Анастасия Горнунг - Упавшие зерна. Бегущие ландыши
Октябрь 1937 года, Лось*
ОСТАП– «Батько, слышишь ты всё это?»
– «Слышу!» – был ответ Тараса.
С детства этих строк горячих
Я без слёз читать не смела.
Сколько раз вскипало сердце
За Остапа и за Бульбу,
Лезвием врезались в сердце
И любовь, и гнев, и жалость.
И теперь пора настала,
Как Остап в предсмертной пытке
Вскрикнуть с горькою мольбою:
– «Отче, слышишь ты всё это?!»
Но молчит большая площадь,
Где толпятся все народы,
И душа в последней муке
Ждёт ещё ответа: – «Слышу!»
Октябрь 1937 года, Лось
ВЕСНАПоет земля на все лады,
Звенит, курлыкает, стрекочет,
И переполнены сады
Толпою трав и свежих почек.
И пёс с повисшим языком
На солнцепеке влажно дышит,
Над ним любовным говорком
Воркуют голуби на крыше.
А куры клохчут и спешат,
В навозе солнечном ныряя,
Петух гуляет, как паша,
Гарем свой важно проверяя.
А в каждой впадине лесной
Густая синь целует воду,
Пока её не допил зной
Бегущим ландышам в угоду.
Декабрь 1937 года, Лось
ДОРОГАОстрее пахнет конопля,
Ночь в сонных затаилась ивах,
Покорная хранит земля
Шаги столетий юродивых.
Вдыхаю пыль больших дорог,
Изъезженных, глубоко взрытых
Тоской колёс, усталых ног, —
И кровью, и слезой политых.
И думы горькие тогда
Веду сквозь мрак по травам смятым,
Как хмурый гуртовщик стада,
К недосягаемым закатам.
А рядом ты идёшь, проста,
Безмолвна и чуть-чуть сурова,
В рубахе грубого холста,
С котомочкою берестовой.
Идёшь по стёртым колеям,
Жнивьё во тьме ершится колко.
Твоим нет счёта сыновьям,
Здесь убиенным, богомолка.
Дорогам тоже счёта нет.
Идёшь и днями, и ночами,
И тяжесть многих тёмных лет
В суме несёшь ты за плечами.
Там гнев царей, и плач цариц,
И вольниц клич, и власти бремя,
И с былью много небылиц
Перемешало злое время.
А в небе – ветер молодой
Звенит беспечно проводами,
Смеётся над чужой бедой,
Над пережитыми годами.
Март 1938 года, Лось
Из цикла «Старая Москва»
Когда ей было года два,
Когда весной росла трава
И распускались клёны,
Её гулять водили в сад,
И старый дом был встрече рад,
И рад был сад зеленый.
Был звонок детский голосок,
Был на дорожке желт песок,
Кружась, летали мошки,
Был весел смех, светла слеза,
А дом смотрел во все глаза,
Во все свои окошки.
А по дорожкам взад-вперед,
Подолгу стоя у ворот,
Спокойны и суровы,
Втроем, попарно и одни,
Былые вспоминая дни,
Гуляли чинно вдовы.
И та, древнейшая из них,
Чей шаг был тих и голос тих,
Чьи пальцы были тонки,
В мантилье дедовских времен
Садилась под столетний клен
На солнышке в сторонке.
И вдаль вперяя мутный взор.
Ложились тени на забор,
День уходил за крышу, —
А ветер лентами чепца
Играл у самого лица,
Шептал ей нежно – «Слышу!»
10 марта 1939 года, Москва
Из последних стихов
Памяти А. С. Кочеткова*
Тебя я знала, но жаль, что немного…
С улыбкой милой, с большими глазами,
В любви к поэзии, в близости Бога
Мы неразрывны… Но что перед нами?
Мы неразрывны… Наши души —
Грустные пленницы в страшном мире.
Сердце поэта всё тише, всё глуше,
Небо всё ближе, всё шире и шире.
Что перед нами? – Свет бесконечный,
Где наше счастье, любовь, совершенство.
Рано умолкший, ушел ты навечно,
Гордую муку сменил на блаженство.
5 июня 1953 года, Москва
Примечания
с. 108 «Подосинки» – совхоз в одноименной деревне, вошедшей теперь в черту Москвы. В 1920-х и даже в начале 1930-х годов здесь часто москвичи снимали дачи.
с. 139 Хауз – водоем для священных омовений около мечети (примеч. А. В. Горнунг).
с. 140 Это и следующее стихотворения посвящены мужу.
с. 142 Опубликовано вместе со стихотворениями «Остап», «Вдовий дом», «Судить не нам…» и «Извозчик» в журнале «Новый мир» в 1993 году (№ 6. С. 156–157).
