Анастасия Горнунг - Упавшие зерна. Бегущие ландыши

Когда лучом последним рдея,
Смиренно светятся холмы,
Когда осенний лес, редея,
Молчит в предчувствии зимы,

Когда уже не ярки краски
И чётки шорохи вдали —
Дыханье есть весенней ласки
В предсмертном трепете земли.

Так с этой жизнью расставаясь,
Её печальной не зови,
Припомни, снова улыбаясь,
Блаженство первое любви.

И простирая к жизни руки,
Ты всё простишь в последний раз
И в сокровенный миг разлуки
Смиренно встретишь смертный час.

Любовь не знает оскорбленья,
Ни горьких слов, ни злых угроз, —
В любви есть только счастье слёз
И боль тупая примиренья.

Когда страстей угаснет сила,
Себя упрёком не кори,
Судьбу свою благодари
За те часы, когда любила.

Долго смотрю я, как дикие утки
Вьются над речкой в прибрежном полесье,
Осени пасмурной вестницы жуткие
Тают в холодном пустом поднебесьи.

Чуть золотятся недвижные клёны,
Словно покойники кротко-печальные,
Чётко несутся чуть слышные звоны,
Медленно гаснут за далью хрустальною.

Холодно стало и грустно немного,
Осень томится предсмертной улыбкою,
Ярко белеет пустая дорога,
Нить паутины колеблется зыбкая.

Так встречи есть, в них мало слов,
Но много взглядов и улыбок, —
Кто чист душой, кто сердцем гибок,
Ответит на безмолвный зов.

Они в душевной глубине
Родят неясные желанья. —
Так расцветают в тишине
Цветы, которым нет названья.

В терзаньях страсти, в бурях рока,
В томленьи будничных недель,
Я в книге пламенной Пророка
Читаю слово – Коктебель.

И как скиталец в злом изгнанье,
Теряю счёт ночам и дням, —
Придет ли час, когда с лобзаньем
Я припаду к твоим брегам.

Один, томимый болью тайной,
Внемлю валов твоих прибой,
Упьюсь твоею мглой бескрайной,
Твоей мятежной тишиной.

Окончен день. Прибой затих,
Смежились горы с далью синей,
В ночи рожденный льется стих
К тебе, о патриарх пустыни.

Люблю сей скудный Коктебель
И зной песков его голодных,
Где только дикая свирель
Слышна на пажитях безводных.

Зачем, душа, поешь, скорбя,
Одна на ветряном просторе, —
Кто сможет выплакать тебя,
Веками скованное горе?

Счастлив, кто презирая страх
Ему богами данной властью,
Святому отдан сладострастью
На сих премудрых берегах.

Забито досками оконце,
В печи огонь давно потух,
И не поёт, встречая солнце,
В туманах утренних петух.

Повымер скот, сбежали мыши,
И смотрит скудная заря,
Как ворошит по старой крыше
Холодный дождик ноября.

И только ветер воет глухо
Один в нетопленой избе,
Где полоумная старуха
Живёт, покорная судьбе.

И каждый день зовёт кого-то
И одичалою тоской
Стучит в соседние ворота
Иссохшей старческой рукой.

И у кого-то просит хлеба,
Сердито споря с тишиной,
И видит лишь пустое небо
Над обречённою страной.

И вновь садится одиноко
В своей заброшенной избе,
А ветер бешеный, с востока
Ревёт и мечется в трубе.

И белые ложатся мухи
На омертвелые луга. —
О непробудном сне старухи
Поёт унылая пурга.

Душу мою поутру
Белой прими голубицей,
Душу мою ввечеру
Нищей призри черницей.

Дух истомленный в грязи
Ты вознеси над бездной,
Крепче рази, рази
Плоть тоскою железной.

Скорый, номер пятый, дав сигнал условный,
Гулкими колёсами обозначил мост,
Медленный ударил колокол церковный,
Выносили сторожа из церкви на погост.

Дома не оставил ни жены, ни сына,
Знал он, как родного, каждый паровоз,
Прожил лет не мало в будке у плотины,
Был ему товарищем престарелый пёс.

Новые хозяева думают: – собака
Не нужна нам дряхлая, и прогнали пса.
Ночь была весенняя, и лягушки квакали,
Голубели в далях влажные леса.

Побрела собака. На дворы, задворки,
Заходила часто. Бродяг и малышей —
Никого не трогала. Разрывала норки,
Под землёй искала полевых мышей.

