Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Как иногда, в прекрасный вечер лета,
Пленяет нас волшебный блеск луны,
Так при тебе полна душа поэта
Прелестных тайн и светлой тишины!

Ты для меня не мир, дотоль незримый,
С могучею приманкой новизны;
Ты мне цветок знакомый и родимый —
Явленный лик заветной старины!

Мне говорят: ты божество младое!
Со всех сторон тебе гремит хвала;
Мне говорят: ты солнце золотое!
Твой светлый взор — Амурова стрела!

Пленяешь ты невинностью прекрасной,
Всегда в речах любезна и ловка,
И арфою владеешь сладкогласной,
И в танцах ты, как грация, легка!

Но я тебя лишь вижу на гулянье,
По вечерам, порою у окна;
Безмолвна ты, как снов моих созданье,
И в траурный покров облечена.

Так для меня таинственно и мило
Блестит твой взор, как нежный луч луны
Ты для меня вечернее светило,
Богиня снов и ангел тишины!

В шуме, в блеске, средь веселий
Многолюдной суеты
Вновь глаза мои узрели
Стройный образ красоты:
В светлом платье ты сияла
И приветней, и светлей —
Да, луна моя дышала
Жаром солнечных лучей!

Лик твой милый, лик твой полный
Ярко вспыхивал порой —
Будто огненные волны
Ходят быстрой чередой…
Вид ли милого предмета
Девы сердце волновал?
Иль хвалебный звук поэта
Душу скромную смущал?

Облачена одеждой голубою,
С огнем в очах и в камнях дорогих,
Обвив меня лелеющей рукою,
Сидела ты в объятиях моих,—
Прекрасною лазурною рекою,
Из берегов исшедшею своих,
Ты жизнь мою любовью потопляла…
Ах, что в тот миг душа моя узнала!

Нас пробудил музы́ки сладкий гром —
Живой призыв на игры Терпсихоры!
Блестя, виясь на звуке плясовом,
Ты на меня порой метала взоры,
И там еще, любовным языком,
Они вели с моими разговоры…
И ты — своей одеждой и лицом —
Как солнца лик на небе голубом!

И я с тобой сжился, как птица с клеткой…
Два смертные в раю — осенены
Цветущих лип таинственной беседкой,
Мы оба… ночь… один надзор луны
За нашею невинностию редкой;
И запах роз, и ангельские сны,
И скромные вкруг стана рук обвивы,
И нежности прекрасные порывы!..

Двенадцать лет прошли… наш мир отцвел —
И мы давно забыли друг о друге,
И сердца детский голос огрубел…
На что мне знать, где ты! В чужой супруге
Узнал бы я — кого б узнать хотел!
Зачем тебя я вспомнил на досуге!
Не вспомнил бы, но встретилась со мной
Красавица в одежде голубой.

               Ягодка ль спелая
Манит прохожих красой наливною?
               Лебедь ли белая
С царской осанкой стоит над рекою?
               Пташка ль дубравная —
Лучшая гостья из вешних гостей —
               Голосом славная,
Песнию чудною тешит людей?

               Звездочка ясная
Светит всегда на селение наше!
               Девица красная
Всех поселянок милее и краше!
               Розовой кровию
Нежные щеки твои налились,
               Первой любовию
Грудь взволновалась и глазки зажглись!

               Ягодкой спелою —
Девица манит румянцем игривым;
               Лебедью белою —
Девица радует станом красивым!
               Чудно-нарядная,
Песнь соловья нам весною поет —
               Ты, ненаглядная,
Водишь по песни своей хоровод.

               Мне ли, счастливому,
Светят твои васильковые глазки?
               Мне ли, ревнивому,
Тихо готовишь бесценные ласки?
               Звездочка ясная,
С неба родного скатися ко мне!
               Девица красная,
С терема к другу сойди в тишине!

Было время! миром целым
Мне казался отчий дом!
Пылкий отрок с сердцем зрелым
Видел рай в краю родном.
Чувства пламень вожделенный
Я лишь кровным посвящал,
Средоточием вселенной
Я семью свою считал!

Было время! отчим домом
Мне казался целый мир!
В чувстве, страстию зовомом,
Я держал открытый пир.
Дружба с светом, дружба с богом!
Всё создание его
Было царственным чертогом
Девы — друга моего!

Песни, шум, пиры, веселье —
Золотые времена —
Беспрерывное похмелье
Песни, страсти и вина!
Вдохновительная резвость
Вдруг от сердца отошла —
И непрошеная трезвость
Душу скукой обдала!

В отчий дом я воротился —
Пуст он, родина пуста!
Жизни блеск везде затмился,
Всюду в мире пустота!
Дикий, мрачный и бездомный,
Вею тенью меж теней,—
И на всей земле огромной
Нет уж родины моей!

