Борис Поплавский - Орфей в аду
Газела о бедности*
Навыворот свои надену брюки
И станет в пустоте <нрзб.>[16] светлей
И как ребенка шляпу хвать я в руки
И будет мне как будто веселей
Сойду сойду на тротуар потертый
Скажи! Скажу. Ты мне бездельник люб,
Потом единым пассажиром спертый
Решу что дольше не смущаться не могу
Войду к Тебе облаянный швейцаром
И вдруг и вдруг, случится нечто вдруг
И как пред полицейским комиссаром
Перед Тобой, я виновато засмеюсь
Но не ответишь ничего мне стерва!
И станет лучше мне, лучшей еще.
Я попрощаюсь обстоятельно во-первых
И шасть уйду. Шасть это хорошо.
«Как снобы в розовых носках…»*
Как снобы в розовых носках,
Как дева в липовых досках
Доволен я своей судьбою
Убийцей[17] и собою
На башне флаги весело вились
И дети хорошо себя вели
То был четверг страстной он был веселый
С горы к нам тек необъяснимый зной
Под тяжестью моих воспоминаний
Ломался я как полосатый стул
1925
Сольфеджио*
На толстый ад, на небольшие ведра
Шасть капает не мало, мало фи;
Склонился кий, еще как будто твердый,
И пейсы спят, как соло воробьи.
Удить ли скверну, расточать ли рыбу,
Все пруд под корень карий подсечен,
Болит как бы или, вернее, ибо
Ободран брык: работой увлечен.
Субботой усечен и обесспермен,
С пирамидоном ворочусь к себе.
Чалдона мать! хоть незаконен термин,
Спасайся, Мойра! У! дуду сгребе.
О дурий дроч, о неумолчный кортик!
Сонливое исчадие зачах,
Чтоб снова, шасть, как из коробки чертик,
В ногах у ног иль на других ногах.
Париж. Начало декабря 1924
Мойрэ*
Не малая твоя величина
Не утешает. Ан в душе тревога!
О престарелая и дурная женщина!
Отстань! Отлипни, Мойра! Ради Бога.
Безукоризненно качается корма
Прохожей женщины. Ее ль ты стоишь? (Стоишь).
Подпрыгивая часто, как барман,
Трясу коктейль из слез. Ты пьешь и сволочь поишь.
(То об зверях домашних говорю).
Но будет! Будет нэкое свиданье!
Порю детей. Пальто любви порю.
Ты ж порешь чепуху мне в назиданье.
Смирение: морение души.
Души ее! но ан склизка Ты, Мойра.
И ань собрав последние гроши:
Верчу Фанданго, плачу: Ойра! Ойра!
<1925–1927>
«На олеографическом закате…»*
На олеографическом закате
Танцует незнакомый[18] человек
Как женщина на розовом плакате
Как мой двадцатый год двадцатый век
В нейтральный[19] час когда все страшно странно
Когда поет виолончель земли[20]
Но так таинственно[21] и так пространно
Ходатайствуют голоса вдали
Безотговорочно навстречу ты идешь
И таешь вежливо на расстояньи шага
Как лиственный летающий галдеж
И иль на пне холеная бумага
Жужжат часы, их стрелки жалят глаз
Лишь кости на тарелке циферблата
Но разрезает зеркало алмаз
Воспоминания спешит расплата
За жидкие за мягкие мгновенья
Они твердеют режут яркий лед
И все развязнее и откровенней
Все чувственней и может быть назло.
Танцуют на раскрашенном закате
На рукаве и прямо пред лицом
Как женщина на розовом плакате
Иль гильотина перед подлецом.
<1925–1927>
«Любовь манит к себе влечет…»*
Любовь манит к себе влечет
И всасывает, как насос
Так дождь и тятя так сечет
Проворно ловит на лассо.
Пляшу кобылка под петлей
Под дождиком бегу солдат
Как рыба от трубы под лед
Булавкой в пола щель, гайда!
Дышу, избавился: вдруг хлоп!
Бьют по плечу меня, плачусь.
Так лопался над свечкой клоп;
Коль руку жали палачу.
Сидит судебный пристав в кресле
Бьет карандашем о карандаш,
Так сына бил отец по чреслам
Дай двух небитых бог! отдашь?
