Олег Скользящий - Непредумышленное

Птичьи стаи рассыпались по облакам.
Наступившее время ветров и туманов
Боевыми снарядами спелых каштанов
В спину лету — чтоб сразу и наверняка.
Листьев шелест предсмертный мешает уснуть.
Ночь у дня без борьбы отбивает часы.
И Фемида, что раньше держала Весы,
Скорпионово жало вонзает мне в грудь.
Изменил расписание летний фонтан,
Стал холодным, совсем на себя не похож,
Я по лужам иду, и свихнувшийся дождь
Бьет тяжелый хардкор в перепонки зонта.
Сонный сумрак с утра — губернатор окраин,
И простуда мне колет инъекцию жара.
Нужно выкопать астры, лисички пожарить,
А в такую погоду хороший хозяин…
И не видно сквозь тучи небесную просинь
А ведь вроде вчера — по траве босиком.
Я из лета вернусь, вскипячу молоко
И включу ДДТ, про «Последнюю Осень».

Наверное, мы небожители из отмеченных —
От пожара Вселенной на тучах лежит зола,
И хлопьями пепла кружимся в бесконечности,
А может, мы просто остатки чужого вечера,
И нас кто-то стряхивает крошками со стола.
Мы отправляемся — с рождения и до прохожего,
Из безначалья в последний пустынный путь,
Когда небо просить положено по-хорошему,
Сыплемся вниз соленым холодным крошевом
В глупой надежде обнять хоть кого-нибудь.
Не знаю, кем должны были стать до смерти,
Но если не брать у времени дней взаймы,
Мы стали чужой мечтой о горячем лете,
Подарками к Рождеству в ледяном конверте,
Секундами льдинок в песочных часах зимы.
Нас ветер плетет узлами, свивает в косы,
Как озорной, но добрый земной божок.
Закончим наш путь, когда отойдут морозы,
Когда кончатся к небу истрепанные вопросы,
И когда чей-то мальчик скатает меня в снежок.

 Над макушкой небо расколото, как корыто,
И массы туч на нем тяжелее тонны.
Его зрачки так широко раскрыты,
Словно в глаза закапали белладонну,
Он расчетлив, упрям и смел, как другие Овны,
И ты у него, как змея, на груди пригрета,
Он кисло-сладкий колючий лесной крыжовник,
За щекой леденцами прячет осколки лета.
Все инъекции против него — плацебо,
Музы пели, что он герой, а молва чернила…
Его глаза отражают ночное небо,
Впитывают темно-кобальтовые чернила.
Шестеренки мелют века на простые числа.
Ты мечтаешь ему присниться, неслышно, робко,
А он машинально зипует архивы мыслей
И выращивает стихи в черепной коробке.
Монетки звенят мотивами Тарантино.
С ним смеется всегда легко, говорится гладко,
Его любовь на пожизненном карантине,
Чтобы понять его, пришлось поменять раскладку.
У него затяжной роман с несчастливой кодой,
Тебе бы лето, он ставит на лед и зиму.
Он — твоя доза страшной живой свободы.
Твой личный аналог общей анестезии.
Он тебя поёт, ты его по ночам неволишь,
Он тебя заражает своей бесшабашной форой,
И времени на поцелуй у тебя всего лишь —
Промежуток между красками светофора.
У его купидонов — пули, и бьют навылет.
Но как только хватаешь за хвост эту злую долю —
Он рассыпается облачком мокрой пыли,
Щемящим, терпким запахом канифоли.
Тебе бы его кричать, а не птицей биться,
Тебе бы с его щеки слизнуть сок черешни…
Но когда ему в прошлый раз повезло влюбиться,
То живущие позавидовали умершим.
Ты больна им. Все в черно-розовом колорите.
Непохоже ведь, что тебя так жестоко сглазили.
Зарывайся лицом в его теплый колючий свитер.
И не бойся. Любовь будет быстрой… как эвтаназия.

