Александр Новиков - Уличная красотка

Может быть, когда проеду мимо я,
Грубым словом вас и помяну —
Вы ведь, моя прежняя любимая,
Поменяли имя и страну.

Может быть, когда я вас увижу,
Заново родившуюся тут,
Вспыхнет и во мне любовь к Парижу,
Как и к вам, на несколько минут.

На холодной глади белой лилией
Вы не принимали свет дневной.
Может быть, когда-то и любили вы,
Может, были счастливы со мной?

А теперь вам, как фонарь во мраке,
Светит тускло мой стиховный бред,
И уже нерусские собаки
По-нерусски вам пролают вслед.

Но и в этом бесполезном свете,
Босиком ютясь среди зимы,
Вы, конечно, вспомните о лете,
Где когда-то распускались мы.

Где хотели в небе разминуться
Облаками, белого белей,
И упасть на землю, как на блюдце,
Белою пушинкой с тополей.
А в Париже, а в Париже
Фонари тусклей, и жиже
Их холодный, их печальный,
бесполезный свет.

А в Париже, а в Париже
Голуби летают ниже
Тех, что были в синем небе
Наших с вами лет.
2006 год

Как эти звуки хрупки,
Что теребят мозги
И превращают звезды в гитарный трень!
И у короткой юбки
Есть что-то от музыки —
Плыть над землей и удивлять не лень.

Как эти тени серы,
Что не сплетаются
И расстаются к дому на полпути!
И у Надежды с Верой
Не получается
Третью сестрицу — Любовь — найти.

И музыка одна,
Вся про нее она,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.

Как эти окна тусклы —
В них и не пахнет сном,
И на подушках юбка рыдает — ниц.
По переулкам узким,
Пьяное, как вино,
Эхо гуляет окриком двух сестриц.

В них музыка одна,
Вся про нее она,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.
Белым крылом голубки
Пух тополей мела
Давняя ночь в клумбы и во дворы.
Помню, в короткой юбке
Рядом со мною шла
Девочка милая с именем третьей сестры.

И музыка была
Вся про нее светла,
По клавишам из дней
Вся музыка о ней.
1998 год

А она младше вдвое,
У нее на ветрах
Белый парусник в море
Ждет на полных парах.

Белый парусник хлипкий,
Неприступен и горд,
Покидает с улыбкой
Ослепительный порт.

С Ним она уплывает,
В берег топнув ногой.
Ей вдогонку кивает
Вдвое младше Другой.

Ветер космы полощет,
Бьет хлыстом по волне…
С этим было бы проще
И в другом — наравне.

А она по привычке,
Как всегда не со зла,
Вдвое больше обычного
В порт свезет барахла:

Самых горьких историй
По три в каждой руке.
Он возьмет ее в море,
Только сам — налегке.
Полупьян и всклокочен,
Будет в каждом порту
Видеть в каждой — «не очень».
В каждой видеть «не ту».

А ее укачает —
Море так не право!
Всех она повстречает…
Но уже без Него.
1994 год

Танцуют аисты на поле
В звенящей утренней тиши,
И смотрим мы со сладкой болью
Из проезжающих машин.

И тишина спадает в день такой хороший,
Чтоб не спугнуть слетевших с неба птиц,
И крылья хлопают, как хлопают ладоши
Любви, танцующей на бис.

Танцуют аисты так нервно
И тишину на клочья рвут —
Как будто день на свете первый
Они слетели и живут.

Не потому, что нынче в этом мире старом
Для их любви настала череда,
А потому, что в этом танце станут парой
Отныне раз и навсегда.

Как им легко купаться в утре,
И небо крыльями рубить,
И гладить нежно перья-кудри,
И друг для друга парой быть,

И эту жизнь считать земной удачей редкой,
И понимать — не долог в ней полет,
И знать, что голубь, не видавший клетки,
Цены свободе в небе не поймет.
Танцуют аисты на поле
В звенящей утренней тиши,
И смотрят все со сладкой болью
Из проезжающих машин

Как два, впервые улетевшие от стаи,
Забыв на время неба высоту…
Вот так и мы с тобой когда-то парой стали
У всех прохожих на виду.
2008 год

Написал на зеркале в гримерной
Золотоголовый парень в черном,
Непомерно влюбчив, в меру пьян,
Первый на Руси, как первый в Риме,
В час признанья прима-балерине:
«Люблю Айседору Дункан».

Всех на свете баб подмять готовый,
Золотоголовый и бедовый,
Сплетней уподоблен кобелю…
Сердцу не найдя до сих отрады,
По стеклу алмазом скреб-карябал:
«Айседора, я тебя люблю…»

Русских кабаков без драк не сыщешь.
Серебро стихов — в пропойных тыщах.
Золото волос летит в стакан.
Хор цыганский весел безучастно,
И рыдает поутру участок:
«Люблю Айседору Дункан…»

Выплеснулась синь из глаз, как возглас —
Юношеский пыл — на женский возраст.
Плавает, не топится в хмелю.
Не роман — спанье при всех и в свете
Как стекло алмазом — сердце сплетни.
«Айседора, я тебя люблю…»

Что ж ты, жеребенок, бледно-розов,
Долго ли протянешь под извозом,
Непривычен к окрикам-пинкам?
Мил тебе галоп иль кнут мил злобный —
В имени ее твои оглобли:
«Люблю Айседору Дункан…»

Целый мир готовый взять на глотку,
Волоком тащимый к околотку,
Миром загоняемый в петлю…
Зеркалу свою оставил тайну
Тихо и светло, и так скандально:
«Айседора, я тебя люблю»
1988 год

Я люблю глядеть на капель —
С крыш спадают, как в плечи волосы,
И хрустальный синий апрель
Шепчет мне твоим нежным голосом.

Я ловлю в каждой капле всхлип
Этой девичьей тайной радости,
Что не грустен и не тосклив
Я в апрельской своей парадности.

Я люблю глядеть на дворы,
Где влюбляются снова голуби,
Где, еще не прознав поры,
Все деревья бесстыже голые.

Все красивы, и все без сна,
В лужах плещется ночь глубокая.
Мостовая. А вдоль она
Каблучками так мило цокает.

Я люблю глядеть на тебя
И держать твои пальцы-веточки.
Ты, конечно, — из голубят,
И, конечно, нет лучше девочки.

Пусть вопят, голосят, трубят,
Мол, за ней — хулиган по паспорту.
А еще не люблю себя,
Что я этим так много хвастаю.
2000 год

Ax, как плакала она,
вся скривясь у алтаря,
Не молитву сотворя,
в пол холодный говоря.
В мини-юбке и в манто,
В окруженье, и — одна.
Убиенного — за что?! —
«новорусская» жена.

А как с кадилом вокруг ходить —
Как по-бабьи не завыть?
И на локоны платок…
Что удумал ты, браток?..

А я в спину ей крестясь —
Я случайный. Я не с ней.
Купола. Эх, купола.
Я здесь был. Я был не с ней.
Мне за завтрее — свеча.
И за прошлое — свеча.
Уповаю, лопоча.
А она молчит, крича.

Огласят вот-вот раба,
Да по ком прошла пальба.
Из руки к ногам — цветок.
Что удумал ты, браток?..

И стоим мы под причит,
И внимает купол пуст.
А у церкви ждет — торчит
тот, который жал на спуск.
Да не ведает она.
И под святые слова
Мир присваивает ей
Званье черное — вдова.

Ладан сладкий подыша,
В купол бросится душа.
Кабы в церкви мы одни…
Ну, да бог тебя храни.
2003 год