Габриэла Мистраль - Избранные стихи
касаться ран. Брезгливо отвожу
я очи собственного состраданья
от Лазаря, когда он -- смрадный прах.
Все язвы бинтовала я наощупь, -
коль видишь язвы, нет любви в руках.
До святости не доросла я духом,
чтоб столько зла выслушивать впотьмах
безгрешным ухом Авеля спокойно.
Нет, не сумела жизнь прожить бесстрашно,
чтоб сердце было так бесперебойно,
как солнце на божественных горах.
Я вышла из истерзанного тела
Израиля, из рода Маккавеев.
Я в медовуху превращать умела
пчелиный мед. Умела я, мой Бог,
так петь, так прошивать вершины криком,
чтоб голосом Твоих коснуться ног.
Поверженная, возношу я вопли,
хоть совестно молить Тебя, чтоб Ты
склонился ликом к гибнущему полю
и к наготе моей столь откровенной
прижал бы всепрощающе персты.
Ты, разбивавший камень надмогильный,
Как скорлупу, о, сжалься надо мною!
Я не воскресну никогда с Тобою,
а буду гнить, мой смешан будет прах
с лишайником и горечавкой пыльной,
со всем, сгоревшим в желчи и в солях,
со всем, в чем нет Христа, что не омылось
Его благовестительным законом.
Я потерпела пораженье: милость
мне не дана под небом посрамленным
и в том мое виновно пораженье.
Распятый, но живой, Он в униженье
ведь с ног до головы Он попран мной
во всем мое виновно пораженье!
Рога у благородного оленя
от моего облезли пораженья.
Перевод И.Лиснянской
91. Снятие с креста. Ноктюрн
В горах за городом -- "Христос распятый".
Я к статуе пришла с мольбой о теле
Моем больном, перевожу глаза
С Тебя, страдальца, за себя, больную,
Стыжусь: моя-то кровь лишь струйка в речке,
Твоя восходит влагой пред плотиной.
Есть у меня опора в этом мире,
А Ты висишь без четырех гвоздей.
Чтоб кровь твою собрать, к тебе пришла я,
Своей груди иссохшей я коснусь
Руками, чтобы право обрести
Обнять твои израненные ноги,
Сочащиеся каплями святыми.
Все горести свои теперь забыла:
Усталость, долгий, трудный путь, недуги,
Стыжусь, что с просьбою, как попрошайка,
К Тебе пришла, что в этот поздний вечер
Перед тобой, поверженным, стою
Я, грешница, здесь, на горе, а ты
Все падаешь, все падаешь: впервые
Твои мне муки страшные открылись,
Отвесно падая, разбилось тело
Твое, подобно скорлупе плода:
Упала грудь, колени и упала
С твоей поникшей шеи голова.
Христос, найди приют в моих руках,
Божественную тяжесть, боль свою
Вручи мне, потому что оказалась
Я здесь одна, и то, что вижу я,
Никто не догадается о том,
Что каждой ночью происходит здесь,
Не видит из твоих детей никто
Твое паденье, чтоб скорей твою
Плоть окровавленную подхватить,
Затем, что одиночество безмерно
Горы, где ты висишь, где мало света,
Где падает он косо в час вечерний
На гору безымянную Земли.
Перевод И.Лиснянской
Помрачения
92. Два ангела
Два ангела, как на г'оре,
всю жизнь стоят за плечами,
баюкают, точно море,
покуда не укачали.
Один трепещет крылами,
другой недвижно витает.
Один приходит с дарами,
другой дары отбирает.
Который пребудет с нами?
Который канет в былое?
Один опалит, как пламя,
другой осыплет золою.
А я им душу вверяю -
стелюсь покорной волною.
Лишь раз в едином усилье
согласно они запели,
смыкая белые крылья
любви и крестной купели.
Лишь раз друг с другом в союзе
забыли разлад старинный,
и жизнь завязала узел
со смертью неразделимый.
Перевод Н.Ванханен
Материи
93. Воздух
В поле, где шалфей и мята,
где земля в цветах, как в звездах,
словно ждал, меня встречает
Воздух.
Круглый, вертится, как голый
расшалившийся проказник,
словно с матерью играет,
утит, дразнит.
То берет меня в объятья
с ласковой своей сноровкой,
то закручивает платье,
как веревку.
Как змея, шипит на ветках,
листья в чаще отряхает
или у меня дыханье
отнимает.
Папоротникам и крыльям
не дает он запылиться;
у него свои растенья,
птицы.
Я тянусь к нему руками,
и ловлю, и догоняю;
он меня мельканьем быстрым
ослепляет.
И касаюсь, не касаясь,
и ловлю -- рука пустая;
он смеется, новой шуткой
одаряя.