На просторных палубах кораблей
Под нестройный гогот моих зверей,
Дайте рому и песню повеселей —
И укутаться на ночь в пиратский флаг.
Или просто — дорогу и низкий старт.
Или лучше — погоню, считай до ста!
И не смей твердить мне, что жизнь пуста —
Мои звери не жалуют бедолаг.
Ведь сегодня свет неприлично бел,
И black metal — грохотом децибел,
И бессмысленно хаять земной удел —
Если лапы целы — черти маршрут.
Но в дыму квартирника в шесть утра,
Когда вокруг неземной бардак,
На диване спит твой вчерашний враг…
Звери воют до слез, как же круто тут!
Ядерным летом сердечный зной…
Пусть всех вас накроет взрывной весной!
Вы мне простите, я сам не свой.
Гороскопам не верю, не вижу сны.
Зато верю себе и живу сейчас
Под сто шестьдесят километров в час.
Мне надо не лекаря — палача!
Я ему одну жизнь задолжал с весны.
Проходите, не бойтесь моих афер,
Не ругайтесь вслух, открывая дверь,
Попадая в гнездовье моих химер —
Серпентарий под надцатым слоем кожи.
Друзья, я вами до корок выжат.
Вы снова ржете, а я обижен!
Господи, как я вас ненавижу!
Ненавижу за то, что люблю до дрожи!
С вами так легко тихо ехать крышей,
Так легко орать на мотив Nightwhish'а,
Наслаждаясь ночью такой бесстыжей —
И не слышать в спину чужие бредни.
С вами так легко быть от жизни пьяным,
Быть безумным, спятившим или странным,
Но у вас в головах свои тараканы —
У меня же в черепе — заповедник.
Как легко дышать в эту хмарь ночную.
Вы бы знали, как я вас всех ревную
К теплому солнцу в хвосте июня!
А вы со мной носитесь, как с ребенком…
Но вам со мной не идти и близко,
Ведь эту пиратскую версию жизни
Я уже грохнул с земного диска,
И теперь вот юзаю лицензионку.

  — Я не помню, когда началась вражда, этот вечный тяжелый бой.
Я не знаю, зачем я бегу, дрожа, и мне вслед — колокольный бой.
Зачем я тебе — такой несвободный, слишком живой, земной?
И если в тебе костер Преисподней, к чему воевать со мной?
— Костры горят при твоем терроре, во мне же — вечные льды.
Я ласков и тих, как спокойное море, в котором давно нет воды.
И Преисподняя больше не мыслит смотреть на меня в упор,
Поскольку я вижу ее навылет, навыдох, наперекор.
Ты мой образец, живая вакцина — кожа, дыхание, пульс.
В моей системе плюс на минус — как правило, выйдет плюс.
— Но, бабушка, зачем тебе эти когти, к чему веревка и нож?
Зачем в эту темную полночь, враг, ты к лесу меня ведешь?
— Когда в тебе отгорают костры, во мне остается дым…
Я лишь отучу тебя от игры оставаться почти живым.
Раз вышел таким из строки писак, то правкой займемся сами…
— Зачем на лице твоем маска, мой враг? Что у тебя с глазами?
— Глаза — лишь вместилище темноты, кого хочешь с ума сведут.
Их не разъедает табачный дым, слезы мерзнут в моем свету.
Мои руки не помнят, что значит боль, чтобы ее причинять.
Я не знаю, зачем нужен этот бой, я забыл, к чему это знать.
Я не вижу границ между светом и тьмой, между добром и злом.
Тяжело быть второй параллельной прямой, пойманной на излом.
Я связан тобой, за тобой в бегах, и горечь у горла комом…
— Ты ненавидишь меня, мой враг? мы же едва знакомы…
— А ты потерпи еще пару фраз, пока не затянут жгут…
Неотложка приедет как раз сейчас, хотя больше ее не ждут.
Пора расставить все запятые, все точки от пуль дымят…
Одни между нами спирали витые[1], заклятый мой вечный брат.
— Ты же знаешь, я ведь проснусь потом, к пожару земной зари.
И никто никогда не узнает о том, что ты — у меня внутри.
Что твоими глазами я вижу мир, и чувствую космос дней.
Что ты — мой единственный ориентир, таящийся в глубине.
И как я устал воевать с тобой, убивая тебя в себе,
Девятый раз колокольный бой, грохочущий в голове…
Не страшно быть одержимым адом, страшнее быть одному.
Может, под этим пожаром заката я все же тебя пойму.
А пока — опять вдвоем через чащу, хотя горючее на нуле,
Мой нерожденный, ненастоящий, несуществующий на Земле.

