точно, правы
Кто говорит: зло с трусостью — от корня,
Детей-то жрал, а с воином — покорный…
Костер уж тлеет к западу, вдали —
Там тело Змия лютого сожгли».

Тут дева брату молвила в ответ:
«Сказал ты правду, злых противник оргий!
Ты, как и я, победою согрет!
Тем, что жрецовой власти боле нет,
Что наша вера вырвалась на свет!
Так знай же ты! Теперь уж не секрет,
Что город спас Святой! Святой Георгий!..»

Молчание повисло. В тишине
Промолвил только юноша: «Бессмертен!..»
Да странник, дряхлый гость, хотите — верьте,
Зажег звезду в распахнутом окне.

«Спасибо вам, родные, за приют…
Вы, вижу я, добры, великодушны,
Позорной тирании непослушны:
Умов свободных ваших не берут
Когтистой лапой гнет и суеверье…
Я понял все — и рад. Пойду теперь я:
Дела иные путника зовут.
Спасибо вам, любезные мои:
Лепешки и последней не жалели,
Всем угощали, что в дому имели,
Так вы и дальше поступать должны:
Земное — бренно. Нет добру цены!..
Скажу, прощаясь: за грудною дверцей
Пусть бьется ваше ласковое сердце!
Молитесь, веру духом сохраня!
И вспоминайте изредка меня…»

Поистине — ночь южная безбрежна,
В непостижимой черноте своей.
Таинственно, подобно кошке — нежно,
Над крышами дворцов и утлых хижин
Скользит она, сокрыв шипы когтей.
И спящий город ею обездвижен.

Ворота городские за плечами.
Гевал, уж нашумевшийся сполна,
Остался позади. И пелена
Его роскошный силуэт ручьями
Небесными, ночными залила.
О чудный сон!.. Хвала тебе, хвала!..

По освещенной звездами дороге,
В веках хранящей счастье и печаль,
Два путника брели в ночную даль,
Легко, босые не стирая ноги.
Один вел стройно под уздцы коня;
Его же спутник, старец седовласый,
Порой касаясь ласково саврасой,
С ним рядом шел, как и в зените дня.

«Мой сын, Мой друг — и воин, Мной любимый!
Ответствуй Мне: каким тебе Гевал
Представился? Быть может, чище стал
Народ, жестоким некогда клеймимый?
Ты говорил Мне в прошлые года,
Что мук сродни твоим не будут боле
Переносить звериного суда
Простые жертвы по царёвой воле.
Но видишь, сын, — минули сотни лет,
По-прежнему в крови звереет свет…» —

«К чему мне ныне говоришь все это?
К чему, Отец?..» —
         «Чтоб знал! Чтоб видел вновь:
Во все века невинно льется кровь.
Костры пылают и кресты возводят
Ничтожные приспешники „царей“.
Гляди на руки! С них следы гвоздей
Не у Меня — у всей Земли не сходят!..
Всегда калечат Правых те, кто Правят:
Кромсают тело — или душу травят…» —
«И разве нет спасенья от страданий?
Скажи: к чему? К чему нам жизнь дана,
Коль скоро восхищенье созиданий
Кровавая скрывает пелена!
Гевал и вправду был грехом объят.
Как я, замучен. Точно Ты — распят!..
Лишь после подвига в Твое святое Имя
Признал Тебя!.. О, грешен ты, Гевал!..» —

«Неправ ты, сын. Ведь все же он признал!
Признали люди — хоть и грех за ними…
А ты, скажи, при жизни сам-то был ли
Безгрешен, чист? Ведь часто воевал,
А где война — убийство и насилье…
Оспорь: напрасно разве разрешил я
Тебе свой грех молитвой искупить?..
Но я позволил. Ты пошел за Мною
И стал таким, каким рожден был быть —
Святым — своей геройскою душою
Очистившись, Мне преданность храня…

Все люди грешны. Но пойми Меня:
Ужель я стал бы им давать надежду,
Им жизнь дарить, коль не было б у них
Малейшего хоть шанса к возрожденью?
Не легче ль было отобрать одежду
И разум, и язык — чтоб гол и тих
Стал грешный люд земной без промедленья?..
Иль кару хуже — гибель ниспослать
Навеки?.. Знай! Коль Я даю страдать,
Я душу стойкую и наградить сумею
И с Врат Эдема снизойду за нею
Как за тобой.
Поверь мне, мальчик мой».

…А южной ночи нет конца, безбрежной —
Двух зорек верной дочери гнедых.
Дорогой, в лунном свете белоснежной,
Как будто сотворенной лишь для них,
Идут куда-то двое молодых
Навеки.