Я иду назад по рощам,
по дубовой, по сосновой,
гонится за мною Воздух
снова.
В дом свои каменный вхожу я,
от волос прохладой веет:
как хмельные, как чужие,
тяжелеют.
Непокорные, не могут
на подушке поместиться;
чтоб уснуть, должна я с ними
повозиться.
Должен он прилечь сначала
великаном-альбатросом
или снастью, что спустили
трос за тросом.
Если волосы утихнут,
засыпаю утром, поздно:
так измучил мать ребенок
Воздух.
Перевод О.Савича
Америка
94. Гимн тропическому солнцу
О солнце инков, солнце майя,
ты плод американский, спелый,
кечуа, майя обожали
твое сияющее тело;
и кожу старых аймара
ты выкрасило красным мелом;
фазаном красным ты встаешь,
уходишь ты фазаном белым;
художник и татуировщик
из рода тигров и людей,
ты -- солнце гор, равнин, пустыни,
ты -- солнце рек, теснин, полей.
Ты нас ведешь, и ты идешь
за нами гончей золотою,
ты на земле и в море -- знамя,
для братьев всех моих святое.
Мы затеряемся -- ищите
в низинах -- раскаленных ямах,
на родине деревьев хлебных
и перуанского бальзама.
Белеешь в Куско над пустыней;
ты -- Мексики большая песня,
что в небе над Майябом бродит,
ты -- огненный маис чудесный,
его повсюду жаждут губы,
как манны жаждали небесной.
Бежишь бегом ты по лазури,
летишь над полем голубым,
олень то белый, то кровавый,
он ранен, но недостижим.
О солнце Андов, ты -- эмблема
людей Америки, их сторож,
ты -- пастырь пламенного стада,
земли горящая опора;
не плавишься и нас не плавишь
в жаре сжигающего горна;
кецаль, весь белый от огня,
создав народы, ты их кормишь;
огонь -- на всех путях вожатый
огней блуждающих нагорных.
Небесный корень, ты -- целитель
индейцев, исходящих кровью;
с любовью ты спасаешь их
и убиваешь их с любовью.
Кецалькоатль, отец ремесел
с миндалевидными глазами,
индиго мелешь, скромный хлопок
возделываешь ты руками;
ты красишь пряжу индианок
колибри яркими цветами,
ты головы их вырезаешь,
как будто греческий орнамент:
ты -- птица Рок, и твой птенец -
безумный ветер над морями.
Ты кроткий повелитель наш,
так не являлись даже боги;
ты стаей горлинок белеешь,
каскадом мчишься быстроногим.
А что же сделали мы сами
и почему преобразились?
В угодья, залитые солнцем,
болота наши превратились,
и мы, приняв их во владенье,
огню и солнцу поклонились.
Тебе доверила я мертвых, -
как на углях, они горели,
и спят семьею саламандр,
и видят сны, как на постели;
иль в сумерки они уходят,
как дрока заросли, пылая,
на Западе желтея вдруг,
топазами вдали сгорая.
И если в эти сорок лет меня
ты не вписало в память,
взгляни, признай меня, как манго,
как пирамиды-тезки камень,
как на заре полет фламинго,
как поле с яркими цветами.
Как наш магей, как наша юкка
и как кувшины перуанца,
как тыквенный сосуд индейца,
как флейта древняя и танцы,
тобой дышу, в тебе одном
и раскрываюсь и купаюсь.
Лепи меня, как ты лепил их,
свое дыханье в них вливая;
дай мне средь них и с ними жить,
быть изумленной, изумляя.
Я шла по чужеземной почве,
плоды чужие покупала;
там стол так тверд, бокал не звонок,
там жидок мед, вино устало;
я гимны пела мне чужие,
молитвы смерти повторяла,
спала под мертвою звездою,
драконов мертвых я видала.
Вернулась я, и ты верни мне
мой облик, данный от рожденья.
Обдай меня фонтаном алым
и вывари в своем кипенье.
Ты выбели и вычерни меня
в твоих растворах едких.
Во мне тупые страхи выжги,
грязь высуши, мечты проветри
и прокали слова и речь,
жги рот, и песню, и дыханье,
очисти слух, омой глаза
и сделай тонким осязанье.
И новой -- кровь, и новым -- мозг,
и слезы новыми ты сделай.
Пот высуши и вылечи
меня от ран души и тела.
И снова ты меня возьми
в те хороводы, что танцуют
по всей Америке огромной
и славят мощь твою святую.
Мы, люди кечуа и майя,
мы прежней клятвою клянемся.
Ты -- вечно; к Времени уйдя,
мы к Вечности опять вернемся.
Опав, как золотые листья,
как красного руна шерстинки,
к тебе вернемся после смерти,
