Федор Сухов - Красная палата

«Доколе муки, протопоп, сии?» —
«До смерти, Марковна, до самой смерти», —
Сказал и очи опустил свои —
Скорбящие глаза мои заметил.
«Измучил, Марковна, и не себя — тебя,
Детишек неразумных обездолил».
И тут-то он, как малое дитя,
Уткнул себя в иззябшие ладони.
И всей-то, всей спиною заходил,
Всей собью, всей-то скорбью прослезился,
Как будто он на весь-то свет один
Средь неумолчного остался свиста.
Вокруг-то и свистело и драло,
Такая поносуха колотилась!
Казалось: с протопопом заодно
Весь белый свет, давным-то он давно
Пал у царя небесного в немилость.
А я-то что, я вроде в стороне,
Души моей никто не замечает, —
И тут-то он приблизился ко мне,
И тут-то протопоп воспрял очами.
«Поволоклись», — промолвил протопоп.
«Добро, Петрович, побредем помалу», —
Сказала я, и чрез сплошной сугроб
К неведомому двинулись урману,
К реке оледенелой и по ней
Недели две аль, может, три скользили,
И что ни день, печалились больней
По гибнущей по нашей по России.
Не чаяли добраться до ее
Неугасимого живого света, —
Впадало в ярость дикое зверье
От только что проложенного следа.
Скулило, голосило по ночам,
Звездой падучей пасти обжигало…
«За что, Петрович, — не могла смолчать, -
Невыносимая такая кара?» —
«Не говори-ко, Марковна, не говори,
Любая кара на земле не внове…»

Дай, матушка, облобызать твои
Святые, измозоленные ноги.
(Припадает к ногам Марковны.)

Прокопьевна, да что ты? Что с тобой?

(Подходя к раскрытому окошку.)
Иван, корету выкатит!
(Возвращаясь к Марковне.)
                        В карете
Прокатимся и не в Тобольск,
Себя в московском покупаем ветре.
(Выходя на улицу.)
А ветер-то, а ветер-то какой!
(Садясь в карету.)
Гони, Иван, на горы Воробьевы!
(Обращаясь к Марковне.)
Подышим, матушка, Москвой-рекой,
Речной водицей ноженьки обмоем.

На Аввакума поглядим.

                        К нему,
К нему и катимся, моя голуба,
В его узилище, в его тюрьму
Войду и упасу его от глума,
От поруганья упасу.

                        На чепь
Антихристовы слуги посадили.
И на чепи дышу. Иду не на ущерб, —
Доднесь в великой пребываю силе!
Доднесь в себе не потерял себя,
От непогоди не стемнели очи…
Аз ведаю: чем студеней земля,
Тем веселее муравеет озимь,
Рябина полыхает веселей.

А ведь она и вправду полыхает,
Во мраке холодеющих ночей
Червлеными ликует петухами,
Неугасимую благовестит зарю,
Да снидет свет небесной благодати!

Что я глаголю? Что я говорю?

Не образумятся лихие тати.
Сам царь отдался в лапы сатаны,
Антихристовы обратали слуги.
Они все слышат, и они сильны,
А мы-то немощны, а мы-то глухи.
И убоялись немощи моей,
В железо взяли, в узы заковали,
Они владыки рек земных, морей
Рябины полыхающей моей,
Ее-то устрашились ликованья!
Ее-то благовеста не смогли
Перенести всеслышащие уши…

Аз, яко божий промысел, свои
Железные воспринимаю узы.
И верую: ослобонит господь
От тяжкого греховного недуга, —
Изнемогающая в муках плоть
Родит величье страждущего духа.
Явит…
        Явил, не позабыл он, нет,
Меня во тьме кромешной не оставил…
Дай припаду, мой незакатный свет,
К устам твоим греховными устами.
(Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.)

Как будто меду напился. Давно
Такого не отведывал я меда.
Совалась в щель мою, в мое окно
Малаксой опечатанная морда.
Смердящим духом стухшего смолья
Рыгала пасть лихого супостата.