Взывает нас голос царя на войну
Отстаивать грудию землю родную!
Надену доспехи, покину жену —
Кому ж поручу я жену молодую?
               Еще ты верна,
               Подруга-надежа!
               Но слишком пригожа
               И слишком страстна, —
Кто ж будет хранителем брачного ложа?

Старуха ли няня? надежда плоха —
Глупец, кто вверяется этой надежде.
Когда уже минуло время греха,
Ум женщины туп, и не то, что был прежде!
               А юность остра,
               Затейна, лукава,
               Увертлива, — право,
               Безбожно хитра —
Обман да измена для ней лишь забава!

Кому ж поручу я за нею надзор?
Дворецкому разве: он верен и честен,
Догадлив и бдителен, строг и хитер,
И нрав неподкупный его мне известен!
               Ее сторожить
               Он ревность приложит;
               А ночью не может
               При барыне быть —
А ночь-то меня всего пуще тревожит!

И так-то, признаться, никто из людей
Жены молодой сторожить не сумеет,
Как юная кровь разыграется в ней,
Как ум расторопный лукавство затеет.
               А кроме людей
               Есть добрые духи,
               Умнее старухи,
               Дворецких хитрей —
На них-то, кажись, не бывает прорухи!

Я верю: в жилище моем домовой,
С домашним житьем и порядком он дружен;
Он, верно, хитрее жены молодой, —
Вот сторож, какой для жены-то мне нужен!
               Итак, домовой,
               Незлобный, негневный,
               Мой друг задушевный,
               Кормилец ты мой!
Будь барынин дядька, всенощный, вседневный!

Любовников грозно от ней отгоняй;
Держи непокорную в крепкой неволе
И голосом совести ей попеняй;
А буде послушна, держи ее в холе.
               Являйся ко мне
               Порой с утешеньем,
               С твоим донесеньем,
               В полуночном сне —
Доволен ли буду ее повеленьем.

«Прости же, голубушка!» Плачет жена,
И мужа объемлет, и стонет, и вопит:
В ней искренность горького горя видна.
Растроганный ратник отъезд свой торопит,
               Узнав по всему,
               Что мил он ей точно,
               Что быть и заочно
               Любимым ему,
Что счастье семейное, кажется, прочно!

Но в дальнем походе, на ратном коне,
На ложе ночлега и в битве кровавой —
Повсюду при мысли о милой жене
Его подозрением смущает лукавый.
               Победа сама
               Ему не потеха:
               Ему ли до смеха?
               Он сходит с ума!
Да, ревность веселью большая помеха!

Нет из дому вести, нейдет домовой:
В народе шататься старик, знать, не любит;
Не ведает он, домосед холостой,
Как ревность супружняя мучит и губит!
               В яву́ и во сне,
               Печально, сурово,
               Он ждет домового
               В чужой стороне…
«Явись же, старинушка! молви хоть слово!»

И друга дождался!.. Полночной порой
Является сонному некто мохнатый —
Медведь не медведь, а и черт не простой,
Но леший косматый, старик волосатый…
               На цыпочках он,
               Запачканный, гадкий,
               Ступает украдкой;
               Отвесил поклон
С еврейской ужимкой, с злодейской ухваткой.

«Что скажешь, мой милый! давно тебя жду;
А женки моей каково поведенье?»
— «Ну, барин, — в ответ он, — себе на беду
Я горькое принял твое порученье!
               Дай дух перевести!
               При ней я бессменно
               И нощно и денно
               Стерег твою честь —
Совсем изнемог, одурел совершенно!

Не смел я досель отлучаться от ней:
Какую дурную ей враг дал повадку —
Скорее я сладил бы с сотней чертей!
Ну вот, расскажу тебе всё по порядку —
               Ты ж сердцем скрепись!
               По муже сначала
               Она горевала,
               И слезки лились;
А там уже хитрость ей в душу запала!

Еще не на деле, но смутным умом
Голубка твоя принялась куролесить
И мысленно ведаться с тайным грехом;
А тут пожелала на деле чудесить:
               Понравился ей
               Какой-то господчик;
               Смазливый молодчик
               Стал ластиться к ней —
И больно слюбился ей милый дружочек!

В местах, недоступных для нас, домовых,
Где люди гнушаются грешным желаньем,
Там встречи назначены были у них;
И я наконец беспримерным стараньем
               Проведать успел,
               Что в час полуночный,
               Порою урочной
               Придет к ней пострел —
И будет осмеян мой барин заочный!

С сердцов я ее пожурил, побранил,
И тайную задал я ей потасовку;
Но выбился я безуспешно из сил!
Что было мне делать? оставить плутовку
               На брачном одре,
               А друга мило́го,
               Как вора ночного,
               Поймать на дворе —
Как раз проучить шалуна молодого!

