Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2
Сейчас работая над своими стихами, просмотрев от начала всю свою жизнь, я подумал, что даже и такая скромная жизнь стороннего наблюдателя, м<ожет> б<ыть>, когда-нибудь в будущем покажется интересной. Не своими делами, конечно, – их и не было, но делами нашего века.
Сердечно Ваш
Л. Гомолицкий.
Автограф.
123. Булгаков – Гомолицкому
V. Bulgakov Г-ну Л.Н. Гомолицкому. Варшава
Praha – Nusle
Sezimova 13
Прага, 6 мая 1941 г.
Дорогой Лев Николаевич,
Изящный томик Ваших «Стихов и Поэм» получен мною и уложен на хранение в Русском Музее. С удовольствием будем его хранить, вместе с прежними версиями Ваших творений.
Посвященный Вам вечер Кружка по изучению русской литературы прошел хорошо. Напрасно Вы думаете, что «Ваша особа не стóит» оказанного ей скромного внимания. Наоборот, она стоит и большего, но только время настоящей оценки Ваших трудов, видно, еще не пришло. Ведь эта оценка должна была бы выразиться, прежде всего, в ИЗДАНИИ всего написанного Вами, а это, как видно, еще не сделано. Но, наверное, в свое время (более точное определение его невозможно) будет сделано. Положительно оценили Ваши труды и слушатели моего доклада, среди которых отмечу известную петербургскую писательницу и редакторшу разных журналов баронессу С.И. Таубе (Аничкову), историка литературы, автора книжек о Пушкине и Лермонтове В.В. Перемиловского, начинающую беллетристку Е.Н. Коцюбинскую, члена редакции издававшегося здесь журнала «Своими Путями» Н.А. Антипова и др. Я ознакомил их с Вашей биографией, с намечающимися влияниями в Вашей поэзии или близостью Вашей с предшествующими мастерами (Блок, Тютчев, Клюев[512], Державин), излагал, характеризовал и цитировал как изданные, так и неизданные Ваши творения, как поэмы, так и лирику, изученные мной предварительно с достаточной тщательностью, – говорил более часу и видел, что внимание присутствующих не было утолено. Несомненно, что ознакомление с Вами как с поэтом доставило им всем определенное удовлетворение. В частности, «Совидец», из которого я прочел последние патетические главы, особенно понравился присутствующим.
Лично я очень счастлив, что дал себе труд и имел возможность попристальнее приглядеться ко всему написанному Вами. Я точно только теперь впервые познакомился с Вами и этим новым знакомством, право, очень дорожу. Может быть, будь мы помоложе и живи мы поближе друг к другу, мы бы даже подружились. (В старости, хотя бы и относительной, говорят, дружбы приобретаются с трудом!) Но если так не суждено, то это ничего. Зачем же иначе «в начале бѣ слово»? Слово-то и сближает нас или, по крайней мере, приближает меня к Вам духовно, чему я – один из странников в мирской пустыне – искренно радуюсь. Кроме чудесной «Варшавы», драматического «Совидца» и прекрасных стихов «Цветника», меня лично более глубоко тронуло Ваше «Отроческое». Это удивительный, в своем целом, сборник чистого и искреннего душеизлияния глубокого, юного, еще не тронутого ржавчиной жизни существа. За предоставленную возможность прочесть... не прочесть, а выпить живоносную влагу этого кубка духовного – Вашего сборничка «Отроческое» я Вам особенно благодарен. Сейчас «сансара» (так индусы называют хлопотливое жизни) снова завлекла меня, но думаю, что в сборничек Ваш я еще не раз буду погружаться – в тихие и глубокие минуты, когда утомит «однозвучный жизни шум»[513] и когда захочется «меда духовного»... Конечно, и «Отроческое» заслуживает впоследствии быть изданным целиком. Оно вовсе не тем только ценно, что характеризует Вашу подготовительную стадию в поэзии. В нем есть своя, особая прелесть и очарование.
Чтобы хоть чем-нибудь отплатить Вам за то удовольствие, которое я испытал при более подробном ознакомлении с Вашим творчеством, позволяю себе послать Вам вышедшую в прошлом году в Китае вторую драму мою «Эдгар Поэ»[514]. Первая была «На кресту величия» (о Л.Н. Толстом), ее послать пока не могу, третья «Рюрикович»[515] и четвертая «Цветок Небес» (сцены из древне-китайской жизни) пока не изданы.
Сердечно Вас обнимаю и желаю всего хорошего!
Ваш Вал. Булгаков.
Literární archiv Památníku Národního písemnictví (Прага). Архив В.Ф. Булгакова. Машинопись с подписью автора.
