Народное творчество - Песни славянских народов

Раным-рано встал Кралевич-Марко,
В воскресенье, до восхода солнца,
И поехал он край синя моря;
Приезжает на Урвин-планину;
Как поехал по Урвин-планине,
Начал конь под Марком спотыкаться,
Спотыкаться начал он и плакать.
Стало Марку горько и досадно;
Говорит Кралевич-Марко Шарцу:
«Добрый вонь мой, разуда́лый Шарац!
Сто шесть лет я странствую с тобою,
А ни разу ты не спотыкнулся;
Что ж теперь ты начал спотыкаться,
Спотыкаться начал ты и плакать?
Не в добру ты, видно, Шарац, плачешь:
Быть беде великой, неминучей,
Либо мне, либо тебе погибнуть!»
Кличет вила из Урвин-планины:
«Побратим ты мой, Кралевич-Марко!
Знаешь ли, о чем твой Шарац плачет?
О своем он плачет господине:
Скоро Марку с Шарцем расставаться!»
Отвечает Марко белой виле:
«Горло бы твое на век осипло!
Чтобы Марко с Шарцем да расстался!
Я прошол всю землю и все грады,
От восхода солнца до заката,
Не видал коня я лучше Шарца
И юника удалее Марка!
Не расстанусь с Шарцем я во-веки,
Не расстанусь до своей до смерти!»
Бела вила Марку отвечает:
«Побратим ты мой, Кралевич-Марко!
Не отнимут у Краль-Марка Шарца,
Не умрешь ты от булатной сабли,
От копья, от палицы тяжолой;
Ни кого ты, Марко, не боишься;
А умрешь ты, Марко, от болезни,
От десницы праведной Господней.
А когда словам моим не веришь,
Поезжай ты прямо по планине,
Как доедешь до вершины самой,
Обернись направо и налево:
Ты увидишь тонкия две ели,
Широко́ те ели разрослися
И собой покрыли всю планину;
Студена течет вода меж ними.
Там коня останови ты, Марко,
Привяжи поводьями за ёлку
И нагнись ты над водой студеной.
Как себя ты в ней увидишь, Марко,
Ты узнаешь о своей о смерти.»
Билу белую послушал Марко.
Он поехал прямо на планину;
Как доехал до вершины самой,
Поглядел направо и налево
И увидел тонкия две ели,
Что по всей планине разрослися
И собой закрыли всю планину.
Тут коня остановил Краль-Марко,
Привязал поводьями за ёлку
И нагнулся над водой студеной:
Белое лицо свое увидел –
И почуял смерть Кралевич-Марко;
Слёзы пролил, сам с собою молвил:
«Обманул ты свет меня широкий!
Свет досадный, цвет мой ненаглядный,
Красен ты, да погулял я мало:
Триста лет всего мне погулялось!
А теперь пришлось с тобой расстаться!»
Говорит, а саблю вынимает:
Как махнет Кралевич-Марко саблей,
Снес он Шарцу голову по плечи,
Чтобы туркам Шарац не достался,
Чтоб не знал он никакой работы
И чтоб воду не возил в колоду.
Как посек Кралевич-Марко Шарца,
Закопал его глубоко в землю,
Почитая Шарца пуще брата[15].
Перебил потом свою он саблю,
Перебил он на четыре части,
Чтоб и сабля туркам не досталась,
Чтоб никто у них не похвалялся,
Что себе от Марка саблю до́был,
Чтоб свои не проклинали Марка.
А когда разбил он саблю востру,
Перебил он и копье на части,
И закинул на вершину ели.
Ухватил свой буздыган тяжолый,
Ухватил он правою рукою
И пустил его с Урвин-планины,
Опустил его на сине море,
И сказал тут Марко буздыгану:
«Как ты выйдешь, буздыган, из моря,
Народится мо́лодец уда́лый,
Мо́лодец такой же, как и Марко!»
Погубивши все свое оружье,
Марко вынул чистую бумагу –
Пишет Марко, пишет завещанье:
«Как придет кто на Урвин-планину,
Между елей, край воды студёной,
И увидит там Кралевич-Марка:
Знай, что мертв лежит Кралевич-Марко,
Подле Марка все его богатство,
Все богатство: три мешка червонцев;
На один пускай меня схоронят,
А другой возьмут на храмы Божьи,
Третий дар мой старцам перехожим,
Пищим старцам, слепиньким калекам:
Пусть поют и поминают Марка!»
