Хуан Хименес - Испанские поэты XX века

Не град, а кровь мои виски стегает.
Два года крови, как два наводненья,
и кровью злое солнце истекает,
и пуст балкон, и валятся строенья.

Тех благ, что кровь, никто не достигает.
Кровь для любви копила озаренья,
а мутит море, поезд настигает,
страшит быков, где львам внушала рвенье.

И время — кровь. Оно ворвалось в вены.
Часы, заря и ранят и карают,
гремят все виды крови, как гроза.

Ту кровь и смерть не сделает забвенной:
не меркнет страстный блеск — его вбирают
мои тысячелетние глаза.

Нет, он не пуст, — окрашен
мой дом, мое созданье,
окрашен цветом горьких
несчастий и страданий.

Он вырвется из плача,
в котором встал когда-то
с пустым столом без крошки,
с разбитою кроватью.

В подушках поцелуи
распустятся цветами,

и простыня совьется
над нашими телами
густой ночной лианой
с пахучими венками.

И ненависти бурю
мое окно удержит.

И лапа разожмется.

Оставьте мне надежду.

Чернота в зеницах.
Рассветала эра
на твоих ресницах
черного размера.

О, награда взгляда.
Эра гаснет, гаснет
на твоих ресницах
черных и ненастных.

Поцелуй был такой глубины и силы,
что мертвых пронзил во мраке могилы.

Поцелуй возвратился, горяч и глубок,
и губы живых лихорадил и влек.

Поцелуй был слишком велик для губ,
он чувствовал это, вонзаясь вглубь.

Тот поцелуй, который привык
выкапывать мертвых и сеять живых.

Так же, как моряки,
море себе выбирает
гавань, чтобы развлечься.

Бурное море живых.

Так же, как моряки,
море себе выбирает
гавань, чтоб умереть.

Горькое море ушедших.

Три раны его — три искры:
любви,
смерти,
жизни.

Три раны — вечно гореть им
жизни,
любви,
смерти.

Три раны в моей груди:
жизни,
смерти,
любви.

Я написал на песке
три имени жизни:
жизнь, смерть, любовь.

Но море, поднявшись в прыжке,
над желтым песком нависло,
и их затопил прибой.

Любить, любить, любить.
Это было моим призваньем
и этому — быть.

Разлуку во всем я вижу:
она в глазах твоих грустных.

Разлуку во всем я слышу:
твой голос слабей и глуше.

Разлуку во всем вдыхаю:
ты пахнешь скошенным лугом.

Разлуку во всем осязаю:
твои обессилели руки.

Во всем предчувствую близость
разлуки, разлуки, разлуки.

Человеческий мусор,
наметенный за сутки,
оседает на сердце моем,
на рассудке.

В этом призрачном хламе —
сор нечистых страстей,
мусор подлых желаний.

Древняя кровь,
древнее тело
всем овладело.

Во мне, в глубине,
вплоть до костей,
вплоть до страстей.

Не надо заглядывать
в это окно, —
дом опустел и во мраке давно.

В душу мою загляни.

Не надо заглядывать
в сумрак могил, —
кости одни, безответны они.

В тело мое загляни.

Возьмите, возьмите,
оставьте, оставьте.

Люди, звери, тени,
море, земля, растенья,

возьмите меня.
Оставьте.

От чего
умирает она?
Оттого,
что разлучена.

И мужчина — тоже.

От чего
умерла она?
Оттого,
что разлучена.

И мужчина — тоже.

Ты — в черном, и я — в белом,
нашей встречи счастье неполное.
Обнаженные, мы одеты:
ты — в белое, я — в черное.

Светлячок полюбивший
разгорается, трепеща.

Женщина без мужчины —
как погаснувшая свеча.

Без сияния женщины
и мужчине темно…

Светлячку лишь в любви
разгораться дано.

Не соберусь с силой,
не обернусь птицей,
легкой и быстрокрылой,
не отыщу тропки,
той, что ведет к милой.

Агония прощаний,
кладбищенские рвы.

Вчера с тобой прощались,
вчера еще кончались.

Сегодня мы мертвы.

Как поезд похоронный
причалы и перроны.

Рука платок уронит —
и ты уже вдали.

Живыми нас хоронят
на двух концах земли.

Близки друг другу, и все-таки
близости мы лишены:
ты — идущая к мертвым,
я — идущий к живым.

Глаза-ищейки,
укусы зла…
Собаки воют
из-за угла.
Мир опустел,
сгорел дотла.

Тела и пашни.
Тела, тела…
Черны дороги,
на них зола!
Лишь ты цветешь,
лишь ты тепла.

Свобода — нечто такое,
что в тебя впивается молнией,
безмолвье твое беспокоя.