Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Мари в рождественскую ночь
Недаром спит счастливым сном:
Мешок подарков ей принес
И положил под елку гном.
Затем к кроватке подошел
И, хоть мешала борода,
Мари он в лоб поцеловал
И канул в темень без следа.

Во сне, а может, наяву,
Но видит явственно Мари:
Выходит войско из мешка –
Стрелки, гусары, пушкари.
Рать конвоирует обоз –
Подарки госпоже своей,
Где много кукол – важных дам,
Смешных зверюшек и сластей.

Вождя всей рати как щипцы
Веселый столяр собирал:
Орехи должен был колоть
Зубами бравый генерал.
Нарисовал на нем маляр
Глаза, и зубы, и мундир –
Чтоб грызть орехи для Мари,
Был создан бравый командир.

И вот он скачет на коне,
Не деревянный, а живой,
Чтоб выстроить перед Мари
Весь свой отряд сторожевой.
Он, может, чересчур зубаст,
Но всё же чудо как хорош,
Он шпагой салютует так,
Что просто глаз не оторвешь.

“Щелкунчик” – так его Мари
Решила сразу же назвать.
Перед кроваткою Мари
Торжественно застыла рать.
Все на щелкунчика глядят:
Едва он шпагою взмахнул –
Оркестр гремит веселый марш,
Войска берут на караул.

Но марш вдруг переходит в вальс –
К веселью праздничному зов;
Рассыпались ряды солдат
И дамы спрыгнули с возов.
И вот уже танцуют все,
И на балу среди гостей
Щелкунчик, подойдя к Мари,
Протягивает руку ей.

И в танце кружится Мари,
И этот танец – как полет;
Он – как волшебная река,
Где пара юная плывет.
Так ловок кавалер Мари,
И все вокруг глядят на них,
И сердце говорит Мари,
Что рядом с ней – ее жених.

Вдруг жуткий скрежет прозвучал
За шкафом, в сумрачном углу.
Все прекратили танцевать
И вглядываются во мглу.
И вот в зловещей тишине
Выходит медленно на свет
Диковинное существо,
Которого ужасней нет.

Как будто мышь – но и не мышь,
Размером с доброго кота;
В ее повозку впряжены
Четыре вороных крота;
Три головы ее растут
Из трех мохнатых серых шей
И визг противный издают,
Невыносимый для ушей:

“Подарки все подать сюда,
А сами убирайтесь прочь!
Лишь я, Мышильда, здесь царю,
Как только наступает ночь”.
Короны съехали с голов –
Так злая мышь разъярена,
И с желтых сдвоенных резцов
Бежит зловонная слюна.

Всех обуял внезапный страх,
Когда из щелочки любой
Полезли тысячи мышей,
И лишь Щелкунчик принял бой.
Почти с утюг величиной
Мышилища-богатыри
Свирепо ринулись вперед,
Чтоб в подпол утащить Мари.
Щелкунчик шпагу обнажил
И хладнокровно – раз-два-три –
Двух-трех нахалов уложил
И отстоял свою Мари.

Но всё плотней ряды мышей,
Подходят новые бойцы,
В Щелкунчика со всех сторон
Уже впиваются резцы.
Вот из слабеющей руки
Коварно выбили клинок;

Щелкунчик в скопище врагов
Изнемогает, одинок;
Упал – и все вокруг Мари
Тотчас пустились наутек.

Но подбоченилась Мари,
Отважно встав лицом к врагу.
“Пускай все трусят, пусть бегут –
Я никуда не побегу.
Я не боюсь тебя ничуть,
Мышильда глупая, – смотри!” –
И показала язычок
Треглавой гадине Мари.

Та вся от злобы затряслась,
Полезла пена из пастей.
Три головы наперебой
Кричат на рядовых мышей:
“Казнить девчонку, дурачье,
За оскорбление властей!”

Однако тем не удалось
Злодейский выполнить приказ:
Сперва Щелкунчик спас Мари,
А гнев Мари всех прочих спас.
Увидев, что тверда Мари,
И устыдившись перед ней,
Спешит гусарский эскадрон
Обратно развернуть коней.

Пусть надвигается орда
Мышей, мышилищ и мышат,
Но страх забыли пушкари
И вновь к орудиям спешат.
За ними батальон стрелков
Остановился на бегу
И сделал поворот кругом,
И смело встал лицом к врагу.