124. Гомолицкий – Булгакову
15 мая 41
24 " "[516]
Дорогой Валентин Федорович,
признаться, я очень тронут и смущон Вашими письмами. Заслуживают ли мои старомодные и скромные писания того внимания, каким Вы их дарите. Притом в словах Ваших столько искренности, что и благодарить Вас в обычной форме не чувствую себя вправе. Вы слишком добры ко мне, и мне всё кажется, что тут ошибка, а на самом деле я того не стою. Наполняет страхом и то, что пишете о дружбе: а как я не оправдаю ее! Дружбой жизнь меня не баловала. Так уж сложилось – война (та 914 года) нарушила ход жизни. С отрочества я рос в одиночестве. Потом коротко я нашол отвлечонного друга[517]. Об этой хладной дружбе я писал в одной из глав Совидца. Последние годы перед теперешней войной я вел дружескую переписку с людьми, мне сочувствовавшими: Юрием Иваском и Виктором Мамченко, поэтами. Теперь мы потеряли друг друга из вида. В общем, окружающие дарят меня симпатией, но я очень одинок в своих работах и мыслях. Такими люди, очевидно, рождаются. И Вы понимаете, как отрадно узнать, что то, что считал лишь своею внутренней жизнью – одинокие писания – находит отклик в другом.
Благодарю Вас за присылку драмы и надпись на ней. Я тут же прочол Эдгара По – книга эта задумана в благородном шиллеровском духе. Мне лично было приятно и то, что она издана в Китае, водяные знаки китайских иероглифов на страницах. Издавна испытываю слабость к китайской культуре. Благословил меня на это увлечение русский перевод Буланже конфуцианских книг[518]. Перевод, кстати, слабый. Но потом я читал перевод французский и первый русский – старинный, современный Екатерине – Лаврентьева (прекрасный перевод по архаизированному своему библейскому стилю)[519]. Конфуцианство, как я убедился, отвечает мне больше других религий: своим оптимизмом (нет присущего другим дуализма – раскола на добро – зло: дурное лишь следствие несовершенства, добро заложено в нас, естественно, и наш долг – его развивать), своей «кровностью» к каждому, семейственностью (культ предков) и отсутствием нездоровой мистики. Сейчас в этом году, благодаря знакомству с польским синологом Яблонским[520], я получил возможность заняться чтением оригиналов и всё свободное время занимаюсь китайским. Очень мне нравятся конфyц<ианские> трактаты своей простотой, краткостью, точностью, светлостью внутренней и особым лаконическим стилем, любящим символические умолчания. Эта их цепь зависимостей в деле совершенствования, где всё идет по кругу и конец спаян с началом. Если Вас интересует, могу прислать подстрочный перевод первой части великой или, точнее, большой Науки Конфуция – то, что до сих пор одолел. Подстрочный перевод, обнаруживающий все особенности стиля, не только точнее, но и любопытнее и поучительнее обычных выглаженных и приспособленных к европейскому пониманию переводов.
Без конца благодарный Вам Ваш Л. Гомолицкий.
Автограф.
125. Гомолицкий – Бему
13.VI.41
Очень обрадован был Вашим письмо, дорогой Альфред Людвигович. Гадал и не знал, что значит Ваше молчание. Не решался писать уже Вам, не зная: могли быть у Вас и внутренние и иные причины. Теперь я ещо раз переработал всё свое прошлое. Составилась книжечка, где не окончена (всё ещо) лиш поэма – прибыла девятая глава (очень вчерне)[521]. Да, надеюсь, что судьба (это от нее зависит) позволит окончить эту работу. Начал, кроме того, совсем новые стихи, и, кажется, не только для себя самого новые: совсем на новых началах с новой поэтикой. Неожиданно для себя, п<отому> ч<то> не думал, что напишу ещо что-нибудь – что хватит сил начинать заново. О поэзии зарубежной думаю как Вы, что Вам было дано составить о ней мнение в целом. Я это знал ещо накануне и об этом писал Мамченке и Иваску. Ничего о них не знаю, кроме того, что М<амченко> читал стихи на каком-то собрании со Смоленским и неизвестными именами. Что касается «второго периода» зарубежной поэзии, я в него мало верю, думаю, что если и будет чтó – то не «период», а случайное, единичное, без среды. Вы меня утешаете своим лестным отзывом о Арионе – была эта книжка «пиром во время чумы», как ещо успел сказать мне Философов. Он одобрил Ариона, но жестоко напал на меня за дилетантски-легковесные строки о Византии и за «формализм» (для Ф<илософова> – Хлебников остался «гениальным идиотом» – мнение сходное с Ходасевичем, отметающее: скорей Маяковский, чем Х<лебников>). Клингер порхает, есть в нем некое безответственное благодушие. Кондратьев в крайней нужде, остался один с женой, которой недавно делали операцию (рак) – дети их все не в Варшаве. Вл. Вл. благополучен[522]. У меня же много трагических перемен. Ни от кого никаких вестей. С первого дня войны потерял из вида своих родителей. Из газет имеем лишь Нов<ое> Слово[523]; о Нов<ой> Газете, о кот<орой> пишете, ничего не слышал[524]. Писал мне из Праги Булгаков Валентин, которому в музей на хранение послал свои стихи. Поклонитесь Чегр<инцевой>, если обо мне не забыла, и сами не забывайте. Я помню всегда. Ваш искренне любящий
