Элла Боброва - Янтарный сок

Здесь в озеро небо всю синь расплескало,
пойду — с головою в нее окунусь;
а солнце в траву все лучи разбросало, —
хочу — и ладонями их зачерпну.
Здесь так — по пасхальному — чисты березы,
что светят стволы мне в прогулке ночной;
так вечером низко спускаются звезды,
что с той вот сосны достала б рукой.
Озерная гладь в предрассветном тумане.
Раздался гагары тоскующий крик…
Вот он — первый луч! И, как взрыв ликованья,
птиц разноголосое чирик-чирик.
У сонного леса запутаны кудри:
мне хочется их гребешком расчесать;
а это росою умытое утро
поймав, как ребенка, высоко поднять.

Казалось, солнце закатилось.
Но вот, откуда ни возьмись,
последний луч… Леса покрылись
вдруг золотом церковных риз.

От восхищения немею:
средь расцветающей весны
сентябрь внезапно пламенеет
на темной зелени сосны.

Но лишь на миг. В тени глубокой
вновь тонут рощи и леса.
А где-то за горой далекой
манят опалом небеса.

Без оглядки бегут часы,
торопливо летят мгновенья.
За горами иль за углом
ждет меня мой последний день —
не желаю знать: я ловлю
их в неведении блаженном;
то спешу, то гляжу им вслед,
в дом впустив чаровницу-лень.

Потянувшись сладко, она
в парк иль к озеру приглашает:
не сбегут ведь книги, стихи,
отложи-ка их на потом.
Как соблазн ни велик — борюсь;
но все чаще я уступаю
и, подставив ветру лицо,
выхожу, оставляя дом.

Ты — со мной. В синеве нет дна.
Осень кажется мне бескрайней…
Потому: коль тебе случайно
ворон праздный откроет тайну
моего рокового дня —
спрячь ее, мой друг, от меня.

Вот поражает… В небе очертанья
закатом обагренных облаков,
и рыцаря Ламанчского страданья,
и в марте робких капель обещанья,
и вкруг утеса волн бессильных рев.

Земля — восторг. Мешают счастью звезды.
В них мне мерещится предвестье бед.
Не с Млечного пути… Не белых — гроздья,
а дальняя одна: не всех ли грозных
она пожарищ порождает свет?..

Лежит передо мной как на ладони город:
сверкающей змеей ползет вдали река;
причудливо встают на горизонте горы,
снег голубых вершин купая в облаках.

Взвилися над рекой, подобно быстрым ланям
в стремительном прыжке, изящные мосты.
Над парком волчника парит благоуханье,
в гирляндах радужных камелии кусты.

Брожу по городу и на душе отрадно:
не вижу бедности, ни старости морщин —
то поражает блеск красавиц шоколадных,
то забавляет шик бородок у мужчин.

Здесь небо ясное — гость редкий и желанный:
обрадует на миг дразнящей синевой,
капризно спрячется за пеленой тумана
и… разрыдается вдруг тучей дождевой.

Мне город этот мил, и в утро расставанья
я грустно шлю ему неслышное «прощай!»
Но из-за тучи луч блеснул мне: «До свиданья!» —
дорогу осветив как будто невзначай.

Июль. Жара. Полупрозрачным газом
белеют клочья легких облаков.
Вдали встают холмы, как бы на страже
лениво развалившихся лугов.

Бежим от улиц, запыленных, душных,
чтоб синевы и тишины испить,
чтоб жалобы подслушать звезд падучих,
не думать ни о чем, а просто быть…

А вот и лес. Свернули с автострады.
Мила нам даже легкая здесь пыль.
Нам скоро скажет озера прохлада
неслышно: небоскребы? — Это быль!

Забыта раскаленная земля:
здесь небо в озере… и радость бытия.

Здесь не печальная осень вдовица:
ветру, видавшему виды, пришлось
встретить не часто тщеславней девицу —
как ведь умеет и любит рядиться!
Редко заметны следы ее слез.
Там, в волосах, еще молодо-пышных,
бант завязала — ну, чистый кармин!
Здесь же подол свой пытается вышить
охрой умело — посмотришь, и вышел
наилегкомысленнейший кринолин!
Тучи, влюбленные в осень, ревниво
метят от солнца красавицу скрыть.
Солнце сильнее: лучами игриво
вдруг рассмешит и поникшую иву!
Может ли осень его не любить?
Может ли грустною быть?..

Осенний ветер, старый Казанова,
опять флиртует с листьями ветвей.
Но никогда успеха он такого
в беспечной жизни не знавал своей.

Березы, клены, даже ветви дуба
стыдливо краской счастья залились;
пылая страстью, Казановы губы
леса и парки за ночь подожгли.

И, облачаясь в новые наряды,
в старанье Казанове угодить,
они постылых платьев зелень рады
на пестроту беспечную сменить.

Но Казанова озорник бывалый,
и за нарядом падает наряд,
чтобы ковром лоскутьев — желтых, алых,
все тротуары твердые устлать.

Стыдятся белой наготы березы.
Осины плачут. Гневен гордый дуб.
Но Казанове ненавистны слезы:
он сушит их прикосновеньем губ.

Деревья же — лобзаниям не рады.
Внушает жалость их печальный вид.
Осенний ветер, лишь забавы ради,
их обнажая, все кружит… кружит…

Люблю знакомый город мой в тумане:
он словно спит, но борется со сном.
Автомобиль мой — остров в океане,
веду его, и мне послушен он.

За каждым поворотом ждут сюрпризы:
вот башня — чудо! — в воздухе висит.
Там — знаю, мост на тросы был нанизан,
но молоком густым канал залит.

В стране я (волю дав воображенью)
все новых, полуведомых чудес:
вдруг вырос мост костлявым привиденьем,
минута… оглянулась — он исчез!

Вставало б так же чудом полужданным
и Завтра, как мой город из тумана!
И знать бы мне, где омут, где овраг;
не мучиться б: а вдруг неверен шаг?..

Автомобиль мой — как живое чудо:
из детской сказки он ковер мой самолет.
Порой стыжусь: меня одну несет,
а рядом под дождем бегут и мокнут люди.
Вперед, назад… Закон — мое желанье.
Скажу: вдоль озера! Он мчит меня туда.
Всегда ждет новая там красота…
Вот пароход застыл в шифоновом тумане,
иль вдруг пред восхищенною луной
склонился богатырь в серебряной кольчуге,
вот ветер воду взрыл, как пахарь поле плугом,
иль заиграла гладь воды парчой.
Гроза? Не страшен град и ливень нам!
Забавно видеть, как играют в небе в прятки,
как быстроногих молний лишь сверкают пятки —
их неуклюжим не догнать громам!

В день праздный ветер гонит паруса
(и ближе горизонт, и волны зеленее);
веселый тренер, он и в небесах
подхлестывает тучи: ну-ка, кто скорее?
Сегодня же — как будто наравне
несемся с серыми живыми облаками:
то дышит злейший из январских дней,
не в силах справиться с упрямыми волнами…

Я рада: нет, он вольных не скует
Любуюсь: словно по небу несет
меня ковер мой авто-самолет.