Свинью для перевозки счастья
И лошадь для больших смотров
Я скотоложец рвусь на части
Часть кажду жарю над костром
Съедаю голову и руку
Язык тушеный, мягкий мозг
Но без руки любви порука
Слеза без глаза, что для слез.
Без членов всасывает эрос
Мои останки, я погиб
Как всасывал тайфун галеру
И тракт солдата сапоги.
1925
«Музыканты — значит музе канты…»*
Музыканты — значит музе канты.
Адьютань — знай тетушка прощай.
Мавританцы — мавры танцы чай.
Револьвер же клевер вер компран тю.
Сукин сын, равно кому попало.
Мужепес попало всем равно.
Пиздадуи к жопе прилипалы.
Все равно, без ве же; все гавно.
Сильно пахнет свежее гавно
Коль поверх обоссано оно.
Заведем же пердежи не малы,
Кутежи дрожи рояль из жоп.
Мы пердели ты в тоске внимала
Бзднем же на прощанье хорошо.
Незаметно насерем в калошу
Непонятно в ложу соберем
На перило головы положим
Нежно незаметно насерем
Сукин сын читало не беремся
Обучать срать ету злую лошадь.
Комментарии и примечания
Настоящее издание неизвестных стихов и поэм Б.Ю. Поплавского (1903–1935) продолжает своеобразную гилейскую серию, начатую его сборником «Покушение с негодными средствами» (1995, материалы из архива И.М. Зданевича, Франция) и продленную «Дадафонией» (1999, материалы из архива Б.Н. Татищева, переданные в Государственный литературный музей в Москве). Опубликованные в этой книге тексты (за исключением специально оговоренных случаев) происходят из парижского архива, принадлежавшего Степану Николаевичу Татищеву, старшему сыну друга и посмертного издателя Поплавского Н.Д. Татищева. С архивом летом 2007 г. одного из составителей сборника любезно познакомила М.В. Розанова, у которой тогда на временном хранении находились многочисленные коробки с прозой и стихами поэта. Из обнаруженных среди этих бумаг неизданных стихов Поплавского в сборник вошли не все: каждый составитель сделал собственную подборку на свой вкус и соображение, а затем они были объединены путем простого сложения и наложения.
Название для книги — «Орфей а аду» — у нас возникло не только по той причине, что эти слова самого поэта (см. стихотворение «Дождь» в сб.: Поплавский Б. Флаги. Париж: Числа, 1931; также см. название стихотворения, включенного в нашу книгу) показались по смыслу и настроению очень подходящими для того, чтобы озаглавить публикуемую выборку, но и по другим соображениям. В свое время книга с таким заглавием, но с неизвестным для нас составом, планировалась Поплавским к изданию, о чем могут свидетельствовать сохранившиеся в том же архиве два сходных рукописных титульных листа невышедшего сборника (на обоих внизу помечено: Париж, 1927). Она обозначена там как «третья книга стихов», т. е. как следующая за «Дирижаблем неизвестного направления» (в архиве имеется рукописный титульный лист этой книги, где она обозначена как вторая, с пометой: Париж, 1925–1926). Остались похожие рукописные титулы и других задуманных поэтом книг: «Флаги» (четвертая книга, Париж, 1928–1929), «Снежный день» (пятая книга, Париж, 1930) и «Автоматические стихи» (на двух сохранившихся рукописных титульных листах порядковый номер книги не назван, но есть разные даты: Париж, 1931 и Париж, 1930–1933). Сборник с названием «Орфей в аду» планировался к изданию и после смерти Поплавского: он заявлен как подготовленный к печати в выпущенной Н. Татищевым книге «Снежный час» (Париж, 1936), но так и не вышел. Справедливости ради надо добавить, что в архиве имеется поздний список Поплавского «Проектируемые мною книги», где указано шесть названий (что-то вроде шести томов собрания сочинений), но наше — отсутствует. Проектировавшийся поэтом и не вышедший при его жизни «Дирижабль неизвестного направления» (в 1965 г. под таким названием Н. Татищев издал сборник, составленный им самим в основном из ранее неизвестных стихов поэта) здесь также указан под вторым номером, а за ним, третьим номером — сборник «Флаги».
