Элла Боброва - Янтарный сок

По преданью, жила в те дни женщина в хижине,
но совсем одна.
Что ни ночь — приходил к ней любимый, и жизнь ее
вдруг была полна.
Но царила тьма.

На вопрос ее робкий: «Как имя любимого?» —
Он не отвечал.
А хотелось узнать, почему он невидимый,
приходил — молчал,
молча, покидал.

Не дождавшись ответа, решила: не скажет он;
а покоя нет.
От коптилки пометила спящего сажею:
на вопрос ответ
даст ей лампы свет,

там, где все танцевать собираются вечером.
Кто он, кто такой?
Он ушел. Вслед она. Ищет, кто здесь помеченный?
Видит: с роковой
меткой — брат родной!

Горе ей и позор! Брат с постыдным желанием
шел делить с ней ночь.
Факел ярко зажгла и, насмешками ранена,
стыд свой превозмочь
убежала в ночь.

Быстро факел зажег свой и брат. По преданию,
побежал он вслед.
Звал, был остановить ее полон желания,
но она, как ветр,
не догнал он, нет!

Ловко факел сестра свой зажгла; и от ветра он
стал большим огнем.
Брат, спеша, факел слабо зажег: постепенно
угасая, он
бледным янтарем.

Мчались долго, преданье гласит, в темноте они —
брат вслед за сестрой.
И, взлетев, превратились тогда в высоте они
в солнце над землей
в месяц золотой.

И рассеялась тьма. Поднялось ликование:
Свет! Родился свет!
Люди видели — всюду, в лесу, в каяках они
пели дню привет,
страха тьмы уж нет!

А когда месяц-брат, сестру-солнце преследуя,
по небу бежал,
люди все отдыхали, танцуя, беседуя.
Так с рождением солнца всесильным стал свет его
и мир процветал.

Раз, по преданию, на медведя
гнались охотников семь саней.
Быстрые, умные их собаки
мчались, как вихрь; но быстрей был зверь —
был он хитрей, был он быстрей.

В страстном желанье поймать добычу
стали постромки собак срезать.
Самых свирепых вослед погнали
С криком и гиканьем, чтоб скорее
зверя загнать, зверя поймать.

Но, как ни мчались собаки, сани —
быстрый медведь от них ускользал.
Громко вскрикнул один охотник:
«Землю я чувствовать под собой
вдруг перестал!» И закричал

тут и охотник другой в испуге:
«В воздух с санями поднялся я!»
Смотрят охотники вниз и видят,
как ускользает от них земля.
В беге взвились все они ввысь.

Даже собак и медведя в небо
ветер могучий унес с собой.
И превратились они в созвездья:
каждый из них, по преданью, стал
яркой звездой. И в тьме ночной
их наблюдаем мы и поныне:
псов и охотников с ними рать.
Только медведя-то им, как видно,
не догнать.

Жили двое сирот, говорится в предании,
брат и, старше его, сестра.
Ни семьи, ни друзей, кто в беде пожалел бы их;
только сами они друг о друге заботились,
жили дружно и не ропща.

Спали в старых другими покинутых хижинах,
ни о чем не прося людей.
Это было во время великого голода;
и считали все люди сирот только бременем:
«Почему нам чужих кормить,
разве маю своих, плоть от плоти детей у нас?» —
говорили не раз они.
Спят сироты. А люди, гласит так предание,
из селенья ушли и сирот там оставили
беззащитных, совсем одних.

Вот проснулись они, а кругом запустение.
Безутешно заплакал брат;
но, как старшая, брата сестра успокоила,
обещала, как прежде, о нем лишь заботиться.
Взявшись за руки, прочь пошли.

Далеко от селенья вдвоем побрели они:
надо что-то найти поесть.
Все длинней на снегу становились тени их;
но ни крова, ни пиши. Подкралось отчаянье,
есть хотелось им все сильней.

В безысходной беде стали зверю завидовать:
быстрым зайцем хотели стать;
то лисой обратиться желали пронырливой —
но в зверей превратиться никак не могли они,
и никто их мольб не слыхал.

Стали громко кричать: «Лучше б стать нам тюленями!»
Оставались они детьми;
оставались сиротами всеми забытыми.
Шкура, меха, кремень — это все, что с собой они,
уходя, захватить могли.

Но вот вскрикнули раз, став на мех и топча его:
«Громом, громом хотим мы стать!»
Загремел, по преданью, тут мех под ногами их.
Ударяя кремнём о скалу все ж неистово,
продолжали они кричать:

«Стать бы молнией!..» Кремень рассыпался искрами.
Вознеслись в небо брат с сестрой;
и злым людям упреки шлют, гневные, быстрые —
громом, молнией огневой.

