Иван Рядченко - Время винограда

Месяц август,
месяц август,
далеко ли до беды:
я боюсь, что стали в тягость
веткам сочные плоды.
(Ты ресницами пугливо
не мигай: не будет взрыва,—
высшей истины правей,
бомбы мирного налива
обрываются с ветвей…)
Месяц август,
месяц август,
подставляй широкий чан:
я боюсь, что стали в тягость
небу звезды по ночам.
(Ты ресницами пугливо
не мигай: не будет взрыва —
небо звездочка прожгла,
сообщив нам торопливо
о конце добра и зла…)
Месяц август,
месяц август,
ты спросил бы у садов —
то ли в тягость,
то ли в благость
время
паданья
плодов?..

Его всю жизнь снедала зависть
к обычным людям и богам,
и взгляд петлял, как будто заяц,
лисой гонимый по снегам.

Он был врагом чужой удачи
и не умел прощать того,
что тот смеется, этот плачет,
но плачет искренней его!

Он чувством тайным и недобрым
был безнадежно обожжен.
В его душе шипела кобра
и распускала капюшон.

Казнясь ночами, одинокий,
он не искал иных начал —
всем придавал свои пороки
и тут же всех разоблачал!

И потому бывала радость
сырой и темной, как подвал:
он сам не жил — и тем, кто рядом,
нередко солнце закрывал.

Критикующий бас
и восторженный возглас побед.
Громких слов не боюсь —
опасаюсь я шепота вслед.

Шепоток, шепоток
шелестит, словно уличный хлам.
Я тебя ненавижу,
людской шепоток по углам!

Эти мимо проходят —
и слова не скажут в глаза!
Но ползет шепоток их,
как будто в бурьяне гюрза.

Он ползет пресмыкаясь.
У гадов повадки свои.
Он ужалит тебя
не слабей ядовитой змеи.

Жил возле дачи хитрый ворон,
как наблюдатель наших дел.
Он, будто угольщик, был черен,
а клюв, как золото, желтел.

Порой он каркал оголтело,
кому-то хлопал в два крыла.
И все, что чуточку блестело,
тащил безбожно со стола.

Хозяин призрачных владений,
на все глядел он свысока,
несомневающийся гений
околодачного мирка.

Немало видевший и зоркий,
не сомневался он ни в чем:
стекляшки крал — и был в восторге,
себя считая богачом.

Года грозят седою бородою,
стремится хворь умерить нашу прыть.
А сердце брызжет силой молодою
и хочет волноваться
и любить.

Что толку повторять — ты день прошедший,
давно, мол, спета песенка твоя?
Я думаю, что только сумасшедший
от песен отлучает соловья.

Я счастлив тем, что не страницы,
не главы книги неживой,
а мне дано прочесть ресницы,
твое дыханье, облик твой.

И эти руки, губы эти,
и душу, полную огня.
И нет читателя на свете
во всем счастливее меня.

Мы все породнились с движеньем,
мы едем, плывем и летим.
Я полон твоим притяженьем,
как маленький спутник — земным.
Все просто и сложно немного:
уводит пешком ли, в купе
дорога, дорога, дорога —
а я приближаюсь к тебе…

Но если случалась минута,
не мог искушенья прогнать,
и липкая мягкость уюта
мешала мне крылья поднять,
тогда, под молчаньем созвездий,
свое же безволье кляня,
стоял я на месте, на месте —
а ты покидала меня!

Грустил я на дальнем причале,
соленую слушал капель.
Высокие волны качали
тягучих разлук колыбель.
Когда ж, как пристало мужчинам,
я шел по опасной тропе
к вершинам, к вершинам,
к вершинам
то я приближался к тебе!

Лотерея, лотерея,
лотерея спортлото,
дай мне выиграть поскорее -
только что-нибудь не то.

Я сегодня твой участник,
я ушел к тебе в рабы,
отвергая легкость счастья
и знамения судьбы.

Я хотел бы выиграть слово
утешения для тех,
кто познал немало злого
и не верует в успех.

Дай мне радость озаренья!
Так отмечу номера,
чтобы вспыхнуло сиренью
чье-то зимнее вчера.

Не желаю для покоя,
зачеркнувши клеток пять,
выиграть что-нибудь такое,
чтобы позже проиграть!

Там, где я бывал в заторах,
где звучал солдатский шаг,
были выигрыши, которых
нет в обычных тиражах.

Я души не экономил!
И, как там не суесловь,
выпал мне счастливый номер —
неразменная любовь.

Потому так осторожно
за билетики плачу:
приз дороже — выиграть сложно,
приз дешевле — не хочу.

Лишенная земных переживаний,
не думая, казалось, ни о чем,
натурщица лежала на диване,
укрытая лишь солнечным лучом.

Она лежала молча и бесстрастно:
таков удел, работа такова.
В ней не было ни капельки соблазна,
дремали в ней и чувства, и слова.

Как мрамор на незыбком пьедестале,
белело тело; в прихоти своей
каштановые волосы стекали
к спокойным полушариям грудей.

Она не знала, что там, на мольберте -
какой-то холст, какое-то тряпье.
А он, художник, отнимал у смерти
и красоту, и молодость ее.

Он, отбирая краски на палитре
и выверяя кисти каждый взмах,
шептал себе: ты только слезы вытри,
чтоб не расплылись линии в слезах.

В него вселился вдохновенья дьявол.
В ушах трубила праздничная медь.
И у холста мгновение стояло,
готовое навеки замереть.

О темный пьедестал насеста!
Как слепо верит в силу чар
петух, невольный гений жеста,
задира, красный, как пожар.

Он, бесподобно вскинув гребень,
бросает вызов в сонной мгле
едва светлеющему небу
и непроснувшейся земле.

А в крике дерзость и отвага.
И только курам невдомек,
что их герой кричит от страха,
который сердце обволок.

Его, как пламя, охватило
одно безумство — где исход,
коль ежедневное светило
проспит и в небо не взойдет?!

Похолодев в испуге диком,
он к небу тянется с жерди,
он разрывает горло криком,
он молит солнце:
— Восходи!

Так заорать и мне бы нужно,
чтоб счастье не ушло в беду:
мне без тебя темно и душно…
Но я молчу.
Молчу и жду.

Кто будет знать — какой ценою
светлеют земли и моря,
когда ты всходишь надо мною,
как над планетою — заря?..

Чтобы в сердце отразиться
и оставить след,
свет звезды ко мне стремится
миллионы лет.

Вот цена за право сниться
подвигом маня…
А тебе — поднять ресницы,
глянуть на меня!

Словно ток внезапно пронизал —
кто-то мелом выполнил работу,
на двери железной написал:
«Света, Света, приходи в субботу!»
Надпись мелом… Сразу ожило,
из времен промчавшихся и дальних,
где-то сохраненное тепло,
будто привкус зернышек миндальных.
Горечь, руку не останови!
Напишу я на железе с ходу
той, своей, отчаянной любви:
«Непременно приходи в субботу!»
Чтобы зов мой праздничный летел,
словно луч над тучею косматой,
чтобы напряженнее гудел
под нагрузкой этой трансформатор!
Кто ты, паренек, что в белый свет
выплеснул любовь свою большую?
Жалко, под рукою мела нет.
Ничего уже не напишу я.
Утихает колокол в груди.
Осыпает осень позолоту.
Ну, а ты-то, Света, приходи —
приходи, пожалуйста, в субботу!