Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

Всех дел не переделаешь,
Всех писем не напишешь,
Всех книг не перечтешь, —
Всё ближе стужа белая,
Зимой последней дышишь,
Последний ветер пьешь.

И вспыхнула магнезия,
Поймала блеском голову
Холодную в гробу, —
Но ты, моя поэзия,
Не в раме гладиоловой,
Не желтый блик на лбу, —

В тебе движенье теплое,
Тебе вольней и выше,
Чем побежденной мне:
Как в летнем небе облаку,
Как ласточке под крышей,
Хвоинке на сосне.

Мальчик бросил камень в пруд,
По воде круги идут:

Кольца зыби золотой
На воде его густой.

Кто о камне пожалел?
Камню – каменный удел.

Пусть лежит себе на дне
В безнадежной тишине.

Лиловой кляксой ярко расплылось
Написанное в день еще недавний –
Бессмысленно, и горько, и тепло
Химическим карандашом на ставне,

Когда уже решили, что — конец,
Когда прощать не стало больше силы.
Легко и пусто пальцам без колец,
Губам без слов «любимая» и «милый».

Осталась только ласковая есть
В округлых «л» подчеркнутого слова.
Шел ливень. Смыл. И вот – нельзя прочесть.
Всё утонуло в лужице лиловой.

Так проходили дни впотьмах,
Был плеск дождя несносен, —
Зевая, подошла зима
И заменила осень.

И вдруг в линялом феврале,
Совсем непроизвольно,
Как будто звон по всей земле
Пролился колокольный.

И жидкий, лиловатый лес,
Продутый сквозняками,
Стал чудом из семи чудес
И в заговоре с нами:

То пряча пальцы в рукава,
То растирая щеки,
Мы долго спорили сперва
О Бунине и Блоке.

И март зажег голубизну,
Овеял светом дали, –
Но лес таил свою весну
И мы свою скрывали, –

Пока не зацвели кусты,
И вдруг, в конце недели,
Мы очутились — я и ты –
В доверчивом апреле.

Мы поднялись развилиной ствола,
Но ты — на солнце, крепче, тяжелее,
А я — слабей, я к северу росла
И тенью счастлива была твоею.

Бывало, с ветром бросится листва
Моя к тебе — и этот теплый шорох
Был нам и хлеб, и ласка, и слова,
Ни в чьих не слыханные разговорах.

Но молнии высокий произвол
Нас расщепил и слабый сук отбросил,
И он лежит, безлистый, на откосе,
И одинок твой уцелевший ствол.

Ни слез, ни боли. Только пустота
И отдых на земле, которой стану…
А солнце на стволе залечит рану
И засверкает с каждого листа.

Если б нам деревьями
Вырасти пришлось,
И тогда, наверное,
Мы росли бы врозь.

Мы молчим, послушные,
Жмуримся на свет,
Чтобы не подслушали
Те, кому не след.

Только в бурю, издали,
В сумерки и гром,
Чтобы нас не выдали,
Ветками кивнем.

И порой — таинственно –
С солнечных высот –
Лист, такой единственный
Ветер принесет.

Наш город мягко смыт туманом,
Я в нем бреду, как в тонком сне…
Быть может, я – за океаном,
Опять в потерянной стране.

Быть может, ты сейчас нежданно
Ко мне сутулясь подойдешь
Из душной нежности тумана –
На призрак пасмурный похож.

И приглядевшись близоруко.
И узнавая: «Это ты?»
Но, как во сне, уронишь руку
У заколдованной черты.

В тумане может всё присниться,
И то, чего давно уж нет.
В тумане даже наши лица
Моложе на семнадцать лет.

Любовь не кончилась — она
Живьем разлуке отдана,
Чтоб в снах и в песнях длиться, –
И влагой перья вороша,
Слетает к ней моя душа,
Как в летний полдень птица.

Она – прозрачный водоем
В именьи облачном моем
И с радугой в соседстве, –
Где всё былое во плоти,
Где можно бусинку найти,
Потерянную в детстве.

Где можно молодость опять
Цветком ромашки ощипать
По лепестку — до «любит»…
Любовь не кончилась — она
Мне светит с голубого дна,
Из самой тихой глуби.

Подниму, и вздохну, и брошу –
Пусть другой найдет на пути.
Счастья слишком большую ношу
Не по силам уже нести.
Для таких вот – слабых, усталых
Есть у Бога иной запас:
Видишь россыпь радостей малых?
Видишь, сколько? Они – для нас.

Я странник запыленный,
Ищу в пути приют,
А мне воды соленой
Напиться подают, –

Смеются у порога,
Но я покорно пью:
У всех своя дорога,
Я выбрала свою.

Я всё дальше в море уплываю
И никто не ждет на берегу.
Я еще борюсь, еще живая,
Но вернуться больше не могу.

Море всё пустынней и огромней,
Глуше рокот отошедших скал…
Только бы меня никто не вспомнил
И теперь обратно не позвал!

Пахнет горькой водой и медузами ветер прибрежный
И спешит, и, споткнувшись, лохматится пеной волна.
Что мне сила моя, что моя бесполезная нежность, –
Мне она не нужна, потому что тебе не нужна.

Если верной волной я вослед поплыву пароходу,
И твои берега захлестнет мой зовущий прибой,
Ты, как эта скала, оттолкнешь мою горькую воду,
И она отойдет, не опознана даже тобой.

Был зябок недоспанный
Вокзальный рассвет.
В нем слезы, как оспины,
Оставили след.

А воздух подслушанный
Был горек и чист,
Как тонко надкушенный
Сиреневый лист.

Над болью напрасною
Блаженно горя,
Вставала прекрасная
Чужая заря.

Но, дрожью железною
Трясясь и звеня,
Мы были отрезаны
От нового дня.

Пусть захлопнулась перед нами
Самоцветного счастья дверца –
Не скудеет земля цветами,
Не скудеет надеждой сердце.

И под небом чужого края,
Немотой его светлой глуби,
Изнывая и умирая,
Мы живем. Мы поем. Мы любим.

Может – близится праздник света?
Новым хмелем вскипает чаша?..
Нет безумней мечты, чем эта.
Нет святее тоски, чем наша.

По песчинке стачивалась боль,
Размывалась медленными днями,
Притуплялась, – так морская соль
И вода шлифуют жесткий камень:

И теперь он гладок, словно плод,
Округленный, не остроугольный, –
В нем лишь тяжесть, что еще гнетет,
Но не может оцарапать больно.