Галина Таланова - И за воздух хватаясь руками
Лишь печаль о том пылавшем лете,
Где под солнцем сквозь дымы жила –
Не одна совсем на белом свете.
Солнце в нём стояло без лучей,
Словно гонг лунищи в полнолунье.
Не была я в лете том ничьей.
А кукушка оказалась лгунья:
Надрывалась сквозь угар и дым
Родниково-чистым метрономом.
Выстрелила ветка холостым
Под ботинком, жавшим ногу, новым,
Обломилась, высохнув в траве,
Пожелтевшей, будто бы мочало.
Не мелькнуло мысли в голове,
Что конец имеет и начало.
* * *
Тисками зажала тоска.
И в лете теперь неуютно.
Я вспыльчива стала, резка.
День завтрашний видится смутно.
И больше уже никогда
Не кинуться с рёвом в объятья.
…Бежит ключевая вода,
Полощет оборки у платья.
Не спрятаться больше никак
От мира, уткнувшись в колени.
Гоню прочь нахлынувший страх…
А близкие, зыбкие тени
Бредут позади в немоте,
Не слушая больше о бедах,
На вечной теперь высоте,
Последние боли изведав,
Лицо окуная в тот свет,
Что грезился ярким туннелем:
В него до поры входа нет –
Есть свет из-под запертой двери.
* * *
Живу средь птиц и буйных трав.
Куст ежевики ранит ноги,
Пройти сквозь заросли не дав,
Что воцарились на дороге.
Оплёл крапиву змеем вьюн,
И комарьё зудит так гнусно…
И перекрыл тропу валун…
Но не от этого так грустно,
А от того, что жизнь прошла,
Где был наш дом набит, как улей.
В нём из щелей торчит кошма,
Чтоб в них ветра в сердцах не дули.
Но ветер в окна залетел
И сквозь трубу
Навылет сгинул,
Всё перепутал, всё задел,
Всё с мест любимых передвинул.
* * *
Никакой перемены в природе.
Вновь с горы бурный глины потоп.
Снова память в тот омут уводит,
Где вдруг бабочка села на лоб.
Свои чёрные крылья сложила,
Не смахнув ими мягко слезу.
Никуда-то она не спешила
И парила, дрожа на весу.
А потом опустилась вдруг тенью,
Просыпая хитина пыльцу,
Навевая тоску и смятенье,
Что подходит жизнь, видно, к концу.
Посидела, листочком вспорхнула,
Бросив страшную тень по стене…
Как та бабочка, жизнь промелькнула,
Захлебнулась в метельной весне.
* * *
Ни с кем, ни слова…
Но не тишина.
Скрипят суставы высохших деревьев.
Я привыкаю жить теперь одна
В пустынном доме,
Как в угрюмой келье.
Шагов не слышно.
Разве старый ёж
Вдруг напугает топотом средь ночи…
Но явь иль сон – так сразу не поймёшь.
И ночь от ночи нынче одиноче.
Так хочется весь день пересказать:
Откроешь крышку –
Пар порхнёт наружу,
И сможешь в голове всё увязать,
Но никому твой мир теперь не нужен. –
Всё меньше книг читают по ночам
(Болят глаза, и времени – не густо:
Опять слизняк надумал есть кочан –
Подсуетись, чтоб выросла капуста).
А мне смотреть, как покосился дом:
То ль грунт ползёт, то ль рухнула подпорка.
И дверь закрыть могу с большим трудом,
Хотя кому нужны души задворки!
Вот чинно мышь пошла наперерез.
Знать, за свою почти что принимает.
И сад – не сад, – деревьев диких лес,
Где сквозь листву лучи не проникают.
* * *
Вода – парное молоко.
Свежа трава, как в мае.
Я заплываю далеко,
Где рыбок вьётся стая.
Забавно видеть окуней,
Что окружили леску.
Подводный мир – сплошь из теней,
Где ни одна не ре́зка.
Лицо всё сморщено рекой,
Как будто бы от плача.
И лик то мамин, или мой?
В нём водомерка скачет:
Измерит глубину морщин. –
Завидовать всем ловким?
Спазм крутит горло – хоть кричи,
Да заперт выдох в лёгких.
* * *
А травы всё гуще и гуще.
Деревья дошли до реки.
Печаль гложет прежнего пуще,
Хоть райские нынче деньки.
Так долго готовилось лето
Спокойным теплом одарить
Ту жизнь, что без вкуса и цвета,
Но тянется, будто бы нить
Из старой кофтёнки,
Что с детства,
Давно коротка, хоть мила.
Кому же оставишь в наследство?
На нитки пустить – все дела!