Прасковьюшка, а как она, моя
Ликующая красная палата?
Егда войду в высокую, егда
Поставлю на пол ноженьку босую?
Наполненные яствами блюда,
Егда и одесную и ошуюю?
Немотствуешь, родимая? Немотствуй…
(Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.)

Опять идут мучители, опять
Сухую земь копытами долбят,
Опять они, мучители, опять
По плачущему топают помосту.
Оборони, господь, и упаси,
Не дай живой души обезъязычить,
Понеже тщусь я и на небеси
Поведать, что творится на Руси —
Аз есмь ее глашатай и повытчик!
Аз есмь ее ходатай. И ниже
Сам царь меня не сдержит. И ниже
Сам сатана не остановит. Нету,
Не может быть поруганной душе
Ни царского указу, ни запрету.
(Слышит скрип тяжело открываемой двери.)

Живой ли протопоп?

                    Не протопоп —
Расстрига я! Мятежник я! Отлучник!
Аз, яко тать, весь во грехах утоп,
Аз яко щур из тальниковой лужни.

Гы, яко агнец, непорочен, чист.

Прасковьюшка, не велено глаголить…

Очнись-ка, Аввакумушка, очнись,
Со мною нету никакой Прасковьи,
Со мною Марковна.

                    Была она, была
И во Сибири, бедная, казалась.

А рядом будто в воздухе плыла,
Березовая трепетала заросль.

Обнажаюсь и душой своей и телом,
Выворачиваю все свое нутро,
Перед непорочной выкладаю девой
Сокровенное потайное добро.
А добра-то кот наплакал. А добра-то
Токмо нагота одна да босота.
Красная — не мне — дарована палата,
Поднебесная — не мне — сияет высота.
Копошусь в глубоко выдолбленной яме,
Света вольного не ведаю, не зрю,
Токмо слышу — не во сне — как будто въяве
Ощущаю восходящую зорю.
И рябину ощущаю. И рябину
Всею собью слышу, внутренностью всей.

Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину,
Побольнее налегай, повеселей…
Хватит, миленькой. Благодаренье богу
Возвещаю я за все твои труды.
И реку тебе: доходят понемногу
Наши вздохи до холопьей колготы,
До сермяжного они доходят люда…

А воды-то сколько наслезилось, набралось!
На дворе-то — чудится — не больно люто,
Мнится: стихший пригорюнился мороз.
Так ли я глаголю, Епифаний?
                                Так ли,
Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?

Чую дух паленой, осмоленной пакли,
Слышу чадно дышащую головню.
И не слышу,
              уст твоих не слышу, Лазарь,
Всю-то Русь обезглаголил сатана,
Светлый — у родимой — помутился разум,
Безъязыкая, немотствует она.
Вся-то Русь немотствует.
                            Аз самовидец
Мук твоих, обезъязыченная Русь.

Слуги дьявола! Понеж аз есмь — молитесь,
Придет день — грозой великой разражусь.
Бездной громыхающей пожру вас. Чую,
Как вошли в меня и небо и земля,
И вся тварь вошла. Неслыханному чуду
Подколодная дивуется змея,
Вся-то тварь,
                дивуется она, понеже
Аз реку: — Немотствующий, говори!
Обличай сидящую на тронах нечисть,
Рци,
      егда земные кобствуют цари!
Рци всей грязи этой, рци всей этой коби, —
Устрашится дел своих вся эта кобь.

Братья по кресту! Родимые по крови!
Возговорит с уст стекающая кровь!
Все-то реки возглаголят. И тогда-то
Просияет восходящая зоря,
Возликует красная моя палата,
Дивного она познает соловья,
Сладким гласом возвестит о благодати —
Небывалые раскроются цветы.

Хватит, родненькие! Говорю вам: хватит,
Не печальтесь скорбью сгорбленной ветлы.
Так ли я глаголю, Епифаний?
                                Так ли,
Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?
Чую дух паленой, осмоленной пакли,
Слышу чадно дышащую головню.