Александр Новиков - Уличная красотка

Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
Ее метла пинками мечет в кучи.
Но, глянь, один листочек злополучный
Еще не брошен ветру в жернова.

Не постарел еще? А может, страшно —
вниз?
И оттого трясет, как в лихорадке?
В кору вогнав по щиколотку пятки,
В последний раз — его эквилибрис.

Попридержись, циркач осенний, не сорвись,
Дождись, когда арена станет белой.
Я, как и ты, мечусь осатанелый
И без конца заглядываю в высь.

Когда же снег? Когда пожухлые цвета
Накроет залп снегов, и с них — довольно?
Тогда, пожалуй, можно добровольно
Слететь замерзшей бабочкой с куста.

Чтоб кувырком, как шут, барахтаясь —
крутясь,
В ее окно ударить и с досадой
Вдруг заорать: неужто вы не рады,
Что выпал снег, что я не втоптан в грязь!

Что я лечу, что я покуда не упал,
Ведь завтра мне до окон не подняться —
Седая хмарь меня запишет в святцы,
Освищет ветер мой осенний бал.

И понесет меня с карниза на карниз,
И будет бить о каменные стены,
Крича мне: ты — простой, обыкновенный,
Бессовестно прорезавшийся лист!

Ложись же в снег, циркач бульварный,
дворовой,
Не доводи старуху до падучей! —
Листва давно послушно сбилась в кучи,
Попряталась, укрылась с головой.

Довольно с них. Пускай судачит воронье.
Давай, листок, в стекло к ней постучимся.
Минуту, две… Простимся и умчимся,
Разбросанные, каждый за свое.

А после нас замрут ледяшками слова,
Что нынче — снег. Что вовсе нам
не грустно.
Решим на том, что в этом доме — пусто.
Все сожжено до углей, как дрова.

Ну вот и всё. Хандрой отмаялась листва.
1986 год

Коллектив здоровый мутим, травим мы,
Как мы смели, подлецы!
Взвился с места комсомолец правильный,
Закивали одобрительно «отцы».

— Вот, слыхали, воют «быдлов-роллингов»,
Нам ни спать и ни учить под вой! —
И президиум сверкнул очами кроликов,
И, казалось, выкрикнул: «Конвой!..»

Замер сход. Застыли оборванцами
Трое мы — бродяги на балу.
И, вчера еще довольный танцами,
Факультет в пылу клеймил «хулу».

Конница идейной жандармерии
С шашками речевок наголо
Вырубала нас, чтоб не намерились
Повторить подобное падло.

Господи, да вы ли это, девочки?
Мужики, да вы ли это тут?
Кто он вам? В припадке к небу вздев очки,
Тыча в нас, командует: ату!..

Кто он, наставляющий так истово
Нас заткнутся впредь и вас — смолчать? —
С расстоянья пушечного выстрела
Мастер выявлять и обличать.
Нас тогда оставили, не выгнали.
Видно, нам написано на лбу.
Руки все согнули, руки выгнули —
И решили, стало быть, судьбу.

Мы потом давились дымом «шипочным».
Был осадок горек и тяжел.
Узнаю с тех пор я безошибочно
Всех, кто на собранье не пришел.
1984 год

Бокал все полней и полней,
А в стенке бокала я с ней отражаюсь. Я с ней.
Она — не моя.
Она убежала от мужа. Ушла, уползла, как
змея.

Она положила себя,
Как битую карту, рубашкой помеченной
вниз.
Она — не моя.
И ночь для нее на сегодня не больше чем
просто каприз.

Громко и неслаженно
Оркестрик про любовь проголосит.
Зачем она со мной — неважно.
Зачем я с ней — поди, спроси.

Про завтра не хочется знать.
Ей хочется сладкого — надо в него поиграть.
Она — не моя.
Ей надо вернуться назавтра, не зная, не помня,
кто я.

А я не хочу потерять,
И взять насовсем я ее не могу, не хочу.
Она — не моя.
А все-таки виснет рука и плывет у нее
по плечу.
Громко и неслаженно
Оркестрик про любовь проголосит.
Зачем она со мной — неважно.
Зачем я с ней — поди, спроси.
1995 год

Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.

Но в казенных гостиничных шторах
Уцепилась и прячется лень.
В них расплачется осень так скоро
На стекле. На стекле.

А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.

Как усталыми звездами шают
Отслужившие службу слова.
Их, конечно, сотрет и смешает,
Если выудит, злая молва.

Отзвенит и ударится оземь
Шепелявое слово «прощай»,
И расплачется желтая осень
На груди у плаща.

А в глазах, как в море синем,
Солнце на плаву.
Бьется на плаву и слепит.
Листья календарные пустые рву
Под несносный городской лепет.

Оставляю в бушующем лете
Я тебя навсегда. Навсегда.
Как в сгоревшей дотла сигарете,
От огня не оставив следа.

И всезнающий ветер хваленый
Не собьется к зиме на пути,
И любовь, как горящие клены,
На душе облетит.
1999 год

Вот он — пароходишко бумажный,
Ходит он от берега ко дну.
В луже, там, где дом многоэтажный,
Где она пройдет, перешагнув.

Флагом всполохнет ей или дымом
И гудит-дудит во все гудки.
А она опять нарочно мимо,
Прячется в кудряшки-завитки.

Рвется, будто пес, порвав ошейник,
Голос, осмелевший от темна.
Полночь. И мы терпим с ним крушенье
В луже, где распрыгалась она.

К трапу мне! И прямо на восходе
Прочь уплыть в далекую страну!
Надо бы. Да только пароходик
Ходит вдаль от берега ко дну.

А потом, когда просохнут лужи
И наступит зной, того гляди,
Станет он сухим листком ненужным
И на первом ветре улетит.

Близко ли, далеко ли — неважно.
Где никто его не узнает…
Белый пароходишко бумажный
Вдоль по борту с именем ее.
1998 год

Пароходишко колесный —
Сто заплат на оба борта —
Катеров папаша крестный
В семь часов уйдет из порта.

И, как боцман дым табачный,
Монотонно и привычно,
Станет воду чавкать смачно
И гудком прощаться зычно.

А портовые зеваки
Посчитают: киносъемка.
И потянут слухи-враки,
И развяжут рты-котомки.

Посмеется хором пристань,
Потолпится и позлится:
Мол, катаются артисты,
А вот нам не прокатиться!

А еще на шлейф из сажи
Берег вылупит бинокли,
И малец в панаме скажет,
На кулак мотая сопли:

— «Когда вырасту я взрослый,
Я в такой не сяду даже —
Пароходишко колесный —
Мало хода, много сажи!»

Даст затрещину мамаша
Малолетке кипешному
И ресницами помашет
Пароходику смешному.

А малец, с обиды плача,
Впредь усвоит быстро-просто,
Как решаются задачи
В интересах пароходства.

Только я в молчанье стисну
Ржавый поручень причальный —
Я один на всю на пристань
Знаю: рейс его — прощальный.

Не к актерам и актрисам
Тащит латаное днище —
Он отплавал, он приписан
К корабельному кладбищу.

А еще сквозь мысли-блудни
Память выстрелит дуплетом:
Вот на этом самом судне
Мне хотелось вокруг света.

Никакой был шторм не грозен,
Но пробило время склянки,
И мечту мою увозят
Вдаль на вечную стоянку.
1987 год