с. 147 Более года А. В. и Л. В Горнунги из-за квартирных трудностей в Москве снимали комнату в подмосковном поселке Лось (прежняя Джамгаровка), где постоянно жила семья их друга поэта А. С. Кочеткова.
с. 152 «Вдовий дом» – здание дворянской богадельни на углу Садовой и Новинского бульвара. При доме до революции был огромный парк, на части которого сейчас находится новая территория зоопарка и планетарий. От щербатовского дома, где жила в детстве А. В., до вдовьего сада было близко.
с. 154 Последнее стихотворение Анастасии Васильевны. Поэт Александр Сергеевич Кочетков (1900–1953), близкий друг А. В. и Л. В. Горнунгов, умер 1 мая 1953 года.
Уцелевшая
Жизнь и творчество Анастасии Васильевны Горнунг
Судить не нам, карать еще не нам,
Нам только пить свое чужое горе.
Рассудит Тот, Кто молвил: «Аз воздам!»
Кто к ним сошел, к беспомощным рабам.
Анастасия Васильевна Горнунг, урожденная Петрово-Соловово, родилась 9 ноября 1897 года в родовом поместье своего отца, Вязовке, в Тамбовской губернии. Вскоре после рождения ее привезли в Москву, с которой была связана вся ее жизнь, не считая тех лет, когда она, не по своей воле, была оторвана от родного города. До 1918-го Анастасия Васильевна бывала в Вязовке почти ежегодно. Именно там родилась ее огромная любовь к русской природе. В Москве в те годы Анастасия Васильевна жила в щербатовских домах: сначала на Большой Никитской, а позже, вплоть до первых лет революции, на Новинском бульваре.
Незадолго до первой мировой войны Анастасия окончила одну из московских гимназий. Не испытывая материальных трудностей, она смогла несколько лет целиком посвятить себя расширению своих гуманитарных знаний. Ее влекла литературная деятельность. Она рано начала писать стихи и рассказы, но самые первые её произведения не сохранились, как и почти всё, связанное с детством и юностью, – 1917-й год больно ударил по семье Петрово-Соловово.
Причина этого общеизвестна. В своих «Записках уцелевшего» Сергей Голицын, сам познавший из-за своего княжеского титула кошмар застенков на Лубянке, точно определил логику, по которой, невзирая на пол и возраст, жесточайшим репрессиям вплоть до убийства подвергались часто вообще ни в чем, кроме своего рождения, не повинные люди1. К их числу относится и Анастасия Васильевна, жизнь которой была поломана из-за знатности ее происхождения.
По матери она была из княжеского рода Щербатовых, восходящего к XV веку. Тогда князь Оболенский, Рюрикович в семнадцатом колене, получил прозвище «Щербатый», дав фамилию «Щербатов» своим потомкам. За пять веков Щербатовы породнились почти со всеми древними русскими родами, в частности, с Оболенскими, Трубецкими, Голицыными, Апраксиными.
Прапрадед Анастасии Васильевны по материнской линии, Степан Степанович Апраксин, прославился на всю Москву, подобно графу Ростову из «Войны и мира», своим хлебосольством в доме на Знаменке.
Его дочь – прабабка Анастасии – Софья Степановна Апраксина вышла замуж за Алексея Григорьевича Щербатова. Она основала Московское общество попечительства о бедных, а незадолго до смерти завещала Москве большой капитал на устройство детской больницы, а также свой дом с огромным садом у Кудринской площади, сохранившийся и поныне. Часть этого сада, о котором вспоминает в своих стихах Анастасия Васильевна, занята теперь территорией Зоопарка и Планетарием. Князь А.Г. Щербатов, московский военный генерал-губернатор, был председателем Комиссии по построению храма Христа Спасителя в Москве.
Вообще Щербатовы принадлежали к той части московской аристократии XIX века, которым свойственна была не только широкая благотворительность, но и большая социальная активность. Дед Анастасии Васильевны, князь Александр Алексеевич Щербатов (1829–1902), рядом с которым прошло ее раннее детство, был первым городским головой и почетным гражданином Москвы. Б.Н. Чичерин в своих воспоминаниях о Москве XIX века описывал его как человека, способного «соединить вокруг себя все сословия, русского боярина в самом лучшем смысле, без аристократических предрассудков, с либеральными взглядами, с высоким понятием о чести»2. По словам Чичерина, А.А. Щербатов отличался неуклонным прямодушием, но был обходителен и ласков со всеми, при этом тонко понимал людей и умел обращаться с ними. Он стремился привить детям и внукам эти качества, и Анастасия Васильевна унаследовала многие из них. К сожалению, свойственное ей прямодушие потом часто в условиях окружающей действительности лишь осложняло ее и без того трудную жизнь.
