Олег Скользящий - Непредумышленное

Моему небожителю плохо, он ничего не ест,
 Гулко рычит, как далекий надтучный гром.
 От одного взгляда его ребятня прекращает визг.
 Стою на пороге, и нет меня, и все же как будто есть.
 Я к нему с добром, но ему до тьмы я и мое добро.
 До уличных фонарей все мои «Держись».
 В такие моменты жалею до колик, что я не пес,
 Не лохматый бобик из списков безродных гончих.
 Я даже не знаю, любит ли он собак.
 Поцокав когтями по полу, ткнуть ему в руку нос,
 Пусть он мне скажет: «Знаешь, мне плохо. Очень».
 Пусть комкает шерсть, сжимает лохматость лап.
 Какой с меня спрос? Почешите меня за ухом,
 Вместо за плинтусом похорон и другой возни.
 Не наделен интеллектом, а значит, не наврежу,
 Если только чуть-чуть. Небожитель смеется сухо,
 И кажется, небо и ветер смеются с ним,
 Так, что по коже каскадом струится жуть.
 На горечи этого смеха можно замешивать тесто,
 Можно травиться им, если понять, в чем суть.
 Чувство юмора шутников вне добра и зла.
 Не знаю, всерьез это или нет, или это какой-то тест.
 Подхожу незаметно, как пристав с повесткой в суд,
 Рассыпаясь на слезы под эхо его баллад…

Город в потеках живой акварельной краски,
Замирает в предчувствии жаркого злого лета,
Небо наземь легло, воздух густой и вязкий.
Небо смотрит в меня глазами полярной хаски
И подмигивает мне звездами из просветов.
Дождь заметает следы и крадет улики,
Разворачивает моря в городских траншеях,
И стразами по стеклу рассыпает блики.
Поминаемый горожанами только лихом,
Он игриво, влажно лижет меня вдоль шеи.
Муравейником люд под струями суетится,
Перелетными стаями с юга летят грозы,
Проповедь стуком капель поют птицам
Острые дождевые стальные спицы,
Небо с землей сшивающие без наркоза…
Ветер мокрым щенком вьется у ног слепо,
Пахнет соком арбузным, июнем, сырой пылью,
Он толкает туда, где покой под иным небом,
Где любые мечты воплощаются без усилий…
Только мне туда не хочется торопиться,
Я стихией рожден, в нее мне и обратиться.
Я не помню, когда врозь мы с дождем были,
И наверно, уже не вспомню, каким не был.
Я подмигиваю в ответ своему небу,
И иду, за спиной ощущая дождя крылья.

Такие не водятся в ласковых утренних снах.
Таких не согреет пришедшая с юга весна.
Небесные выси до края испив, истощив,
Они выползают из собственных сонных лощин,
Где почву пронзают насквозь капилляры корней,
Где зубы чудовищ мелькают в морской глубине,
Где жизнь из воды поднялась по кембрийским камням,
Под ноги ложась им, прессуясь в сухой известняк…
Она из таких — непривычных, чужих, молодых,
Которые взглядом растопят полярные льды,
Чью кровь наполняет жасмин, бергамот и полынь.
Она обнимает руками сухие стволы,
Предчувствуя жизнь в потемневшей древесной коре,
Сердечным огнем заставляя торфяник гореть,
Струясь эктоплазмой по венам реликтовых рощ,
Но если окликнуть — то дрогнет и пустится прочь
Дриадой, чей голос играет звенящей листвой,
Чей дом охраняет живой тополиный конвой,
И дом ее, в сущности, теплый туманный овраг,
Где можно легко, заблудившись, дожить до утра.

Нашим секундам дан приказ отступать
Куда-то на запад, в овраги и катакомбы.
Грудной механизм удары считает вспять.
Вместо людей вокруг временные бомбы.
Часы миродержцев работают против нас.
Небесные сферы стоят за свою мораль, но
Из Канцелярии Смерти пришел приказ:
Носить циферблаты. Косы неактуальны.
Цикличные годы сжимают свое кольцо
На шеях вошедших во вневременную Реку.
Весь берег в телах кронидов и беглецов,
Не встретивших пятидесятую четверть века.
Время — негордый бог для слепой толпы —
Давно перестало считаться научной сферой,
Я слышу на грани сознания стук копыт —
В мире врачует Черный по кличке «Мера»,
И от голода мир пожирает своих детей —
Отмирающих лейкоцитов в ущербном теле,
Сиюминутная жизнь не та, да и мы не те…
Условно бессмертные. Этого мы хотели?
В природе двадцатый день середины лета,
Солнце ласкает кроны лесных массивов…
Когда тело всегда Нью-Гринвич, а в мыслях Гетто,
Старость уже не кажется невыносимой.
Сыплется пульсом жизненный горький опыт
Фосфорной зеленью пикселей клеток кожи.
«Времени нет», — кощунствует чей-то шепот,
Зачем-то добавив усталое: «Будь осторожен».