Дни стояли ясные и ночами жарко,
Облетали белым пухом тополя,
И дождя тяжёлого, весеннего подарка,
Истомлённой грудью жаждала земля.

И однажды старая забрела собака
От голодной муки на железный путь.
Ночь была весенняя, и лягушки квакали,
Намечался месяц молодой чуть-чуть.

Скорый, номер пятый, великан трёхглазый,
Вынырнул, тяжёлым прогудев мостом.
Вспомнила хозяина собака и не сразу
Отошла, виляя ласково хвостом.

И промчался поезд, стало снова пусто,
Только взвизгнул кто-то – пёс или свисток.
Остывал на шпалах тёмной крови сгусток,
И мотался шерсти чуть заметный клок.

Отползла собака и легла, и чуткую
Жалобным визжанием смущала тишину,
А хозяин новый, запирая будку:
– Чтоб ты сдохла, подлая, ишь взвыла на луну.

Сюда, к подножью косогора,
В канавку около забора,
Где так крапивой поросло,
Нас в полдень солнце приманило,
Томило, маяло, пьянило,
Ласкало, обольщало, жгло.
И были только мы да осы,
А третьим был бездельник зной.
Ты гладил мне ладонью косы,
Обвеянные тишиной.

И были так светлы дороги,
И так безмолвен каждый куст,
Что не почувствовали ноги
Травы язвительной укус.

Струится ночь по стынущему лугу,
Сомкнулся звёзд чуть трепетный венец,
И тихо ржёт, свою зовя подругу,
Из тёплой тьмы тревожный жеребец.

В густой туман ушли, грустя, курганы,
В туман веков ушли неслышно дни,
И вдалеке – неведомого стана
Колеблятся бездонные огни.

Здесь берегут суровые курганы
Далёкие и хмурые века,
Здесь остывала сила Чингис-Хана,
Батыя власть и натиск Колчака.

Здесь прежних нет, здесь новых не настало,
Здесь только скифская струится сонно мгла,
Здесь только степь без края, без начала,
Седая степь туманами легла.

Струится ночь по стынущему лугу,
Редеет звёзд чуть трепетный венец,
И замолчал, свою узнав подругу,
В рассветной мгле ревнивый жеребец.

Вынула платочек
Старая – и вот
Мятый свой листочек
На амвон сует.

Внучка выводила
Детскою рукой. —
…Марфы, Михаила,
Льва за упокой.

Закрестилась рьяно
Годы велики, —
…Отрока Степана,
Агнии, Луки…

С ним, с Лукой венчалась
Здесь святым венцом,
Тройка заливалась
Буйным бубенцом.

Как была девицей,
Не спалось порой —
И теперь не спится,
Смерть не за горой.

Льются свечи жаром
И вздыхает грудь. —
Ах, костям бы старым
Время отдохнуть
Времена такие
Трудные. Пора!
…Дарьи, Евдокии,
Воина Петра.

Забывает толки
О царе народ.
Вступит в комсомолки
Внучка через год.

Бабка гнула спину —
Выпрямит в гробу.
– Призри Агриппину,
Грешную рабу.

Взвились перезвоны —
Динь-дирлинь-динь-бом!
Треплются знамена
Красные кругом.

Вдоль по тротуарам
Напирают, жмут, —
Молодые старым
Ходу не дают.

Лишь весна всё та же,
Хлещет через край,
И над грязной сажей
Разыгрался май.

Гаснут перезвоны —
Динь-дирлинь-динь-бом!
Молча стынут клёны
В небе голубом.

В твоих стихах пески и терпкая полынь,
И тлеет жар костра в твоём нездешнем взоре, —
Так знай, и мне сродни неведомая синь
И в ней от тьмы веков потопленное горе.

Далёкий предок мой при плачущей луне,
Когда приводит день тоску рассветной дрожи,
Обмеривал не раз на вольном скакуне
Как небо гладкие просторы бездорожий.

Но плавились века. И Чингис-ханов кровь
Под знаменем креста слилась с варяжской кровью,
И правнук молодой, распахивая новь,
Уж не кладёт колчан к ночному изголовью.

А я одна из тех судьбе покорных жён,
Забыла клич шатра и пёстрые отрепья
И вольность отдала за колокольный звон,
За сумрак теремов, за чинность благолепья.