Федор Сухов - Красная палата

(Один.)
Ждет зорей разбуженного дня
Древорубом высмотренный ясень.
Придет день — оскалится топор
На зеленое лесное диво,
И тогда-то сникнет протопоп,
Усмирится буйная строптивость.
Нет, не усмирится — устою,
Упасусь от сатанинской свадьбы,
Дондеж в душу не пущу свою
Три перста, три Никоновых жабы.

(Переводя говорящего по-гречески патриарха Макария.)
Кирелеисон! — глаголет кир Макарий,
Господи помилуй, — воздыхает кир.
Киру ведомо, как ангелы махали,
Полыхали светом голубиных крыл.
Звали ангельские крылья в дальний полис,
В полуночные российские края,
Невеликую рассказывали повесть,
Ничего не укрывая, не тая.
И тогда подъятый устремился парус
К берегам во грех впадающей земли…

(Про себя.)
Сами, во грехах своих купаясь,
Ядовитым курослепом зацвели.

(Продолжая переводить своего соотечественника.)
Аквой Понта омывался кир Макарий,
Освежался он и волжскою водой,
Волжскими он дивовался берегами,
Упивался полуночной красотой.
Желтоводскую он посетил обитель,
Благолепие великое узрел,
Торжище необозримое увидел,
Множество плывущих видел каравелл.
А когда к Москве приблизился, умильно
Прослезилась восходящая заря,
Ради попранной любви и ради мира
Навстречь вызвала светлейшего царя,
И во все колокола она забила —
Благочинная встревожилась Москва.

А поникшая рябинушка-рябина
Кровью плакала у каждого моста,
Возле каждого крылечка кровенела…

Патрис жаждет нерушимой тишины.
Да услышет голубеющее небо,
Как анафемствуют Авгия сыны,
Как они из подворотни, из конюшни
На Москву на всю, на полис весь смердят…

(Спокойно.)
Головой тебя да прямо в папский нужник.
(Распаляясь.)
Что глаголешь, окаянный супостат?!

И не унимаются они. Заразу
Дикой ереси повсюду разнесли,
Потеряли, и не только веру — разум,
Объявили явью дьявольские сны.
Не с того ли занемог он, занедужил,
Православья обескрыленного дух,
Пал на обескрыленные души
Сумасшедшего кликушества недуг.
Кир Макарий зрил и кир Паисий видел,
Как опальный бесновался протопоп…

Аввакумушко, не дай себя в обиду.

Аз и впрямь в конюшне Авгия утоп.
Дай мне руку, Лазарь, дай силу, дай мне…
Господи, не дай мне потерять себя!

Обновленная великими трудами,
Да воспрянет вся российская земля!
Да очистится она от всякой скверны…

Очищаюсь я от конского дерьма,
Приобщаюсь…

              К непорочным, к правоверным.

Приобщаюсь к зову своего ума,
К зову собственного сердца приобщаюсь,
Ретивое-то зовет оно, зовет,
Всею горечью своей и всей печалью
Все-то тянет на поруганный народ,
На людях бы все ему да на раздолье…

— Ну а мы-то нелюди?
— Не человеки мы?

Видеть хочется, как ивушка по-вдовьи
От студеной закручинилась зимы.
Разметелилась она, охолодила,
Лето красное завьюжила зима,
Отродясь не видывал такого дива,
Эдакая и не снилась кутерьма!
Наважденья эдакого не бывало.

— Что кликушествуешь?
— Что ты говоришь?

Жадной пастью ненасытного Ваала
Сожран древа облетающего лист,
Облетающее высосано древо,
Всем нутром оно иззябло, извелось.

— Дело говори!

                А разве я не дело
Про нахлынувший калякаю мороз!
Истину глаголю. И не убоюся,
И не устрашуся истинных речей.
Распузыренное Никоново брюхо
Лопнуло от сатанинских калачей,
Смрадом растеклось. И от такого смрада
Псы и те воротят чуткие носы.
Пастырь… Патриарх… Он не Христово стадо —
Самого себя на небо возносил.
Государем возомнил себя, владыкой…

— Бьет лежачего.
— Лежачего не бьют!

Осужден, разоблачен, развенчан Никон.

Вас на окаянный вызываю суд!
Вас сужу,
          всей вашей преисподне
Приговор неотвратимый выношу.

Не замедли, господи, сверши, исполни…

— К буйству кличет!
— Призывает к мятежу!
— Выдворить мятежника!
— Обезъязычить!
— В цепи заковать!
— Анафеме предать!

Верю, господи, не позабудешь, взыщешь,
Попранная возликует благодать!
Алчущую душу напоит живою,
Дикой ересью не тронутой водой.
Не свою — твою я выполняю волю,
Господи, не дай поникнуть головою,
Дай с антихристовой справиться ордой!
Дай испепелить себя. А пепел,
Обратится он в неустрашимый гнев…

Что пришипились? Что не куете чепи?
Аль железа нету? Наковальни нет?
Токмо пакостным воняет мотылом…

Патрис жаждет нерушимой тишины,
Кир Макарий говорит: такого дива
Даже дьявольские не являли сны.