И сеча началась во сне –
Страшнее настоящих сеч!
Гремели пушки, и мышей
Валила пшенная картечь.
Горохом вышибали дух
Из серых хищников стрелки,
Гусары мчались, и врагов
Полосовали их клинки.

Рассыпались ряды мышат,
Да и мышей не удержать,
Мышилища-богатыри –
И те ударились бежать.
Мышильду верные кроты,
Пустившись вскачь, едва спасли:
В нору вломившись впопыхах,
Ей голову одну снесли.

Мари проснулась поутру
И видит, что по всем углам
Подарки кто-то разбросал,
Как будто это просто хлам.
Пустой прогрызенный мешок,
Куда ни глянь – объедки сплошь…
Бандитов, видно, лишь рассвет
Заставил прекратить грабеж.

Лежит Щелкунчик на ковре,
Героя к жизни не вернуть:
Ему мышиные резцы
Безжалостно прогрызли грудь.
И как Мари не зарыдать,
Взглянув на столь ужасный вид:
Ее галантный кавалер
Мышами подлыми убит!

Бывает жизненный закон
Понятен и для малышей:
В счастливом доме есть всегда
Под полом выводок мышей.
И потому так непрочны
Любовь, и счастье, и уют –
Ведь мрачным серым существам
Они покоя не дают.

И все же не грусти, Мари,
И понапрасну слез не лей –
Кусочек дерева возьми,
Бумагу, ножницы и клей.
Ты другу вылечить должна
Его израненную грудь,
А после – спрячь его в шкафу,
На много лет его забудь.

Но знай, что через много лет
Свою Мари отыщет он.
Мы можем многое забыть –
Не забывается лишь сон.
Героя своего в толпе
В ином обличье увидав,
Ты вздрогнешь и поймешь, Мари,
Что старый сказочник был прав.

К тебе героя давних снов
Вела волшебная стезя.
Он не красавец, может быть,
Но не любить его нельзя.
Каким бы он теперь ни стал –
Его ты вспомнишь без труда,
А он еще с тех давних пор
Тебя запомнил навсегда.

Я обменял судьбы подарки
На то, чтоб мне увидеть сон;
В заглохшие ночные парки
В том сне я был перенесен.

Сквозь буреломные завалы
И папоротник с бузиной
В тумане ночи звуки бала
Прокатывались там волной.

Я подошел к руинам дома,
И мне заметить дал Творец,
Как выщербленные проломы
Выстраиваются в дворец.

Расчистилась волшебно местность,
Открыв звездистый небоскат
И уходящий в неизвестность
Прудов искусственных каскад.

Величественный свет из окон
Покачивает на плаву
И мостики через протоку,
И павильон на острову.

Покачиваясь, водометы
Стоят в стеклянных веерах,
И эльфов маленькие гроты
Вскрываются в лесных буграх.

Где через край фонтанной чаши
Переплеснув, легла вода –
Встают цветы, которых краше
Не видел смертный никогда.

Аллеи разом оживают
И заполняются толпой,
И дамы в фижмах проплывают,
Смеясь, шепчась наперебой.

Носитель чуточку небрежных
Благожелательных манер,
Мечу в них стрелы взоров нежных
Я – одинокий кавалер.

Остроты щедро раздавая,
Иную я смогу увлечь,
И вот – комарика сдуваю
С блеснувших под луною плеч.

А эльфы дерзко затевают
Забавы посреди полян,
Но лишь усмешки вызывают
У снисходительных дворян.

И средь толпы, текущей плавно,
Вдруг стайкой нимфы пробегут
От запыхавшегося фавна,
На них нацелившего уд.

Вдруг треснет в небе – и на лики
Ложится света полоса
От сеющего в водах блики
Искрящегося колеса.

Переменяют цвет фонтаны
Или становятся пестры,
Как в небе – перья, и султаны,
И вдруг разбухшие шары.

И. оглушен ракетным треском,
Я ко дворцу спешу – туда,
Где бал бежит по занавескам,
Как силуэтов череда.

В блаженных чащах наважденья
Я так блуждал во сне моем,
Не опасаясь пробужденья,
Но с грустью думая о нем.

Пусть надо было вновь вселиться
В тот мир, где мы заключены,
Но мы забудем дни и лица,
И незабвенны только сны.

Пусть грезы эти отлетели,
Но власти их не превозмочь –
Сильнее жизненной скудели
Одна-единственная ночь.