Написавши Марко завещанье,
Положил его на ветку ели,
Чтоб с пути увидеть было можно,
А перо с чернильницей забросил,
Бросил он на дно воды студёной;
Скал потом с себя зеленый до́лман,
Разостлал по мураве зеленой,
Разостлал, перекрестился трижды,
На брови самур-колпак надвинул,
Лег-себе – и не вставал уж Марко.
Так лежал он край воды студёной,
День за днем он целую неделю.
Кто пройдет широкою дорогой
И под елкою увидит Марка:
Думает, что спит Кралевич-Марко,
И далёко в сторону отходит,
Чтобы Марко вдруг не пробудился.
Где удача, там и неудача,
Где несчастье, там, гляди, и счастье:
Привелось, по-счастью, той дорогой
Проезжать из церкви Вилиндары
Проигумну святогорцу Васу,
Со своим прислужником Исаем.
Как увидел проигумен Марка,
Он махнул рукой слуге Исаю:
«Тише, сын, не разбуди ты Марка!
После сна сердит бывает Марко:
Нам обоим го́ловы по-снимет!»
Так сказал и стал глядеть на Марка
И увидел на ветвях, на ёлке,
Марково писанье, завещанье.
Прочитал он Марково писанье:
Говорит оно, что Марко умер.
Тут с коня слезает проигумен,
Слез с коня, рукою тронул Марка:
Вечным сном почил Кралевич-Марко!
Горьки слёзы пролил проигумен:
Было жаль ему юна́ка Марка;
Взял с него червонцы, отпоясал
И себя он ими опоясал;
Стал он думать, где схоронит Марка,
Думал, думал и одно придумал:
На коня к себе кладет он Марка,
С мертвым Марком едет в синю морю,
На ладью у берега садится,
Едет с Марком на Святую гору,
К Вилиндаре церкви подъезжает,
Вносит тело во святую церковь,
Панихиду служит по усопшем
И хоронит Марка середь церкви,
Безо-всякой надписи и камня,
Чтобы место, где схоронен Марко,
Недруги его не распознали
И над ним по смерти не глумились.

Раным-рано встал отец-игумен
И пошол он в тихому Дунаю
Зачерпнуть в реке воды студеной,
Чтоб умыться и творить молитву.
Вдруг увидел он сундук свинцовый:
В берегу волной его прибило.
Думал старец: клад ему достался,
И понес сундук с собою в келью.
Отпирает он сундук свинцовый:
Никакого не было там клада,
В сундуке лежал ребенок малый,
Семидневный, мужеское чадо.
Вынимает мальчика игумен,
Окрестил и дал ему он имя,
Нарек имя: Симеон-Найденыш;
Груди женской не дал он малютке,
А кормить его стал сам он в келье,
Сахаром кормить его да мёдом.
Ровно год исполнился ребенку,
А на взгляд как-будто и три года;
А как минуло ему три года,
Был он точно отрок семилетний,
А как семь ему годов сравнялось,
Был он с виду, как другой в двенадцать,
А когда двенадцать наступило,
Все считали, что ему уж двадцать.
Скоро понял Симеон ученье,
Загонял всех парней монастырских
И отца-игумена святого.
Раз поутру, в светлый день воскресный,
Вздумали ребяты монастырски
Всякою потешиться игрою,
Стали прыгать и метать каменья –
Всех ребят Найденыш перепрыгал,
Стали в камни – обкидал и в камни.
На него ребята обозлились
И давай смеяться Симеону:
«Симеон ты, Симеон-Найденыш!
Без отца ты на́ свет уродился,
Нет тебе ни племени, ни роду,
А нашол тебя отец-игумен
В сундуке под берегом Дуная.»
Горько-горько стало Симеону,
Он пошол к отцу-игумну в келью,
Сел, читать Евангелие начал,
Сам читает, горестно рыдает.
Так нашол его отец-игумен;
Говорит игумен Симеону:
«Что с тобою, сын ты мой любезный,
Что ты плачешь, горестно рыдаешь?
Иль тебе чего на свете мало?»
Отвечает Симеон-Найденыше:
«Господин ты мой, отец-игумен!
Мне смеются здешние ребяты,
Что не знаю племени я роду,
А что ты нашол меня в Дунае.
Ты послушай, мой отец-игумен!
Заклинаю Господом и Богом:
Дай, отец, ты мне коня лихого,
Сем я сяду, по́ свету поезжу,
Поищу я своего род-племя:
То ли я от низкого отродья,
То ли кость господского колена?»
Стало жаль его отцу-игумну:
Воскормил он Сима будто сына.
Снарядил его отец-игумен,
Дал ему он тысячу дукатов
И коня дал из своей конюшни;
Сел, поехал Симеон-Найденыш.