Представь, что мы в темноте наощупь, спина к спине
Мы Не
боимся, живем, ощущаем себя ломающимися вовне,
Нас нет.
Нас скручивает в узлы, перегибает, швыряет в стон
На восемь чужих сторон
Света. Мы — календарь, и планеты диск у ног неприлично мал.
Мы образуем
Свастику Локапал.
Ты сочетаешь запад и юг, внутри у тебя горит, ты — Огонь.
Агни, подставь ладонь.
Ты — жар, пожиратель жертв, погребальный костер, свеча
И любой очаг.
Помощник лекаря и палача, ухмылки свои вплавляешь в сетчатку
Печатями сургуча.
Искры кожи по коже, толчками огонь твой выбивает грудной комок
Сквозь кровоток.
Искра безумия, жажды и боли, любовь и жестокость, соблазн и порок
Только один глоток.
Ты пахнешь животным расплавленным жаром, плотью паленой, вином,
Воском и молоком.
Ты чудовищно ласков и нежно жесток со всеми, к кому ты влеком
И с кем ты знаком.
И холодно, холодно, лихорадит, так не хватает тебе простого тепла,
Лишь зола и смола.
И тесно, так тесно в клетке грудной, биться, сжигая всех, не желая зла.
И мысли в узлах.
И жирным пеплом, кляксами сажи очередного выжженного тобой моста
Пятнается береста…
На ней, извиваясь, танцуют тени от свастики мира — ломаного креста.
И строчки лижутся, извиваясь, катаясь в золе, по углям, в каждом словечке,
Как леопарды в течке…
И близится вечер…
Бесстыдная искренность слов бросает тебя из аскетизма в беспечность,
От страсти до боли, от радости к смерти, из порядка в случайность.
Ты — вечно третья крайность.
Тебя упрекают в жестокости к ближним, но ближних нет — на всех один ритуал,
Ведь ты — театрал.
И все они — на ладонях, все те, кого когда-либо помнил, любил, избегал и прощал…
Твой жизненный опыт, раскрытый потенциал
На изломе Свастики Локапал.
Я же — дело другое, я Ветер, меня не волнуют люди и небеса,
Одни чудеса.
Но когда я мечусь, то горе тому, кто смело поднимет ко мне глаза
И подставит мне паруса.
Ваю, шестая сила Трехмирья, сметающий всех на пути, остужающий вены.
Тот, кто дышит Вселенной.
Меня не удержат ни сети, ни стены, гоню океанскую белую пену
По водным ступеням.
Наша смена
Сегодня закончится ровно в десятую долю марта,
Между нашими позвонками
Терция или кварта…
Мы с тобой всегда в той игре, которая стоит свеч.
Я умею тебя погасить и разжечь.
И развлечь.
Зная одну на двоих истину, до безрассудства простую —
Локапалам мечтать вхолостую.
Это знают и те, кто будет стоять после нас, вот так — так же изломанно-прямо —
Кто сменит наш пост у этих ворот — Сома и Яма,
Сурья, Кубера, Индра, Варуна-водоворот.
Нас не волнует, кто будет после держать этот крест, этот всеобъемлющий ареал —
Эту Свастику Локапал.
Этот «круг почета», с востока сквозь юг, слева направо, полный живой размах —
«Хорошо, и хорошо весьма!»[2]
Пока есть силы дуть и гореть, и жить, совершая древнейший земной обряд
В сторону «шах и мат».
А может мы вместе просто — сошли с ума?..