Но Ворон-отец не всегда на детей своих гневался.
Коль помнили люди традиции, чтили закон,
он щедро им дичь посылал, чтобы люди охотились,
а после удачного дня и над миром задумались.
Раз жили два друга-охотника в те времена
Красивы, искусны во всем и дружны были жены их.
Охотились вместе, досуг свой любили делить,
подолгу о мире умели вдвоем рассуждать.

Но чудо ли: сколько б ни мчались вперед на санях они,
куда бы ни двинулись — всюду тянулась земля.
Ужель невозможно доехать хоть раз до границ ее,
а, может, окажется вправду она бесконечною?
Но в путь не пустившись, об этом разведать нельзя;
и, плача, друг с другом охотников жены прощаются.
Расстались друзья, чтобы правду мире узнать,
от солнца и к солнцу — два разных избрали пкти

По снегу и льду мчались быстро зимою холодною,
а летом охотились, свой пополняя запас.
Вперед и вперед — много лет длилось их путешествие.
Охотники сами, их жены в дороге состарились.
Им рядом с санями теперь было трудно идти.
Но дальше и дальше стремились. Уж выросли дети их;
потом поженили охотники взрослых детей
с детьми из семей, что встречались в далеком пути.

Так с разных сторон по земле подвигалось два племени.
Все медленнее подвигались в дороге охотники,
их дети вели; но они не забыли идей своих.
А смерть отвергали: «С друзьями сначала мы встретимся…»
всегда говорили. И вот, как преданье гласит,
сошлись, наконец, на земле два кочующих племени.
Хоть старшие видеть друг друга уже не могли,
но, следуя голосу, здесь обнялись вновь друзья.

Охотники старые, плача от радости, молвили:
«Поистине наша дорога была далека.
Гораздо обширней и больше земля, чем мы думали.»
Сказали — и четверо все успокоенно умерли.
Так древние люди узнали: земля велика.

В то время древнее, не так, как ныне,
жил лишь один народ, гласит преданье.
Раз вырастил один охотник дочь.
Не мог никак ее он замуж выдать:
упрямо отвергала женихов
и зло над ними иногда смеялась.
Обузою считал отец ее;
но дочь не отвечала на упреки.
Не раз кричал он ей в припадке гнева:
«За пса тебя я выдам моего!»

Ответом было, как всегда, молчанье.
И вот однажды, говорит преданье,
зашел к ним на ночь человек чужой,
одет был в рыжую собачью шкуру.
С упрямой девушкой он ночь провел —
в пса рыжего вновь утром превратился.
Так дочь узнала, что сдержал отец
свою повторно-гневную угрозу.
«Вот он, жених твой!» — бросил он с презреньем,
«Теперь ты выйдешь замуж, наконец!»

Ночные повторялись превращенья.
И стала дочь семьи ждать прибавленья.
Вот день настал: щенки — ее приплод —
визжа, на шкуре меха копошатся.
Но как детей она их полюбила
и не могла на крошек насмотреться.
Отца же визг их скоро в гнев привел.
Дочь с мужем-псом, с ее детьми-щенками —
Всех он отвез на остров отдаленный,
но псу за мясом плыть домой велел.

Короткое так продолжалось время,
устал отец нести и это бремя.
Однажды пес приплыл за мясом вновь;
наполнил полмешка отец камнями,
а сверху мясом их чуть-чуть прикрыл.
Пошел на дно пес, громко, по-собачьи,
причитывая о своей семье.
На острове же поселился голод:
отец лишь поначалу ежедневно
возил немного мяса, но потом

кормить не захотел семью большую:
«Вас много, накормить всех не могу я!»
Дочь гневом вспыхнула от слов отца
и отомстила за убийство мужа:
созвав детей голодных, отдала
им своего отца на растерзанье.
В отчаянье она: как дальше жить?
Быть может, где-то ждет детей спасенье…
Два каяка для них смогла построить,
использовав подошвы от сапог.

Вот с севера пришел на помощь ветер,
и, плача, мать кричит: «Плывите, дети,
вас где-то примет лучшая земля,
вы жизнь построить сможете иную».
Прижав к себе оставшихся детей,
в слезах она от моря отвернулась.
Каяк был первый вынесен волной —
и племя выросло индейцев смелых.
Спаслися предки всех народов белых,
когда к земле пристал каяк второй.
От тех, что не смогли покинуть остров,
произошел род древний — эскимосов.