Девять лет по белу свету ездит,
Своего род-племени он ищет,
Да найти-то как ему род-племя,
Боль спросить о том кого не знает.
Вот десятое подходит лето,
В монастырь назад он хочет ехать
И коня поворотил лихого.
Проезжает край Будима-града;
А и вырос он об эту нору,
Вырос Сима, что твоя невеста,
И коня он выхолил на диво,
Гарцовал Будимским чистым полем,
Звонким горлом распевая песни.
Увидала Сима королева
Из окошка, из Будима-града,
Увидала и зовет служанку:
«Ты ступай, проворная служанка,
Ухвати под ним коня лихого,
Позови его во мне ты в терем:
Звать, скажи, велела королева
На честную трапезу-беседу!»
Побежала за́ город служанка
И коня под мо́лодцом схватила,
Говорит: «пожалуй, витязь, в терем!
Звать тебя велела королева
На честную трапезу-беседу.»
Симеон вернул коня лихого,
Подъезжает под высокий терем,
Отдает коня держать служанке,
Сам идет он в терем в королеве;
Как вошол он в терем, скинул шапку
Королеве низко поклонился
И сказал: «Бог помочь, королева!»
Королева Симеону рада,
За готовый стол его сажает
И вином его, и водкой просит,
Сахарных сластей ему подносит.
Расходилась кровь у Симеона,
Наливает он за чаркой чарку,
Лишь не пьёт, не кушает хозяйка,
Все-то глаз не сводит с Симеона.
А как ночь-полуночь наступила,
Симеону королева молвит:
«Милый гость, неведомый мне витязь!
Ты скидай с себя свою одёгу
И ложись опочивать со мною,
Полюби меня ты, королеву!»
Хмель играл в ту пору в Симеоне:
Снял он платье, лег. он с королевой,
В белое лицо ее цалует.
Как на завтра утро засияло,
Соскочил хмелина с Симеона,
Видит он, какой беды наделал;
Горько-горько стало Симеону,
На проворные вскочил он ноги
И пошел искать коня лихого.
Оставляет Симу королева,
Оставляет на вино и кофий,
Но не хочет Симеон остаться:
Он садится на коня и едет,
Едет он Будимским чистым полем;
Только тут на ум ему припало,
Что с собой он из Будима-града
Своего Евангелия не́ взял,
А забыл его у королевы,
На окошке, в тереме высоком.
Повернул назад коня лихого,
На дворе коня он оставляет,
Сам идет он в терем королевин;
Под окном увидел королеву:
Под окном сидит она и плачет,
А сама Евангелие держит.
Говорит ей Симеон-Найденыш:
«Дай мою ты книгу, королева!»
Королева Симеону молвит:
«Симеон ты, горький горемыка!
В час недобрый ты нашол род-племя,
В час недобрый в град Будим приехал,
Ночевал с будимской королевой,
Цаловал ее в лицо ты бело:
Цаловал ты мать свою родную!»[16]
Как услышал Симеон про это,
По лицу он пролил горьки слёзы,
Взял свою у королевы книгу,
Белую у ней цалует руку,
На коня на своего садится
И домой к отцу-игумну едет.
Увидал его отец-игумен,
Своего коня узнал дале́ко,
Вышел он на встречу к Симеону;
Симеон с коня слезает на́ земь,
До земли отцу он поклонился;
Говорит игумен Симеону:
«Где ты, сын мой, столько загостился?
Где так долго прогулял, проездил?»
Отвечает Симеон-Найденыш:
«Ты не спрашивай про это, отче!
В час недобрый я нашол род-племя,
В час недобрый был в Будиме-граде.
Тут он горе старцу исповедал.
Как узнал о том отец-игумен,
Взял за белы руки Симеона,
Отворил смердящую темницу,
Где вода стояла по колено
И в воде кишмя кишели гады,
В ту темницу Симеона запер,
А ключи в Дунай-реку забросил,
Сам с собою тихо рассуждая:
«Боли выйдут те ключи оттуда –
И грехи простятся Симеону!»
Девять лет прошло и миновало
И десятый год уж наступает;
Рыбаки в реке поймали рыбу
И ключи нашли у ней во чреве,
Их к отцу-игумену приносят:
Заключенник пал ему на мысли;
Взял ключи у рыбаков игумен,
Отворил смердящую темницу:
В ней воды как-будто не бывало
И невесть куда пропали гады.
Видит старец: там сияет солнце,
Золотой в средине стол поставлен,
За столом сидит его Найденыш
И в руках Евангелие держит.