За петелькой петелька быстро
Ложится в извивах вся нить,
Как будто и не было смысла,
Когда-то те нитки крутить
Из тонких, чтоб были прочнее,
Чтоб кофту до дыр всё таскать…
Как не было вовсе ребёнка,
Осталось чуть-чуть распускать…
* * *
Заснула под утренний дождь,
Что целую ночь собирался.
Я знала: в снах снова придёшь,
Хоть жизни клубок размотался –
Его не смотаешь назад:
Все спутались тонкие нитки,
Как наш неухоженный сад,
Заросший до самой калитки.
Но тянет магнитом туда.
Там солнце повисло на клёнах.
Их пилят и жгут иногда,
Да снова на крыльях зелёных
Летят там и сям семена,
Под дождь прорастая, как травы.
И высится клёнов стена –
И нет на них вовсе управы.
И фразы твои, и стихи
Всё шепчут бедовые листья.
И мартовский ветер пурги
Мешают зелёною кистью.
* * *
Усталое летнее солнце
Сквозь ветер не смотрит в лицо:
Средь тучек открылось оконце,
Лучами забрызгав крыльцо.
И осы становятся злее,
Слетелись на яблочный Спас.
И жало у сердца острее,
Что Бог в эту зиму не спас.
И стало последним то лето,
Где солнце смотрело сквозь дым.
Пепиновый бок у рассвета,
И сад – всё казалось седым,
Как будто метель обметала,
Скрывая черты у лица,
Снежками налива кидала,
И пачкала руки пыльца.
И мимо цветка устремлялась
Пчела – в край, что гарью не пах.
И рано в то лето смеркалось,
Полз в дом с дыма змеями страх.
* * *
Вот и август уже на исходе.
Хлещет ветер опавшей листвой.
Перемены к осенней погоде
Дополняют душевный настрой.
Плыть становится всё тяжелее,
И глаза покраснели от брызг.
И зудят комары всё нуднее, –
Нескончаемый зуммера писк.
Так боялась пустынного лета,
Где придётся, как рыба, молчать:
Не дождёшься от ветра ответа,
Может только лишь ветки качать
Да ломать дерева вековые,
Что покрылись коростой грибов,
Но уже их стволы неживые,
Да и крона – как пара рогов.
Так боялась стенанья кукушки
И скребущейся мышью тоски,
Покосившейся за год избушки,
Что хранит жизни прошлой куски. –
Там парила шальной стрекозою,
Там родных окружала стена.
Там не шастала тётка с косою,
Что была в стельку ветром пьяна.
* * *
Шелестя покошенной травою,
Подошла обнять опять печаль.
Пахнет опадающей листвою,
Пред глазами – сумрачный февраль,
Где ещё с тобой мы говорили,
И болело сердце всё сильней.
Помнишь раньше:
Плёнку проявили –
Чёрным стало, что бело́, на ней.
Белый снег – и чёрные сугробы
По весне, что впитывали гарь.
И, наверно, нужен свет особый,
Чтоб смотреть, не жмурясь, прямо вдаль.
Кромкой наста чёрного темнеет
Поросль леса
Сразу за песком.
Не плыви: рука уже немеет,
Не гляди на омут тот тайком. –
Всё равно снесёт рекою быстрой:
К берегу другому – путь зимой.
Костерок вдали, что тлеет искрой,
Лес притушит траурной каймой.
* * *
Вот и прожили новое лето.
Всё мерещились в доме шаги.
Было море сквозь листья в нём света,
И парили в лучах пауки.
Было ласково лето на редкость,
Лишь щемило в нём сердце не раз.
И избушки замшелая ветхость
С потолка сором сыпала в глаз.
Жалко скалились сгнившие доски,
Обнажив небо рваной дырой.
Всё летели на лампочку мошки,
Пол усыпав, как будто трухой.
Их сметала под утро,
Жалея
Разве ж бабочек кверху брюшком, –
Будто листья в прозрачной аллее
Под ногами, под первым снежком,
Все припудрены старой побелкой.
Если б можно всех к жизни вернуть!..
И по глади скользить водомеркой,
Не боясь в омут чёрный шагнуть…
* * *
Бабье лето ещё впереди,
Серебрится в лучах паутина,
Что не сбили, лупцуя, дожди.
Вся иссушена – в трещинах – глина.
Но уже леденеет к утру
Выдох озера, севший на травы.
Этот выдох с щеки не сотру…
Режет слух крик вороны картавый:
Оседлала слабеющий сук,
Что не выпустил листья по маю.
Сохнет тополь, таивший недуг,
Наклоняясь к земле, ближе к краю.
Сохнет тополь, ветвями сучит
И ломает усохшие пальцы.
И, качаясь, ворона кричит,
Что мы все в этом мире – скитальцы.
* * *
А бабье лето не сбылось.
Один лишь день и выпал тёплый.
Вернулось солнце, словно гость. –
И снова мир в дождях поблёклый:
Застиран, выцвел, спал с лица;