И вот! он тихохонько крадется — хвать!
Попался — и лопнула злая затея!
Не стыдно ль чужую жену соблазнять?
И тут положил я зарок на злодея —
               И дух в нем сперся,
               И кровь охладела,
               И плоть помертвела,
               Язык отнялся —
Теперь не затеет он глупого дела!»

«Куда же девался ты с ним? — был вопрос.—
Ну тотчас бы камень на шею, да в воду!»
— «Ты выслушай, барин! не кончен донос;
Ну как не жалеть молодого народу!
               Сыскался другой,
               Сыскался и третий —
               Боярские дети —
               И оба чредой,
Что красные звери, попались мне в сети!

И тот же на них положил я зарок:
В амбаре стоят они рядом все трое;
Безмолвно клянут свой проступок и рок,
В ужасной недвижности, в мертвом покое!
               И так простоят
               В тяжелой неволе,
               Покуда ты в поле;
               Приедешь назад —
Тогда-то натешишься ими по воле!

И так наконец унялася жена
И мыслит: меня вот уж третий дурачит!
И в люди с тех пор не выходит она, —
Всё дома сидит, всё тоскует да плачет.
               И вот, до того
               Ей скучно на свете,
               Что нет на примете
               У ней никого,—
На время оставила глупости эти».

«Спасибо, дружок! торопись же домой,
За нею смотри неусыпно и строго.
Тебя награжу я, честно́й домовой!
Лети же стрелою, лети, ради бога!..
               Набили же мне
               Оскомину эти
               Боярские дети!» —
               И ратник во сне
Сердитой рукою искал своей плети.

Труба затрубила… и витязь, со сна,
Подумал, что друг домовой его кличет.
Что снова затеяла что-то жена…
Ошибся! но горькое горе он мычет.
               Врагам-то беда:
               Их же́стоко рубит,
               Колотит и губит, —
               А сердце всегда
Ужасно болит и неверную любит.

Домой возвращается рать наконец,
И каждого манит родная хорома,
Лишь витязь наш сердится — горе-свинец
Лежит на душе… Очутился он дома —
               И женка бежит
               Встречать дорогого;
               На шее мило́го,
               Целуя, висит,—
А тот вспоминает рассказ домового.

И следственно, пасмурен ратника вид.
«Жена, перестань: что за глупые ласки!»
Жена с удивленьем на мужа глядит;
Слезами наполнились светлые глазки:
               «Помилуй, мой друг!
               Скажи, что с тобою?
               Простился со мною
               Как добрый супруг —
И вот, воротился с постылой душою!»

И был ей загадочен мужа ответ:
И няню бранит он, дворецкого тоже,
Всю челядь домашнюю, город, весь свет,—
А челядь вполголоса: «Господи боже!»
               В амбар он идет
               С женой невеселой,
               Со дворнею целой —
               И, верно, найдет
Своих супостатов — народ помертвелый!

Уж отперт замок, растворяется дверь —
И первый хозяин вошел, оглянулся,
Глазами поводит, что яростный зверь,
И, что-то увидев, глядит — и надулся…
               Три кади стоят:
               Одна с чечевицей
               И две со пшеницей;
               Все рядом торчат —
Не пахнут они никакой небылицей.

Он щупает кади, да режет ножом —
И щепки валятся, но крови не видно.
Уверился барин в обмане своем,
И стало ему перед дворнею стыдно.
               Дивится она;
               Не весь, чего ради
               Изрезал он кади;
               Не весь и жена,
Зачем их осматривать спереди, сзади?

«Ну, скучно ли было тебе без меня?» —
Спросил он, оставшись глаз на глаз с женою.
Ответ: «Я не знала веселого дня,
И даже я ночью не знала покою:
               Ведь злой домовой
               У нас поселился;
               Всенощно возился
               Бесстыдник со мной…
Не ведаю: въяве ль, во сне ль он мне снился?

Лежу и гляжу: старичишка стоит —
Мохнатый, ужасный, как враг-всегубитель,
И речи негодные мне говорит;
Как варом, меня обдает соблазнитель
               Дыханьем своим…
               За дерзость такую
               В глаза ему плю́ю,
               Ругаюся с ним
И драться хочу, но бессилие чую.

Хочу от него оградиться крестом —
Нет мочи, так сильно он держит мне руки;
Смеется: „Голубушка, дело не в том!
Меня полюби — перестанут докуки!“
               И так-то злой дух
               И мучит и давит,
               Пока не избавит
               Спаситель-петух
И сгинуть ночного врага не заставит».

Хозяин винится во всем пред женой
И чистосердечно прощения просит,
И во́пит во гневе: «Подлец домовой!» —
И верность жены молодой превозносит:
               «Ах, женка, мой свет!
               Для друга мило́го
               Не помни былого!»
               А женка: «Нет, нет!»
И тотчас он выкурил вон домового!