Константин Ваншенкин - Прикосновенье

Родинка смешная на щеке,
И бровей темнеющие скобки.
Каблучки и тонкий шрам от штопки
Около колена на чулке.

А твоя рука течет вдоль тела,
Повторяя линию бедра,
И моя душа полна добра.
Ты, должно быть, этого хотела?

Я в них смотрю, как в чистые озера,
Где крохотные камешки на дне,
Где водорослей тонкие узоры,
Где сам я отражаюсь в глубине.

Они играют бликами живыми,
Мне радость и уверенность даря.
И, отступая, меркнут перед ними
Все в мире океаны и моря.

Меж бровями складка.
Шарфик голубой.
Трепетно и сладко
Быть всегда с тобой.

В час обыкновенный,
Посредине дня,
Вдруг пронзит мгновенной
Радостью меня.

Или ночью синей
Вдруг проснусь в тиши
От необъяснимой
Нежности души…

Давно усвоив жизни этой ход,
Искусствам знавший цену и наукам,
Проснувшись утром, чувствовал — умрет
При виде завитка ее над ухом.

Не говоря ни слова, думал вдруг:
«Нет, все. Конец. Не выдержу и сгину»…
Дивился гибкости ее столь длинных рук,
Когда, прогнувшись, терла губкой спину.

Вблизи одноколейки,
Где галки на столбах,
Шагает в телогрейке,
В платке и в сапогах.

Проходит по грязище
Туда, где в дымке рожь.
А вздумает глазищи
Поднять — и обомрешь.

Выражает себя не словами,
Не отточенным блеском ума,
Но осанкой, ногами, глазами,
Что вполне понимает сама.

И поддержаны внутренней верой,
В, этой брошке и в ниточке бус
Проявляются полною мерой
Такт, изящество, тонкость и вкус.

Временные пояса!
Да мы их с собою возим.
Разница лишь в три часа
И тем боле в семь и восемь

Оставляет долгий след.
Ну, а чем, скажите, взвесить
Разницу в пятнадцать лет,
Даже в девять или десять?..

Вся августом прокалена,
Идет тропинкой, где короче.
В глазах осталась пелена
От промелькнувшей летней ночи.

Часам предутренним — свое,
В словах беззвучных и в пылу их.
И губы пухлые ее
Приплюснуты от поцелуев.

Ночью веяло сыростью, лугом,
И, вступая в садов забытье,
Я во тьме обострившимся слухом
Слышал сердце свое и твое.

Непроглядною ночью глухою
Смутно видел свеченье лица.
Мои пальцы, встречаясь с тобою,
Были чуткими, как у слепца.

Мы помним факты и событья,
С чем в жизни сталкивало нас,
В них есть и поздние открытья,
Что нам являются подчас.

Но вдруг мы видим день весенний,
Мы слышим смех, мы ловим взгляд…
Воспоминанья ощущен и й! —
Они нам душу бередят.

И заставляют сердце падать
Или взмывать под небеса,
И сохраняет их не память,
А руки, губы и глаза.

Не ожидала никак,
Сон уже чувствуя в теле,
Стоя с подушкой в руках
Возле раскрытой постели.

Сильно светила луна.
Ярко белела рубаха.
Он постучал — и она
Похорошела от страха.

Все было, брат, со мной
На этом белом свете,
И ездил я к одной
На велосипеде.

Всходил я на крыльцо,
Машину ставил в сенцы
И, взявшись за кольцо,
Ждал, чтоб утихло сердце.

А в сенцах полумгла.
Сквозь пыльное окошко
Луч падал, как стрела,
На старое лукошко.

Стучал я… Двери мне
Хозяйка открывала,
Краснела в тишине
И в губы целовала.

Опять, опять сидишь со мною рядом,
Опять рука в руке.
Но смотришь ты отсутствующим взглядом,
Вся где-то вдалеке.

«Где ты сейчас?» — А ты не отвечаешь
На это ничего.
«Кто там с тобой?» — А ты не замечаешь
Вопроса моего.

Вложу я в крик всю боль и всю заботу.
Но мой напрасен зов…
Так, заблудившись, тщетно самолету
Кричат со дна лесов.

Без разрыва и гула —
Не минувшей войной —
Человека шатнуло,
Как взрывною волной.

Находился при деле,
А раскрыл письмецо,
И глаза потускнели,
Исказилось лицо.

А ведь был он упрямый,
Был уверен в судьбе.
А ведь с юности самой
Жил, внушая себе:

Убивают кого-то, —
Нас не могут убить.
Забывают кого-то, —
Нас нельзя разлюбить.

Ежедневный этот путь,
Еженощный этот шепот
Не сумел он зачеркнуть, —
Слишком прочен долгий опыт.

Вот ушла — как умерла.
Неизвестно, что страшнее.
Но с собой не унесла
Годы, прожитые с нею.

Зазвучали шорохи рассвета,
Небо слабо начало светлеть…
Разлюбила женщина — и это
Хуже, чем в дороге заболеть.

А ведь каково болеть дорогой!
Ты в жару не помнишь ничего,
И тебя на станции далекой
С поезда снимают одного.

Ты еще надеешься невнятно,
Что, пока стоянка пять минут,
Осмотрев, тебя они обратно
В твой вагон качнувшийся впихнут.

И поверить вот уже не в силах,
Чуя в сердце жуткий холодок,
Слышишь ты с брезентовых носилок
Поезда пошедшего гудок.

Ты потом поправишься. И вскоре
С самого утра и дотемна
Будешь ты болтаться в коридоре
Около больничного окна.

Но гудок, как будто отрешенный,
Слезы выжимающий из глаз,
Стеклами двойными приглушенный,
Ты еще услышишь много раз.

Я пробудился летом,
Слыша гуденье пчел.
Снилось: стою с билетом,
А мой состав ушел.

…Сумрак лесной опушки.
Запах густой травы.
Вмятина на подушке
От твоей головы.

Вы машинально, безо всякой цели,
В какой-то миг, что даже не воспет,
Внезапно обернуться захотели
И посмотрели женщине вослед.

Куда спешит и в чем ее заботы?
Их знает кто, их с нею делит кто?
Бот в дом вошла, сняла в передней боты,
На спинку стула сбросила пальто.

Подхвачена лавиною мирскою,
Живет совсем одна — не напоказ.
Однако одиночество мужское
Тоскливее бывает во сто раз.

Пред зеркалом разгладила морщины,
Оглядывает сдержанно жилье, —
Гораздо больше знача для мужчины,
Чем он обычно значит для нее.

Рядом шагая дорогой одною,
Возле него расцвела ты душою.

Время — и счастью, и грозным недугам.
Возле нее укрепился ты духом.

А за окошком то солнце, то вьюга…
Как вы растете возле друг друга!