«Доколе муки, протопоп, сии?» —
«До смерти, Марковна, до самой смерти», —
Сказал и очи опустил свои —
Скорбящие глаза мои заметил.
«Измучил, Марковна, и не себя — тебя,
Детишек неразумных обездолил».
И тут-то он, как малое дитя,
Уткнул себя в иззябшие ладони.
И всей-то, всей спиною заходил,
Всей собью, всей-то скорбью прослезился,
Как будто он на весь-то свет один
Средь неумолчного остался свиста.
Вокруг-то и свистело и драло,
Такая поносуха колотилась!
Казалось: с протопопом заодно
Весь белый свет, давным-то он давно
Пал у царя небесного в немилость.
А я-то что, я вроде в стороне,
Души моей никто не замечает, —
И тут-то он приблизился ко мне,
И тут-то протопоп воспрял очами.
«Поволоклись», — промолвил протопоп.
«Добро, Петрович, побредем помалу», —
Сказала я, и чрез сплошной сугроб
К неведомому двинулись урману,
К реке оледенелой и по ней
Недели две аль, может, три скользили,
И что ни день, печалились больней
По гибнущей по нашей по России.
Не чаяли добраться до ее
Неугасимого живого света, —
Впадало в ярость дикое зверье
От только что проложенного следа.
Скулило, голосило по ночам,
Звездой падучей пасти обжигало…
«За что, Петрович, — не могла смолчать, -
Невыносимая такая кара?» —
«Не говори-ко, Марковна, не говори,
Любая кара на земле не внове…»

Дай, матушка, облобызать твои
Святые, измозоленные ноги.
(Припадает к ногам Марковны.)

Прокопьевна, да что ты? Что с тобой?

(Подходя к раскрытому окошку.)
Иван, корету выкатит!
(Возвращаясь к Марковне.)
                        В карете
Прокатимся и не в Тобольск,
Себя в московском покупаем ветре.
(Выходя на улицу.)
А ветер-то, а ветер-то какой!
(Садясь в карету.)
Гони, Иван, на горы Воробьевы!
(Обращаясь к Марковне.)
Подышим, матушка, Москвой-рекой,
Речной водицей ноженьки обмоем.

На Аввакума поглядим.

                        К нему,
К нему и катимся, моя голуба,
В его узилище, в его тюрьму
Войду и упасу его от глума,
От поруганья упасу.

                        На чепь
Антихристовы слуги посадили.
И на чепи дышу. Иду не на ущерб, —
Доднесь в великой пребываю силе!
Доднесь в себе не потерял себя,
От непогоди не стемнели очи…
Аз ведаю: чем студеней земля,
Тем веселее муравеет озимь,
Рябина полыхает веселей.

А ведь она и вправду полыхает,
Во мраке холодеющих ночей
Червлеными ликует петухами,
Неугасимую благовестит зарю,
Да снидет свет небесной благодати!

Что я глаголю? Что я говорю?

Не образумятся лихие тати.
Сам царь отдался в лапы сатаны,
Антихристовы обратали слуги.
Они все слышат, и они сильны,
А мы-то немощны, а мы-то глухи.
И убоялись немощи моей,
В железо взяли, в узы заковали,
Они владыки рек земных, морей
Рябины полыхающей моей,
Ее-то устрашились ликованья!
Ее-то благовеста не смогли
Перенести всеслышащие уши…

Аз, яко божий промысел, свои
Железные воспринимаю узы.
И верую: ослобонит господь
От тяжкого греховного недуга, —
Изнемогающая в муках плоть
Родит величье страждущего духа.
Явит…
        Явил, не позабыл он, нет,
Меня во тьме кромешной не оставил…
Дай припаду, мой незакатный свет,
К устам твоим греховными устами.
(Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.)

Как будто меду напился. Давно
Такого не отведывал я меда.
Совалась в щель мою, в мое окно
Малаксой опечатанная морда.
Смердящим духом стухшего смолья
Рыгала пасть лихого супостата.

Прасковьюшка, а как она, моя
Ликующая красная палата?
Егда войду в высокую, егда
Поставлю на пол ноженьку босую?
Наполненные яствами блюда,
Егда и одесную и ошуюю?
Немотствуешь, родимая? Немотствуй…
(Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.)

Опять идут мучители, опять
Сухую земь копытами долбят,
Опять они, мучители, опять
По плачущему топают помосту.
Оборони, господь, и упаси,
Не дай живой души обезъязычить,
Понеже тщусь я и на небеси
Поведать, что творится на Руси —
Аз есмь ее глашатай и повытчик!
Аз есмь ее ходатай. И ниже
Сам царь меня не сдержит. И ниже
Сам сатана не остановит. Нету,
Не может быть поруганной душе
Ни царского указу, ни запрету.
(Слышит скрип тяжело открываемой двери.)

Живой ли протопоп?

                    Не протопоп —
Расстрига я! Мятежник я! Отлучник!
Аз, яко тать, весь во грехах утоп,
Аз яко щур из тальниковой лужни.

Гы, яко агнец, непорочен, чист.

Прасковьюшка, не велено глаголить…

Очнись-ка, Аввакумушка, очнись,
Со мною нету никакой Прасковьи,
Со мною Марковна.

                    Была она, была
И во Сибири, бедная, казалась.

А рядом будто в воздухе плыла,
Березовая трепетала заросль.