Становись у стенки и просто считай со ста
до единицы. Ты будешь мой личный таймер.
Я выхожу на пятый смертельный старт.
Пульс от предчувствий сбился, почти что замер.
Девяносто девять: выстрел. Пора бежать.
Над асфальтом воздух плавится, чуть дрожа,
Пахнет смертью берег. Тело. Звенит азарт.
По рациям разлетаются голоса,
Мы уверены, что истина — впереди.
Ты считаешь тихо: восемьдесят один…
Семьдесят девять — молча смотреть в экран,
Прослеживать взглядом линии диаграмм.
Беглец предсказуем, слишком простой сюжет,
Откуда осадок прошлого на душе?
Спину жжет смешливый холодный взгляд.
Я укроюсь. Ты не найдешь меня. Шестьдесят…
Очная ставка. Заложница. Людный зал.
В его организме сломаны тормоза,
Идиот, он скрывается третий проклятый день.
Его милая Бонни не трусит стрелять в людей.
Милосерден, почти не горд и миссионер.
За свободу, отмену налогов и жестких мер,
Сокрушитель зла и всех мировых систем.
Улыбаешься. Что на этот раз? Тридцать семь…
Идеалисты в этом смысле совсем спеклись,
Погоня по крышам резко уводит вниз,
За этой парочкой — кровь и ночная мгла.
Временная Река выплевывает тела.
Двадцать шесть. Порядок ставится под прицел.
Их сказка скажется. Гибель в ее конце.
Я буду гибелью. Двадцать. По встречной — вспять,
На предплечье левой зеленым «три пять: ноль пять»,
Секунды гильзами об пол в ушах звенят,
Часовым отныне нечего охранять…
Десять. Попались! Двое. Прицел. Курок.
Я — правосудие. Я воплощаю рок.
Здесь все закончится. Я не сойду с пути.
Она смотрит почти умоляюще: «Отпусти…»
Он помнит, что я ему должен. Он в чем-то прав.
Но миловать я не в праве. Прости. Пора.
Революций сегодня не будет. Не в этот раз.
Но время всегда работает против нас…
…Один. На плечо ложится Твоя рука.
Тихий голос: «Я нашла тебя, Страж. Пока».

Ваш покорный слуга из породы безликих бездомных Доу,
Чей город хоронит своих детей под некрепким февральским льдом,
Чья душа где-то между руинами, кладбищем, храмом и шапито,
Шлет Вам поклон, но дело сейчас не в том.
Ваш покорный слуга, за зубами держащий тайны, сарказм и ложь,
Параноик, что значит, до мозга костей мнителен и осторожен,
Общество мертвых жалует больше, чем пьяные злые рожи,
И хорош только тем, что ни на кого не похож.
Ваш покорный слуга не любит интриг и не задает вопросов,
Дрессирует совесть молчать и держать сахарок на кончике носа,
С тонкой улыбкой ручного Авгура перед командой «Голос!»,
Верит себе до заката и действует соло.
Ваш покорный слуга, самокритичный и мрачный, как Эдгар По,
Для которого есть только «здесь и сейчас», и никогда «потом»,
Наблюдающий, как киты корпораций офисный жрут планктон,
Антагонист. Потомок чудовищ. Ваш антипод.
Ваш совсем непокорный слуга — игрок, и не шутит, когда играет,
Обычно в ладу с внутренней честью, должностью и моралью,
Сегодня готов поступиться законами ради одной детали —
Прямого ответа, ради чего Вы все это затевали?
Как Ваша безмолвная серая тень, он знает все, что случилось,
Здравый смысл расщепит до молекул факты, явки, слова и числа,
Ваш непокорный слуга всего лишь был предан. В обоих смыслах.
А ведь он не романтик и не доверчивый моралист.
Ваш покорный совсем не слуга напоминает, что жизнь — игра.
Не беспокойтесь, Ваш бывший слуга — весьма компетентный враг.
Он желает Вам крепких дверей и нервов, и шанса дожить до утра.
Засим он любезно прощается с Вами. И разрывает контракт.